Алена ЮРЧЕНКО. Анна Маркина, Евгения Джен Баранова: «Бороться, искать, найти и не сдаваться!» -

Над головой продолжают сгущаться тучи… Недоброжелатели распускают сплетни и пытаются помешать отлаженному рабочему процессу. Внутренний критик злорадно нашептывает: «Тебе никогда не преодолеть в текстах пропасть между тобой и классиками». На таком фоне не выгореть, не очерстветь, сохранить себя кажется непосильной задачей. Только не для наших героинь! Анна Маркина и Евгения Джен Баранова изящно высмеивают склоки и показывают пример подлинной дружбы между коллегами. Пока одна половина #белкивкедах расцветает на поле критики, другая влюбляет читателя в свои эссе и переводы. Что это за проект с необычным названием, может ли творчество стать важнее жизни, обязан ли поэт быть гражданином и филологом, насколько извилист и тернист путь к источнику литературной силы и многое другое вы узнаете из нашего интервью. Беседует Алена Юрченко.

Анна, в «Осветлении» довольно явственно прослеживается Ваша гражданская позиция. У Евгении, насколько я могу судить, гражданская лирика представлена в меньшей степени. Насколько вы политически активные люди вне поэзии? В какие общественные инициативы вы верите и почему?

Анна: Мне кажется, российская почва очень болотистая. Всякая инициатива, которая ведет к большей гражданской отзывчивости, к большей свободе, в этой почве увязает. У Григорьева есть стихотворение, где он сравнивает мостовые Петербурга с трясинами, где запутываются жители. У нас происходит примерно то же самое с гражданским обществом. Чем дальше — тем страшнее. Я с ужасом наблюдала то, что происходило в Белоруссии, как начали затягиваться «узлы» у нас… Другое дело, я не очень понимаю, как этому противостоять. Наверное, меня нельзя назвать активным носителем гражданской позиции в том смысле, что я не хожу наблюдателем на выборы (и не на все выборы хожу), но какое-то внутреннее ощущение несогласия с рядом общественных процессов у меня есть. Личный вопрос каждого — как это несогласие выражать. Поскольку я работаю со словом, я выражаю его через стихи. Хотя я, по сути, консервативный человек: выступаю за то, чтобы между государством и обществом выстраивался диалог, в каких-то отношениях компромиссный, но есть вещи, в которых компромисс неприемлем. Государство может заходить за запретную черту, с точки зрения дальнейшего глобального развития. Это все страшно, непонятно. Единственный способ действий, который я для себя выбрала — заниматься своим делом. Я учу детей, занимаюсь литературой. Все проблемы не решатся, если каждый человек возьмет на себя ответственность за качественное выполнение собственной работы, за некую социальную деятельность — мы, например, занимаемся журналом и издательством («Формаслов» — волонтерский проект, который нам не приносит денег), но пользу это принесет точно. Если люди будут выстраивать здоровую коммуникацию и делать хотя бы что-то, это, однозначно, лучше, чем ничего.

Евгения: Так и знала, что этот вопрос прозвучит! (Улыбается). В игре World of Warcraft один из персонажей, когда к нему подходишь, так и говорит: «Я знал, что ты придешь». На самом деле для меня тема гражданской поэзии как таковой — очень болезненная. Дело в том, что в моей жизни произошел перелом: в 2015 году я уехала из Крыма. До 2014 года большая часть того, что я писала, была прямо или, чаще, завуалированно посвящена проблемам гражданственности. Завуалированно, потому что я всегда старалась так подавать свою социальную позицию — через образы, аллегорию, скрытое нравственное давление на читателя. Я считаю, что передовицу прямым текстом в стихи переносить не стоит. Прежде я еще и достаточно активно принимала участие в разных общественных инициативах… У меня была, возможно, наивная, но абсолютно искренняя левацкая убежденность, что с помощью просветительской работы социально-экономическую ситуацию можно улучшить. Кажется, я переоценила себя и свои силы. Сегодня я не доверяю власти в принципе. Я и так была человеком, настороженно относящимся к государству, а в последние годы вообще живу по принципу героя Хемингуэя из «Прощай, оружие!»: верю в дружбу, в любовь, в отдельных людей, в человеческую порядочность — и только. При этом я понимаю, что на территории бывшей Российской империи есть «хорошая» традиция: раз в сто лет устраивать какой-нибудь ад. Я с ужасом смотрю по сторонам. Очень хотелось бы, чтобы этот большой и страшный мир, который сейчас наступает на маленький — с поэзией, дружбой и другими милыми сердцу вещами — нас не раздавил. Возможно, прозвучит жестко, но для меня человеческая жизнь имеет большее значение, чем любые убеждения. Нет ничего страшнее гражданского противостояния. Когда я думаю, что ради позитивных перемен я должна кого-то пристрелить, я понимаю, что я к этому не готова. Возможно, я сломалась. Во всяком случае, я всегда предпочту пацифистский путь и мирное разрешение конфликта насилию.

Если говорить об учителях, кого вы считаете своими главными наставниками на литературном поприще, какие важные уроки с их помощью Вы усвоили?

Евгения: Я не могу назвать человека, который вел бы меня на протяжении всего литературного пути. Мне попадались интересные, яркие люди на разных этапах, но, как правило, долго они со мной не находились. Я достаточно рано начала писать, публиковаться, встречалась с людьми, которые мне рассказывали о новых возможностях, указывали на недостатки в текстах. Потом эти люди исчезали, но оставались теплые чувства. Я фаталист и считаю, что нас, как в произведениях О’Генри, ведет некая счастливая звезда, и даже если человек совершает иррациональные поступки, все равно в итоге он оказывается там, где ему предназначено быть.

Я думаю, что приводить список из 15-20 человек смысла нет, но, например, я очень благодарна журналу «Дружба народов», который нас с Аней обогрел. Нас печатают, о нашем психическом здоровье заботятся (улыбается) — относятся очень дружелюбно. Помимо этого, мы погружены в мир фейсбучной литературы: я подписана там почти на всех литераторов, которые мне интересны — от Александра Кабанова до Сергея Шестакова, от Бахыта Кенжеева до Ирины Евсы. Каждый день мы получаем огромную порцию новых, свежих, первоклассных текстов. Окружение плюс спорадическая помощь хороших людей сделала нас теми, кем мы являемся.

Анна: Я выросла в Подмосковье, поэтому дотянуться до первого круга литературной жизни было несложно, так как много всего происходило в столице. На каких только фестивалях в «мясорубке» мне не пришлось прокрутиться, у кого только не удалось поучиться! Не всегда это было полезно, иногда — больно и жестоко, но у меня не было в течение длительного времени какого-то одного литературного наставника, который бы меня в прямом смысле «вырастил». Скорее, я училась у литературного окружения, за исключением, разве что, Александра Петровича Торопцева, моего мастера в Литинституте. Я у него училась пять лет, у нас сложились добросердечные отношения: мы до сих пор на связи. У него было чуткое понимание подростковой психологии, чувство героя, и он потрясающе эрудированный человек. Он много дал мне в плане поддержки, расширения кругозора, помогал с первыми публикациями. Я ему очень благодарна. В остальном я ходила на разные литературные семинары, и они не всегда были важны с точки зрения того, кто их вел, иногда важнее были сами студенты, которые со мной оказывались в одной группе. С ними можно было идти в будущее вместе.

Кстати, о хороших людях: Андрей Коровин, когда представляет Женю на фестивале, всегда говорит: «Вот, девчонка-то наша выросла, с младых ногтей!»

Евгения: Да, на Волошинский я впервые попала в 17 лет, это был мой первый в жизни настоящий фестиваль. Для меня уже факт, что меня отобрали куда-то, был чудом, я же в школе еще училась. Когда я приехала в Коктебель и познакомилась там с Коровиным, он удивлялся, что я — действительно живая девочка, а не мистификация. С тех пор я была чуть ли не на восьми «Волошинских сентябрях». На фестиваль 2021 года ездила уже как представитель нашего издательства, рассказывала про книги и проекты.

Евгения, поэт Олег Дозморов писал, что «стихи Ваши постоянно внутри решают сложный вопрос: что важнее — жизнь или литература?» По его мнению, пока ничья. Как считаете Вы сами и почему?

— Это был отзыв о конкретной конкурсной подборке, представленной мной на «Эмигрантскую лиру». Думается, что я из породы поэтов, несколько одержимых жизнетворчеством, конечно, не на уровне Есенина с небьющимися, если верить Мариенгофу, тарелками, которые, тем не менее, Сергей Александрович показательно бил, дабы показать, какой он лихой гуляка. Я считаю, что жизнь пропитывает литературу, как ликер — корж в пироге. А литература влияет на жизнь и меняет ее. Если говорить про поэтический миф, то все еще ярок пример Анны Ахматовой, которая своей мифологизации прямо способствовала. Признаюсь, мне эта позиция близка. (Улыбается). Конечно, текстовая составляющая для меня на первом месте, но в ней много моей жизни и жизни вообще. Я не представляю своего развития без попытки удержать баланс между насыщенной событиями реальностью и переплавкой этой наполненности в текст. Я уже упоминала Хемингуэя: меня, в принципе, прельщают романтики, похожие на сонм быковских летчиков из последнего романа. Роль поэта, который просто живет в библиотеке — не совершает рюкзачных вылазок в Европу, не открывает «на коленке» издательств, не слоняется, влюбленный, по московским снежным улицам — мне не подходит. Мне обязательно нужно «пробовать жизнь на зуб».

Анна, а что первично для Вас: жизнь или литература?

— Странная антитеза получается: кошелек или смерть? (Смеется). Для меня все срастается, не чувствую какого-то особенного напряжения. Для меня и то, и другое — как плед, в который ты укутываешься и уютно в нем лежишь. Что касается Жениных стихов, Дозморов, видимо, ставит вопрос о литературности этих текстов. Тексты бывают литературные, сложные — и достаточно простые, в которые легко войти «с порога». В этом отношении Женины тексты наполнены сложными образами, они отсылают к культурным веяниям разных эпох. Возможно, Дозморов задает такое противопоставление именно из-за сложности Жениных стихов. В них присутствует опыт начитанности. Мои стихи, с моей точки зрения, проще сконструированы, но в них тоже многое берется из литературы. Много там «понатыкано» каких-то аллюзий и так далее. Совсем уж рубаха-парень, который пишет о том, как он «закурил под рогом луны, потушил бычок об руку» — история не про нас. Вряд ли такое может быть всерьез интересно литературному сообществу. Нужно иметь какую-то подготовку, чтобы «войти» в стихи, со двора туда не вбежать. Но мы стараемся открывать свои произведения для внимательного читателя, который хочет в них углубиться. Ходим по натянутому канату: с одной стороны — читатель неквалифицированный, с другой — чрезмерно квалифицированный. Стараемся поддерживать баланс.

Вот мы тут сидим в кафе, едим тайские пельмени, а Вы вдруг возьмете — и напишете об этом! Часто ли подмечаете интересное в обыденном, удается ли переносить это в стихи?

Евгения: Мы считаем, что получается! Наш творческий метод заключается в этом. Писатель — это огромное ухо, граммофон наоборот: он вбирает в себя все, что слышит, «пылесосит» Вселенную, а потом из этой мозаики складывает какое-то панно. Мы перерабатываем все увиденное и делаем из этого искусство.

Анна: У Жени стихи вообще очень детальные и базируются на обыденности. На достоверности мелочей. Героиня одного ее стихотворения всерьез раздумывает над тем, пойти ли ей за чипсами в «Фасоль», т.е. в конкретный продуктовый магазин.

Евгения: Я не помню, про какого автора, может быть, про Сэллинджера видела такое размышление: писатель добивается достоверности через мелкие бытовые детали, при этом не давая четкой характеристики пространству. Условно «синие шторы» или «покрывать лаком ногти на левой руке». Детали создают эффект присутствия. Мне кажется, в поэзии этот метод тоже применим. Например, если я пошла с молодым человеком на выставку, увидела там нечто, меня поразившее, и мне нужно вплести в свое произведение художественный образ, с вероятностью 90% я включу то, что только что увидела. А еще к творчеству подталкивает смешное или трагическое.

Анна: Я, наверное, не так плотно стою на предметности и бытовых деталях, хотя бывает, что из общего ощущения быта вырастает что-то большее. У меня есть строки в стихотворении: «Отравленная музыкой стрела летит над кухней». «Почему над кухней, — недоумевали на одном литературном семинаре, — а не в рабочем кабинете?». Да потому, что нет у меня никакого рабочего кабинета, а «отравленная стрела» Георгия Иванова пролетает здесь наиболее прозаично!

Евгения: Кстати, мы с Аней зачастую оказываемся первыми читателями текстов друг друга… Для меня стрела музыки, летящая над кухней — настолько объемный, достоверный образ! Я вижу писателя, который работает за кухонным столом. Там тихо, там он может наконец-то зафиксировать свои мысли. Вторжение большого искусства в маленькую комнатку — это наш путь.

«Одна голова, как известно, хорошо, а две — еще лучше». Вы работаете в слаженном и дружном тандеме. Расскажите, что такое на сегодняшний момент #белкавкедах — ведь ваша арт-группа переформатировалась со времен основания? И как вокруг всего этого вырос проект «Формаслов»?

Анна: Вначале мы образовались как стихо-рок-группа, мы были стихотворным трио. Втроем путешествовали по городам и весям, выступали на разных площадках, включая Бельгию и Францию. Затем постепенно выяснилось, что у нас несколько разное представление о творческом процессе, и третий человек «отщепился»: остались мы вдвоем. Началась пандемия, концерты «прикрыли», а нашу неуемную энергию надо было куда-нибудь направить. Мы и направили: в организацию журнала, каких-то литературных мероприятий. Поняли, что #белкавкедах — это больше, чем стихотворный проект.

Евгения: Наша белка — символически — всюду тянет лапки, а в лапках-то — ниточки от наших начинаний. В одной лапке — издательство, в другой — бесплатная библиотека, к примеру. Кстати, о библиотеке — мне кажется, мы затеяли очень классный социальный проект: позволяем малым издательствам или авторам, которые в «Формаслове» уже печатались, присылать pdf-версии книг, а потом выкладываем электронки на нашем сайте, откуда их можно бесплатно скачать. Думается, это действительно важно для нестоличных жителей — в маленьких городках такую литературу найти практически нереально. У нас в библиотечке уже несколько сотен книжных наименований, люди регулярно скачивают, благодарят, выкладываем мы не только о поэзию, но и о прозу.

Анна: «Белка» сейчас — это бренд, от которого происходят другие бренды, прислоняются к нему, как к дереву, а мы помогаем им расти. Не забываем публиковать и наши дуэтные подборки. Для изданий круга «Журнального зала» это непривычный формат. Приятно же, когда приходят и говорят: «Давайте вы в одном из будущих выпусков будете представлены не по отдельности — как Аня Маркина и Женя Баранова — а как арт-группа #белкавкедах, под названием которой скрываются две милые, очаровательные, нестареющие девушки». (Смеется).

Евгения: Да, #белкавкедах — амбициозная история появления «грибницы проектов» из эстрадного коллектива. Радостно, когда в критических статьях обо мне или Ане упоминают белкины начинания. Или когда человек, не будучи знаком с нами лично, слышит «Формаслов» —и отождествляет этот звуковой ряд именно с нами. Ну, конечно, не только с нами, но и с нашей замечательной командой. В журнале на волонтерских началах сейчас работает около 20 человек: редакторы отделов, авторы колонок, SMM-отдел, верстка.

Анна: Кстати, мы и в серьезных проектах продолжаем «игровую линию». Например, когда мы ищем на наши прекрасные неоплачиваемые вакансии в журнал человека, то традиционно вешаем в соцсетях картинку с белкой. Когда нас кто-то поздравляет, тоже обычно присылают беличью открытку. Зверька мы за собой точно «застолбили»! Важно: мы не две, а одна белка в кедах! Кто-то из нас — левая половина белки, кто-то правая. И у каждой — по кеду.

Евгения: Мы еще думали разделить белку поперек, но получить ее заднюю часть — унизительно, а отпилить голову — тоже как-то с гуманистической концепцией не совпадает. (Смеются). Так что мы пока не поняли, кто какая половина, но работаем над этим. Зато можем меняться. Например, кто выпил много накануне — у того печень, кто страдает от любви — тому сердце.

Легко ли это — работать с другом? Не возникает ли конкуренция между двумя коллегами по перу, никто не пытается «тянуть одеяло на себя»?

Евгения: Нет в нашем дуэте конкуренции! Была бы — это был бы уже не дуэт. Представьте: едут два человека на стареньком велосипеде-тандеме. Если они будут конкурировать друг с другом, велосипед просто не поедет! В нашей арт-группе нас только двое: если мы будем соперничать, не представляю, как она вообще будет функционировать. Это все равно, что конкуренция между левой и правой рукой или между крыльями бабочки. Чтоб «бабочка летела, как хотела», нужно, полное единодушие. Конечно, мы — живые люди, бывает, что и ссоримся, но это происходит редко и никогда не связано с работой. Мы шесть лет вместе, дружим плотно, значит все эти мелкие зазубрины мы научились сглаживать, значит у нас — идеально работающий механизм. Шестеренки крутятся.

Анна: Бывает очень смешно: как-то в Фейсбуке я получила несколько сообщений подряд: «У вас все в порядке?» Спрашиваю: «В каком смысле?» «Ну, у вас с Женей, говорят, проблемы. «Формаслов» закроется скоро!» «Откуда информация?» Оказалось, кто-то распустил сплетню, которая дошла до людей с опозданием: однажды мы поссорились на неделю, потом помирились, может быть, успел кто-то из нас что-то рассказать в приватной беседе… В итоге расползлась целая история, а друзья всерьез переживали, что мы расстанемся. Мысль о том, что мы способны преодолеть мелкий бытовой конфликт, чтоб не разрушать огромное творческое детище, почему-то не рассматривалась. Ходит и другой слух: о том, что у нас с Женей все так хорошо, мы так здорово работаем, потому что являемся представителями определенного сообщества: у нас любовь. Так вот, для людей, интересующихся этой темой: мы близко дружим, но у нас нет друг к другу романтических чувств — они у нас есть к другим людям, вне коллектива. (Смеются). Пока все хорошо, надеемся, и дальше так же будет.

— Евгения, на Ваши стихи написала несколько песен севастопольская рок-группа «Тургенев-band». Хотели бы Вы, чтобы как можно большее количество Ваших произведений в дальнейшем было положено на музыку? Видите ли себя в роли поэта-песенника в настоящем или будущем?

— Я не поэт-песенник. Для песен изначально стихи не пишу. Конечно, допускаю возможность, если мне принесут чемодан денег и скажут: «Вот, напиши до понедельника на эту мелодию хоть что-то», — я, возможно, и напишу. Но не обещаю, что это будет качественно. (Смеется). Итак, Я не поэт-песенник, но радуюсь, когда выходят песни на мои тексты. «Тургенев-band» не единственная группа, делавшая композиции на основе моих стихов, но остальные коллективы за пределы локальной известности не вышли. Последний альбом «Тургенев-band» выложен на Яндекс.Музыке, песня, к которой я имею отношение, называется «Мост», можно ее послушать и решить, хороша она или не очень. Так что эксперименты, связанные со звуком, я люблю. К сожалению или к счастью (для моих близких), я не умею петь (Улыбается). Впрочем, когда я стою на сцене и читаю, в своем идеальном мире я рок-звезда. Так что, ребята, хотите — пишите, никакие авторские я у вас отбирать не буду, только совсем идиотически не переделывайте, чтобы мне не было потом стыдно!

— Евгения, названия Ваших книг — «Рыбное место» и «Хвойная музыка» навевают ассоциации с названиями советских рок-групп 70-х гг. Они строились по такому же лекалу «прилагательное-существительное»: «Високосное лето», «Рубиновая атака», «Большой железный колокол» и т.д. Насколько Вам близки эти времена и музыка 70-х?

— К советским 70-м я отношусь достаточно равнодушно. Исключение —кинематограф, Марк Захаров и так далее. Советская музыка этого периода мне не очень интересна, я человек, выросший на западных ритмах. Если искать корни моих метафор, стоит обратить внимание на Хантера С. Томпсона, Трумена Капоте, на альбомы The Doors, на Jefferson Airplane. Когда мне было 17, я была на курсе единственным хиппи. А земное обоснование — в книге «Рыбное место» есть текст с таким названием. Речь идет о Балаклаве, городе-спутнике Севастополя. Кроме того, там скрыт еще некий набор христианских аллюзий. Что касается «Хвойной музыки» — в ней содержится программный текст «Хвоя». Он о том, как деревья всех переживут и природа цивилизацию пережует. Учитывая, что тема растительного мира для меня очень важна, неудивительно, что в заголовок «пришла» именно хвоя.

Помимо многочисленных журнальных публикаций и выпуска собственных сборников вы постоянно где-то появляетесь. То на фестивалях (как жюри или участники), то на семинарах и писательских форумах, то на концертах. Не вызывает ли это раздражения у ваших коллег? Должен ли, с вашей точки зрения, современный поэт, писатель, драматург быть медийным лицом? Участвовать в ток-шоу, телепередачах, как можно чаще публиковаться в разнородных СМИ? Это продвигает или губит талант?

Анна: У нас в литературной среде, кажется, закрепился образ писателя, как «бледной тени», которая сидит в подземелье днями и ночами, скрывшись от бытовых благ, голодая, лишь иногда выходя на поверхность, чтобы представить свое произведение миру. Наверняка гениальная вещь в таких сложных условиях рождается! (Улыбается.) Мир тут же нападает на это произведение и буквально «разрывает на куски» писателя. В реальности все, конечно, не так. Чтобы что-то сегодня, в эпоху перенасыщения информацией, стало кому-то интересно, нужно приложить много усилий. Даже когда нет критериев «хорошо» или «плохо» — следует обратиться к хрестоматийной фразе: «Нам не дано предугадать». Важно пытаться хотя бы как-то работать над донесением того, что ты делаешь. Да, коллег раздражает, не без того. Нам напрямую говорили: «Да хватит уже мелькать, вы что-то надоели. Сядьте и просто пишите». Но моя позиция такова: надо находить баланс между вкладом в творчество и вкладом в продвижение творчества. Никто сегодня не спустится на веревочке, не схватит тебя за шиворот, не бросит в литературную среду.

Евгения: Я полагаю, что, когда человек создает текст и когда человек его «продвигает», действуют совершенно разные ипостаси этой личности. Соответственно, созданный ранее текст не станет хуже, если ты его прочтешь на публике, отправишь в журнал, сходишь с ним туда, где есть видеокамеры, хотя бы потому, что он уже написан. Если какой-нибудь Тарантино, сняв прекрасный фильм, отправляется с ним потом в турне, дает интервью корейцам или угандийцам, то разве фильм становится от этого хуже? Точно так же и мы: если это не противоречит нашим нравственным принципам, мы «продвигаем» созданное нами. Например, если бы мне предложили для продвижения стихов сняться в порно, я бы отказалась (Смеется). Но если бы нам позвонили и сказали: «Девочки, а не хотите сняться в каком-нибудь стильном журнале в веселых платьишках?» — мы бы, скорее всего, ответили: «А почему нет?» Почему условный Вертинский мог сниматься для журналов, вести насыщенную светскую жизнь, флиртовать с Марлен Дитрих, а современные поэты обязательно должны носить свитер в катышках, сидеть в прокуренном подвале, пить дешевый алкоголь и беспрерывно страдать? Мы тоже страдаем, но лучше это делать в несколько другой обстановке.

Помимо собственного литературного творчества, вы занимаетесь переводами. В чем именно для заключаются особые сложности поэтического перевода, какие лингвистические препятствия, характерные для другого языка, но незаметные в родном, приходится преодолеть, чтобы добиться успеха? Какие темы в переводах, по вашему мнению, «только для прозы», а какие, напротив, нельзя выразить иначе, как в стихах?

Евгения: Я, честно говоря, не сталкивалась еще с ситуацией, когда бы вообще не могла понять или перевести текст, хотя переводчик я молодой, начинающий. Аня, кстати, тоже занимается переводами, просто я начала это делать чуть раньше. Переводим мы со славянских языков: с украинского, белорусского, был эксперимент, связанный с польским. На украинском в обычной жизни я говорю плохо, но изучала его в школе, свободно читаю по-украински, с белорусским языком — сложнее: понять, конечно, можно, но есть слова, заимствованные из другой группы языков или просто интуитивно не угадываемые. Настоящие трудности тоже иногда возникают. Например, мы со студией сравнительных переводов «Шкереберть» переводили Петра Медянку, а у него карпатский диалект, в его стихах много местных диалектизмов. Когда работаешь со славянскими языками, можно впасть в заблуждение из-за их родства, решить, что перевод — простая задача. А задача совсем непростая, потому что — напевность, музыкальность, потому что — акценты могут быть совершенно по-другому расставлены.

В целом я придерживаюсь такой позиции: при сохранении аутентичности переводимого текста и маркеров местности, сленга, возрастных маркеров, мы все равно должны адаптировать текст для русскоязычного читателя. Основная задача переводчика — сохранив интонацию и особенности авторского стиля, адаптировать произведение под язык, на который он переводит. Я не считаю себя человеком, достигшим в этом мастерства, я только учусь. Мне кажется, я еще не добилась необходимых профессиональных высот, чтобы рассуждать о переводе более компетентно.

Анна: Я тоже относительно недавно этим занимаюсь, и объем переводов не такой большой. Для меня главная сложность не внешняя, потому что сейчас настолько развиты переводчики, например, Google, Yandex, так что составить подстрочник даже с языка незнакомого не является большой проблемой. С точки зрения лексики переводы достаточно точны. Отдельные слова, конечно, нужно уточнять, обращаться к носителям языка, к знакомым, прорабатывать отдельные слова, углубляться в их значение. Но для меня основная проблема в том, что не всегда возникает совпадение с автором, полное эмоциональное погружение в произведение. Перевод, когда нет правдивой внутренней симпатии, получается ходульным. Он может быть неплох с технической точки зрения, достаточно близок к оригиналу, даже отвечать каким-то внутренним критериям, но ты им будешь не до конца удовлетворен. Я сейчас работаю над переводами Ярослава Ивашкевича, польского писателя, поэта, драматурга. У него есть небольшая книга стихов — «Лето 52-го года». Эта книга полностью не переведена, только часть вошла в собрание сочинений. Вот эта работа для меня по-настоящему увлекательна, потому что, с одной стороны силлабо-тоника, с другой — образность мышления, которая мне близка. Мне интересно погружаться в эту систему, пропускать ее через себя. Когда есть внутреннее совпадение, это позволяет добавить дополнительную окраску в текст.

Анна, а вы в последние годы замечены в критических публикациях и ведении творческих семинаров, например Фонда СЭИП. Как вам в этой новой роли? Тяжело ли критиковать и оценивать саму себя? Проще или сложнее, чем других авторов?

Анна: Я вначале отвечу на второй вопрос, по поводу самокритики. Во многих учебниках по литературному мастерству говорится: когда ты приступаешь к написанию какого-то значимого, большого текста, очень важно взять своего внутреннего редактора за шкирку и выбросить его на балкон. Пусть там ждет и мерзнет, потому что именно внутренние редакторы напоминают, как много всего уже сделано за тысячелетия. Их нужно научиться отставлять от себя, иначе это очень давит, ощущение, что ты никогда не преодолеешь разрыв между собой и классиками — очень тормозящее. Я учусь держать внутреннего критика в ежовых рукавицах. (Смеется). С другой стороны, когда начинаешь новый текст, очень сложно понять с ходу: хорошо это или плохо. Внутренний камертон, который неплохо настроен в отношении других людей, не так хорошо работает, когда дело касается себя. Лучший способ увидеть себя со стороны — посоветоваться с несколькими разными людьми, чьему вкусу ты доверяешь, потому что бывают совпадения слишком сильные, например, как у нас с Женей. Жене сложно дать мне какой-то отрицательный комментарий. Она искренняя, но воспринимает текст так же, как я.

Евгения: Я сразу считываю подтекст, те же аллюзии, поэтому могу не замечать герметичность, недоступность для внешнего читателя, ибо нахожусь в том же инфополе.

Анна: А вот семинары, когда несколько человек высказывают свое мнение, могут быть очень полезны. Что касается роли критика и ведения творческих семинаров, для меня самой они — большая неожиданность. Еще пять лет назад думала, что никогда не буду этим заниматься. В принципе, не очень понятно, зачем сегодня заниматься критикой. Если ты серьезен и боевит, то наживаешь себе врагов. Тебе за это не платят и вообще смотрят на тебя волком. Критику, правда, неплохо публикуют. Я начала писать случайно: вначале внутренние рецензии по разным проектам — и это занимало огромное количество времени. Я могла одну подборку читать неделю! Чем дольше я этим занималась, тем больше набивалась рука, выходило все быстрее и органичнее. Ведение семинаров сейчас тоже дается легче: раньше, видимо, не был наработан инструментарий высказывания. Сейчас чувствую себя свободнее. Если семинары высокого уровня, я позиционирую себя не как руководитель, а, скорее, как модератор, человек, ведущий дискуссию с правом высказываться. Например, только что я вернулась с писательской школы в рамках фонда СЭИП, прозаической. Там собрались классные ребята, которые уже публикуются. Когда набирается сильный семинар, можно спокойно учиться друг у друга и получать большое удовольствие. Когда мы погружаемся в бесконечное чтение самотека, такого наслаждения не испытываешь, а здесь обсуждаются тексты, может, не всегда до конца доработанные, но талантливые. В определенном смысле семинары выматывают: энергии много тратится. С другой стороны, они же мотивируют по завершении что-то написать. Это — направление движения, которое мне очень нравится!

Евгения, а Вы занимаетесь критикой?

— А я критикой не занимаюсь (Улыбается.) Когда-то об этом думала, да и близкие люди спрашивали: «Как это — одна половина белки прекрасно реализует себя в критике, а вторая в эту сторону даже не смотрит?» Но мы не обязаны быть копиями друг друга: мы и так очень близки. Я по типу мышления ближе к эссеистике. Конечно, я принимала участие в семинарах, но, за исключением одного мастер-класса в Химках, который мы вели вместе с Аней, не как руководитель, а как участник. Для того, чтобы организовать свои мысли в четкое критическое высказывание мне не хватает внутреннего задора, я не испытываю в этом потребности. Делать нужно то, к чему лежит душа — все должно быть по любви. Ну не чувствую я призвания к профессиональной критике! Хотя если нужно написать короткий отзыв о книге или подборке, с удовольствием это сделаю, впрочем, у меня все равно получается поэтическая эссеистика.

К сожалению, в среде служителей искусства нередки интриги, склоки, сплетни, травля. А Вы, по моим наблюдениям, люди светлые и чуждые разбирательствам подобного рода. Как удается сохранить себя, откуда черпаете силы?

Анна: Когда ты хочешь взять ружье и начать стрелять в людей, причем, во всех, потому что все замучили, ведут себя неадекватно, пытаются скандалить, можно, например, заняться йогой, посидеть в позе лотоса, принять ванну. (Смеются.)

Евгения: А еще можно поиграть в компьютерную игру. Я всегда раньше стресс снимала играми. Сейчас практически не играю: времени мало. Но раньше очень любила зайти в какую-нибудь игрушку, взять там большой эльфийский меч и пойти кого-нибудь рубить в капусту! Не знаю, будут ли нас читать люди, увлеченные игровой индустрией, но могу сказать так: пока ты с мечом в руках аннигилируешь в игре каких-то сволочей, ты выпускаешь агрессию, избавляешься от нее. Сплошная польза.

Анна: Но «Формаслов», если ориентироваться на среднюю температуру по больнице, — очень мирный журнал. Вокруг нас за все время его существования фактически не было крупных скандалов. Может, было несколько негативных высказываний в Фейсбуке, когда что-то не задалось у отдельных авторов. Но, в целом, нам удается поддерживать вокруг себя атмосферу дружелюбия. Это — тоже выстраданная история: нужно просто держаться подальше от разрушителей и токсичных людей. Мы стараемся научиться их определять. А в отношении друг друга — вести себя тактично. Хорошо, что у нас есть взаимная поддержка и окружение, формирующее «подушку безопасности», которое не будет чудачить на ровном месте.

Евгения: По отношению к недоброжелателям мы выработали две системы поведения. Первая — это ирония. Либо обстебываем чей-то неадекват между собой, либо, если он вышел в публичное поле настолько, что необходима наша реакция, подаем «блюдо» под клюквенно-ироничным соусом. Второй тип действий применяем, если человек по-настоящему нас злит, — это спокойное, холодное игнорирование его существования. Очень часто недоброжелатель ждет от тебя какой-то склоки, «вырванного куска плоти», «нарезанной души на блюдечке». А когда ты просто идешь своей дорогой, он захлебывается от злости. Ну, не реагируют на него, да. За косичку дернул — а ему не ответили.

Анна: Очень важно не превращать писательские страницы в фейсбучное Лобное место. Некоторые из наших коллег обязаны своей известностью театрализованным представлениям, такие фигуры просто поливают подписчиков непрерывным негативом, полувымышленными событиями из жизни… Мы предпочитаем идти другим путем — интересная работа, подлинная дружба, порядочное отношение друг к другу и так далее.

Евгения: Мы не устраиваем ток-шоу из собственной жизни. Мы хотим привлекать к себе внимание нашими проектами, текстами, нашим трудом. А не перечнем тех, кто нас обидел.

Какие советы Вы бы дали начинающему автору, тому, кто только начинает пробовать себя в поэзии, прозе, драматургии? Какие шаги им предпринимать? Поступать ли в Литинститут?

Евгения: Если есть возможность, то почему бы не пойти в Лит и не приобрести прекрасное филологическое образование? Юным авторам советую ничего не бояться и сравнивать себя не с другими, а с собой в прошлом — это гораздо конструктивнее. И много, сверхмного читать! Поэзию, прозу, критику, мемуары — все, что связано с литературой. Мы никогда не знаем, текст какого автора из какой сферы нас обогатит. Может, из энтомологии, археологии, антропологии — мир огромен!

Анна: За филологическим образованием точно не стоит идти ради «корочки». Я потеряла свой диплом года четыре назад, и никак его не восстановят представители деканата Литинститута. И я живу без него, не чувствуя никаких перемен, разве что не могу продолжить образование и пойти куда-нибудь в аспирантуру. Мы не можем оформить некоторые документы для нашей фирмы, потому что я даже не могу пойти учиться на электрика без своего диплома! (Смеется).

Евгения: Но шутки — шутками, а от маленьких фирм требуется масса документов, а от их представителей — целая коробка «корочек», подтверждающих их профессионализм. Поскольку у нас маленький коллектив, все приходится делать самостоятельно. Так что отсутствие диплома у Ани на руках препятствует получению ею специального образования. (Смеется).

Анна: Веду к тому, что диплом при трудоустройстве у меня не спрашивали ни разу в жизни, но образование мне было нужно. Годы, которые я провела в Лите, были прекрасными. Очень благодарна институту за атмосферу, преподавателей, знания. Но идти туда нужно за образованием — не за дипломом. Что касается общих советов: найти подходящее окружение. Можно пойти за ним в институт, куда-то на семинар, на писательский форум или отыскать в пределах собственного города, потому что поэта очень сильно и серьезно формируют люди, которые находятся рядом. Поэтому нужно искать своих. А еще — не сдаваться, идти к своей Зефировой Горе. Даже если вас отговаривают.

Евгения: Не верьте никому — верьте себе! И идите вперед!

Ноябрь 2021 года

Анна, а что первично для Вас: жизнь или литература?

Евгения, а Вы занимаетесь критикой?

Евгения: Не верьте никому — верьте себе! И идите вперед!

Ноябрь 2021 года