Марина КУДИМОВА. Поверх и вне (беглые заметки об авторе)

Замысел об Авторе – центральный в искусстве. Так получилось, потому что после Ветхого Завета явился Новый. Так получилось где-то между первым и вторым Адамом. Человек почувствовал, что растворяется в эпосе. Он еще помнил, что его дело – не рас-творяться, а со-творяться. Мысль, противоречащая центральной, стихийна и, весьма вероятно, удачна, как прорыв по краю в игровых видах спорта. Центральный же защитник свободен, поэтому стоит, сколько может, на месте. Его надо бить в мениск. Или рвать ахиллесово сухожилие. Тогда прорвешься.

Бахтин сказал, что Автор – модель Создателя, и герой в романе обладает свободой воли, как всякое создание. Барт сказал, что Автор умер, а если нет – надо ему в этом помочь. Конечно, если нет Автора, то нет и критика, то есть, лошади на бегах уравниваются в правах и призовое сено делится на всех.

Нет человека – нет проблемы. Нет Автора – нет замысла. Умер Бог – умер Автор. Замысел об Авторе – и авторский замысел. Нет Автора – и Акакий Башмачкин, ревностно следующий наклону буквицы, «главнее» Пушкина. Какую штуку удрал с нами Пушкин! Он любил свободу не только для себя…

Автор – тот, кто занимает большое пространство. Он – феодал, латифундист. Феодал, как правило, многодетен, только большинство его детей – бастарды. Можно сказать: Автор – это тот, до кого – никто. И впасть в гордыню. Можно: Автор – это тот, за кем – никого. И впасть в ересь. Автор – тот, кто движется к центру. Остальные – по отношению к нему.

Ян Парандовский писал, что Автор – самый почетный титул писателя: «Этим именем величали победоносных военачальников». Авторский титул представители иных искусств приобрели через литературу. Когда Джойс декларировал: «Художник, как Бог –творец, остается внутри, позади, поверх и вне своего создания, невидимый, утончившийся до небытия», – он говорил о еще ненаписанном «Улиссе», а сказал о Гомере. Вернулся в эпическое время. «Внутри, позади, поверх и вне» – четырехмерность сверхличного, наиболее грандиозного выхода Духа.
Писательство постепенно заменило первоначальное призвание пророку, апостолу, впоследствии – политику. Политики не сходят с арены, не воспользовавшись станком Гуттенберга. Но, подражая писателям, они искали не авторского титула, а социальных гарантий, которые еще так недавно сулило писательство. Политику эти гарантии нужны по принципу дополнительности, графоману – чтобы вытеснить комплекс неполноценности.

Количество носителей графского титула первоначально определялось административно. Количество генералов в армии – субординационно. Потом и те, и другие расплодились волюнтаристски. Дар как предпосылка титула Автора никогда не был регламентирован, процент произвола всегда был высок. Но лишение прав и состояний автоматически не превращало аристократа в плебея по самоощущению.

Безымянность, социально удобная, творчески неудобоварима. Патриархальная литература приняла патриархальные, геронтократические свойства власти. Зачастую цензурные рогатки, придирки к самому безобидному содержанию, если таковое вообще просматривалось, объяснялись вовсе не идеологической одержимостью, но невнятной задачей недопущения авторства в новом поколении.

Традиционная фигура унижения в критике – нарекать шельмуемого литератора: «некто», будто в задачке Мальвины. Ответ Буратино памятен: «А я не дам некту яблоко, хоть он дерись!» Авторство – феномен вторично социальный, а первично – психологический. Преодолеть его не под силу никому. Как только андеграунд вылезает из подземелья, он принимается печься о славе не хуже тех, кого отрицал со всевозможным пафосом.

Р.У. Эмерсон писал о «культуре понимания» как основном законе критики. Новая критика создала особую культуру непонимания, особую службу невосприимчивости в первую очередь к авторскому искусству. Культура непонимания – это культура вчитывания, выковыривания того, чего в тексте нет. Но вчитывание, в отличие от вычитывания – вечного бескорыстного духовного делания читателя, – прямо пропорционально амбициям вчитывающего.

В 90-е все кричали в страдательном залоге: «возвращенная литература»! Как это – «возвращенная»? Кем? Кому? Может, возвратившаяся? Помиловавшая мятежников? Рано или поздно Автор всегда возвращается. Немая сцена. Картина «Не ждали».

С новым авторским годом вас!

Замысел об Авторе – центральный в искусстве. Так получилось, потому что после Ветхого Завета явился Новый. Так получилось где-то между первым и вторым Адамом. Человек почувствовал, что растворяется в эпосе. Он еще помнил, что его дело – не рас-творяться, а со-творяться. Мысль, противоречащая центральной, стихийна и, весьма вероятно, удачна, как прорыв по краю в игровых видах спорта. Центральный же защитник свободен, поэтому стоит, сколько может, на месте. Его надо бить в мениск. Или рвать ахиллесово сухожилие. Тогда прорвешься.

Бахтин сказал, что Автор – модель Создателя, и герой в романе обладает свободой воли, как всякое создание. Барт сказал, что Автор умер, а если нет – надо ему в этом помочь. Конечно, если нет Автора, то нет и критика, то есть, лошади на бегах уравниваются в правах и призовое сено делится на всех.

Нет человека – нет проблемы. Нет Автора – нет замысла. Умер Бог – умер Автор. Замысел об Авторе – и авторский замысел. Нет Автора – и Акакий Башмачкин, ревностно следующий наклону буквицы, «главнее» Пушкина. Какую штуку удрал с нами Пушкин! Он любил свободу не только для себя…

Автор – тот, кто занимает большое пространство. Он – феодал, латифундист. Феодал, как правило, многодетен, только большинство его детей – бастарды. Можно сказать: Автор – это тот, до кого – никто. И впасть в гордыню. Можно: Автор – это тот, за кем – никого. И впасть в ересь. Автор – тот, кто движется к центру. Остальные – по отношению к нему.

Ян Парандовский писал, что Автор – самый почетный титул писателя: «Этим именем величали победоносных военачальников». Авторский титул представители иных искусств приобрели через литературу. Когда Джойс декларировал: «Художник, как Бог –творец, остается внутри, позади, поверх и вне своего создания, невидимый, утончившийся до небытия», – он говорил о еще ненаписанном «Улиссе», а сказал о Гомере. Вернулся в эпическое время. «Внутри, позади, поверх и вне» – четырехмерность сверхличного, наиболее грандиозного выхода Духа.
Писательство постепенно заменило первоначальное призвание пророку, апостолу, впоследствии – политику. Политики не сходят с арены, не воспользовавшись станком Гуттенберга. Но, подражая писателям, они искали не авторского титула, а социальных гарантий, которые еще так недавно сулило писательство. Политику эти гарантии нужны по принципу дополнительности, графоману – чтобы вытеснить комплекс неполноценности.

Количество носителей графского титула первоначально определялось административно. Количество генералов в армии – субординационно. Потом и те, и другие расплодились волюнтаристски. Дар как предпосылка титула Автора никогда не был регламентирован, процент произвола всегда был высок. Но лишение прав и состояний автоматически не превращало аристократа в плебея по самоощущению.

Безымянность, социально удобная, творчески неудобоварима. Патриархальная литература приняла патриархальные, геронтократические свойства власти. Зачастую цензурные рогатки, придирки к самому безобидному содержанию, если таковое вообще просматривалось, объяснялись вовсе не идеологической одержимостью, но невнятной задачей недопущения авторства в новом поколении.

Традиционная фигура унижения в критике – нарекать шельмуемого литератора: «некто», будто в задачке Мальвины. Ответ Буратино памятен: «А я не дам некту яблоко, хоть он дерись!» Авторство – феномен вторично социальный, а первично – психологический. Преодолеть его не под силу никому. Как только андеграунд вылезает из подземелья, он принимается печься о славе не хуже тех, кого отрицал со всевозможным пафосом.

Р.У. Эмерсон писал о «культуре понимания» как основном законе критики. Новая критика создала особую культуру непонимания, особую службу невосприимчивости в первую очередь к авторскому искусству. Культура непонимания – это культура вчитывания, выковыривания того, чего в тексте нет. Но вчитывание, в отличие от вычитывания – вечного бескорыстного духовного делания читателя, – прямо пропорционально амбициям вчитывающего.

В 90-е все кричали в страдательном залоге: «возвращенная литература»! Как это – «возвращенная»? Кем? Кому? Может, возвратившаяся? Помиловавшая мятежников? Рано или поздно Автор всегда возвращается. Немая сцена. Картина «Не ждали».

С новым авторским годом вас!