Анастасия ЗИНЕВИЧ (РЕЙДЕРМАН). Дух, воплотившийся в Слово. К 85-летию и памяти Ильи Рейдермана (25.11.1937

Всё? И прочерк меж датами – это
жизнь, что стала короткой чертой?
Смею думать, что в жизни поэта
смерть является лишь запятой.
Ибо Дух, воплотившийся в Слово,
не в земле, не в могиле, не тут, –
из пространства взирает такого
и земных не считает минут!

Илья Рейдерман

25 ноября поэту, экзистенциальному мыслителю, философу, культурологу, литературному и музыкальному критику Илье Исааковича Рейдерману исполнилось 85 лет. В этом же году он отметил 60 лет творческой деятельности. Автор 17 поэтических книг, первую свою книгу “Миг” опубликовал в 1975 г. В марте 2022 переехал из Одессы в Иерусалим, спасаясь от приближающейся войны, уже во второй раз. В первый раз он бежал с мамой Ханой Липовной Сородской из Одессы на последнем пароходе осенью 1941 г. Все, кто остались – погибнут. Обратно в Одессу вернуться тогда не смогли – квартиру заняли. Отец – пропал без вести, то есть погиб на фронте в первые же месяцы после мобилизации. Защищать их и судиться с новыми хозяевами сил и средств не было. Так Илья и попал с мамой в Дружковку, маленький городок в Донецкой области. Там было не детство и не школа – а в буквальном смысле школа выживания среди антисемитски настроенных детей. Но там же – были и встречи с первыми книгами и пластинками с классической музыкой. Только в них можно было жить и быть свободным, и находить родные души в своих Дальних собеседниках (особенным открытием тогда для юноши был Томас Манн, который стал проводником в европейскую культуру, был его первыми «университетами»). Там же были и первые поэтические опыты и первое литобъединение.

По-настоящему своих по духу Илья нашел уже в Перми, где поступил на филологический факультет, всерьез намереваясь стать не только поэтом, но и
литературоведом (на последних курсах занимался изучением Б. Брехта). На этом пути ему помогала литературовед проф. Римма Васильевна Комина. Упомяну его друзей-литературоведов по Пермскому филфаку: проф. Риту Соломоновну Спивак, автора рецензии-введения на его книгу Избранного; цветаеведа Лину Кертман, дочери известных профессоров: литературоведа Сарры Яковлевна Фрадкиной и историка Льва Ефимовича Кертмана, повлиявшего на Илью, в том числе заразив его философскими поисками. Ее воспоминания привожу после своего эссе.

Литературную эстафету, на важности которой всегда настаивал поэт – Илья принял от Анны Ахматовой, с которой встречался в ее последний приезд в Москву. Первое же, что спросила величественная, будто Императрица, Анна Андреевна: «Кто Ваш учитель?». Узнав, что Андрей Сергеев (друг И. Бродского, лауреат Букеровской премии), одобрила. Прослушав стихи, благословила: «Пишите, молодой человек, пишите». Но и добавила на будущее: «Пишущих хорошие стихи – много, а поэтов – мало», имея в виду поэтический путь, как судьбу, призвание, где жизнью своей оправдываешь звание поэта, если сможешь. И эта судьба не может быть легкой. Стихи рождаются из боли… честно, взаправду пережитой. Перефразируя Пастернака, можно сказать, что судьба Поэта: «…Не читки требует с актера, / А полной гибели всерьез.»

Так поэт и подхватил «эстафетную палочку» от Серебряного века. И потом старался длить «серебряную нить» русской поэзии. Также поэтом занимались Павел Антокольский и Анастасия Ивановна Цветаева, с которой поэт дружил вплоть до ее ухода. Ее весточки-ласточки так вдохновляли, почти воскрешали Илью к жизни, когда после Кишинева, где он работал в местной газете «Вечерний Кишинев» театральным критиком, и после Тираспольского драматического театра, где он работал завлитом и помощником режиссера – уже 40-летний поэт вернулся в конце 1970-х в Одессу. И оказался – в полном одиночестве, в некоем вакууме, ведь никто из местных литераторов его еще не знал, местная литературная «тусовка» давно сложилась из выросших и живших в Одессе поэтов. Да и писал Илья не в духе времени – не модно, не авангардно. Философских поэтов в России, как сказала подруга Ильи по Пермскому филфаку проф. Рита Соломоновна Спивак – можно сосчитать на пальцах одной руки. Илья же творил именно философскую лирику, мысля категориями вечности, а не временности. И – не находил себе средь современников места.

Об этом его стихи, пронизанные болью непризнания: «Великий поэт эпохи, / в которой великих нет.» И: «Время – утратило суть, / Время – скользит как ртуть. / Не современником будь! / Не с современником будь!»
Последнее четверостишие перекликается с любимым поэтом Ильи, на которого он так похож по мироощущению и жизни, как натянутой струне (и даже в чем-то – «птичьим» обликом) – с Осипом Мандельштамом: «Нет, никогда, ничей я не был современник…».
И вот, в ноябре 1980-го Евгению Михайловичу Голубовскому приходит внезапная весточка от Анастасии Ивановны Цветаевой: «Теперь в Одессе живет прекрасный поэт Илья Рейдерман, псевдоним Рудин. Обращаю Ваше внимание на его произведения…». Когда он издавал «Венки» Ахматовой, Пастернаку и Мандельштаму (конец 80-х, начало 90-х) – он неизменно печатал там стихи Ильи, посвященные поэтам. С 2000-х, когда начала выходить «Дерибасовская-Ришельевская», Евгений Михайлович начинает публиковать в журнале стихи и литературную критику Ильи, интервью с ним.
А потом, с 1990-го началась работа в художественном училище им. М.Б. Грекова, где юные сердца художниц и скульпторов так откликались на каждое сказанное им слово. Это были не просто лекции о литературе и религиоведении. Это был взрыв экзистенции, каждый раз совершенно новое откровение, и разбираемое произведение всегда соотносилось им с живой жизнью. И книги превращались в зов, призыв жить иначе: «Зов Бытия, что говорит: присутствуй!» Говорят, на те лекции сходилась творческая молодежь со всего города так, что негде было сесть…
Потом Илья основал свой литературно-философский клуб (первое название: «Итака», последнее: «Свободная школа философии и культуры»), действовавший в разном составе с 1990-го вплоть до начала войны. Потом, уже после потери жены Ольги и сына Карла – случилась Любовь. Книга стихов «Любофф…» (2009) посвящена юной музе и избраннице поэта Анастасии Зиневич, Асе, автору этих строк, что зашифровано в эпиграфе к книге: “Жизнь окликает меня/ и я отвечаю: АЗ”.

Так складывался свой Круг, в котором можно было дышать. «И наша задача, на самом деле, так себя выстроить в этой жизни, надышать вокруг себя такое личное пространство, в котором тебе хорошо, и в котором хорошо людям вокруг тебя», – любит повторять слова Л. Улицкой психолог, к.психол.н. Галина Авенировна Миккин (Таллин, Эстония), подруга Ильи, ставшая в последние годы частью Круга, как и ее подруга поэт Римма Запесоцкая (Германия). Этот Круг составляют и авторы замечательных откликов на стихи Ильи, опубликованных в этой подборке: философ проф. Виктор Аронович Малахов, экзистенциальный психолог Ирина Ивановна Власенко, литературовед Ирина Бенционовна Роднянская, которой Илья обязан появлением книги «Дело Духа», благословившей эту книгу и щедро откликавшейся на стихи, вошедшие в нее. Илья писал, что благодаря ее одобрению смог «освободиться» – окончательно решиться стать поэтом-философом. Ниже привожу её отклик:

Дорогой Илья Исаакович!
Приехав из Костромы, я не сразу смогла обратиться к Вашим стихам, но вот, наконец, нашлось время. Я уже писала вам, что название и Вашей новой книги, отвечающее замыслу, мне очень нравится. Стихи прочитала. Недостаток некоторых из них – растянутость, можно бы сократить какие-то строки, когда уже всё и так понятно. Мысленно я их разделила на дидактические и проблемные. Дидактичность – вовсе не изъян, это черта Вашей мысли и манеры. И там попадаются поистине афористичные строки. Я выписала: ” А внутренний голос нетрудно унять Сплошной круговою порукой” – это очень мудро. Или: “А крещенье – зверя укрощенье” – отлично сказано! Но я, конечно, больше откликаюсь на стихи “проблемные”. Назову навскидку. “Простой вопрос задай…”, “Разговор”, “Инопланетяне” (2-я часть). Из стихов связанных с событием (крещением Аси), о котором Вы мне писали, показалось импровизационно вылившимся и очень отозвалось “Преображение”.
Вообще, по-моему, книга у Вас складывается естественно, сама собой и, значит, с ней всё будет хорошо.
Простите за краткость. С пожеланиями здоровья и радости Ваша И.Р.
10 сентября 2015 г.

В последней книге «Птичий крик души. Стихи для взрослых детей» есть много диагнозов нашему времени, которое, на самом деле – безвременье, ведь, как сокрушался Илья словами Гамлета: «распалась связь времен! / зачем же я связать ее рождён!». Та европейская культура, в которой прорисован облик человека, вектор его развития – от лица к Лику, к Личности, как воплотившемуся в плоти духу – отменена. Как и общее духовное поле, которое оно создавало для общения. И теперь – каждый сам по себе, в своем мирке. Новый обыватель обитает уже не в материальной реальности, а в виртуальности, его мирок даже не им выдуман, а создан для него, ему же – остаётся только нажать на кнопку и подключиться. Отсюда горькие стихи Ильи о превращении человека в «полуробота – полуобезьяну», из которого по капле вытекает жизнь, душа, экзистенция, как из проколотого воздушного шарика:

Как тяжко быть живым среди людей,
всего лишь притворившихся живыми.
Они глазами пялятся пустыми,
Просматривая выпуск новостей.

И другие стихи: «Люди влипли в свою эпоху, / словно в липкую ленту мухи”, «Я во времени настоящем / возмутительно ненастоящем», «Человек цифровой эпохи / с головы оцифрован до пят», «Человек. Подвид: исчезающий / Как снег тающий», «Я человек эпохи постмодерна», «Что-то случилось со мной и с тобой», «Меня убили – но не на войне», «НИКТО не должен ничего, / НИКТО не нужен никому», «В воскресенье город болен, / вирус в нём по вечерам». В стихотворении «Не выше и не ниже я растений» человек превращается в робота, уткнувшись в экран смартфона:

Ты, робот, тычешь в кнопки полусонно,
да и живёшь, не поднимая глаз.
Чтоб, заглянув в глаза, не угадали
твою от нас скрываемую суть:
не человек! Из кремния и стали!
Да биомассы гаденькой – чуть-чуть.

Поэт пророчил: и в стихах, и в лекциях. И жил на пределе, всегда помня о том, что жизнь – конечна. Жил и творил каждый раз и каждый день – как в последний. И так же – любил.
Илья ушел 26 октября 2022 за месяц до своего Дня Рождения. Ушел мужественно, в борьбе с последствиями многолетнего недуга – онкологии… До последнего надеясь на Чудо. Но …«Нет, весь я не умру», – предрекал и надеялся любимый Ильей Пушкин. О том же – пронзительный стих Ильи:

Господи, воля твоя: буду страдальцем.
Но умоляю: не дай умереть мне в тоске,
Господи, напиши мое имя – хоть пальцем
На прибрежном песке!
Хоть на песке напиши – и ветер его не развеет,
Жгучий воздух летящий недоуменно замрет.
И волна остановится, имя стереть не посмеет.
И птица, летящая в небе – имя прочтет.
Мысли мои – лишь песчинки в песочных часах?
Как мне обидна жизни моей быстротечность!
И неужели в итоге – бессмысленный прах?
Лаской Господнею дышит разверстая вечность.
Что меня переживет? Лишь костей моих кальций?
Или небесный клочок просиявшей души?
Господи, напиши мое имя – хоть пальцем…
На песке напиши.

Верю, что закончился только земной путь Поэта. Но душа его – бессмертная Душа, летит дальше. А Дух его – увековеченный поэтом в Слове – живет в нас, пока звучит в нас стихами. И пока мы – откликаемся.

Его ученица, художник и поэт Инесса Розенфельд (Потсдам), в рецензии на его Избранное очень точно сравнила Илью с Шагалом: «”Я жизнь прожил в предощущеньи чуда” – говорил о себе Марк Шагал. “И нет ответа на немой вопрос. / И словно жаль несбывшегося чуда…” – так завершает Илья Рейдерман свое стихотворение “Снежинки, что невидимы почти… ” – о тающем на лету мартовском снеге. Южный снег обречен. Но стихи, может быть, остаются.»

Памяти Ильи помещаю стихи, «подслушанные» в первые 40 дней, когда Душа Поэта, Душа моего Любимого – была рядом.

Анастасия ЗИНЕВИЧ

* * *
Сердце прыгает от радости,
Мягкий мячик мой – прими!
Ты спасла меня от старости.
Я – живой, печаль уйми.
Ты пришла, чтобы расслышать
Голос мой из-под земли.
Твой любимый снова дышит.
Мягкий мячик мой – прими.

* * *
Мне отчего-то весело и трудно,
Касаюсь твоих строчек, будто ран.
Мой маленький, какое это чудо –
Взбираться в небо по твоим слогам.
Ты так туда стремился… сделай это!
А я – чуть позже, правда!, догоню.
Не бойся! Там мы станем чистым светом,
Пронзающим космическую тьму.

Завершить свой некролог мне хотелось бы мемуаром подруги Ильи Лины Львовны Кертман – филолога, литературоведа, исследователя творчества М. Цветаевой, окончившей филологический факультет Пермского государственного университета в 1966 г., где училась вместе с Ильей.

Лина КЕРТМАН (Хайфа, Израиль)

Он, видите ли, был довольно странным
И непохожим на других. Да, все,
Все люди друг на друга непохожи.
Но он был непохож на всех других…

Иосиф Бродский

Я долго мучилась, не зная, как начать этот «предварительный мемуар» и суметь сказать в нем то главное, чем с юности запечатлелся в моей памяти будущий большой поэт Илья Рейдерман, – и тогда меня буквально спасли вот эти взятые в эпиграф строки Иосифа Бродского – давно знакомые, но именно сейчас как-то очень вовремя «попавшие на глаза». (Кстати, Илья написал очень сильные стихи «Памяти Иосифа Бродского»).

В чем и как он «был непохож на всех других» в главном деле Жизни, которое всегда чувствовал, говоря высоким слогом, своим «священным долгом», расскажут его стихи, а еще – тот настоящий «Читатель», в мечтах о котором поэт «бросает бутылку» в море, чтобы ее нашел тот, кто все поймет и почувствует, и на всё – самое разное, в разные годы написанное – откликнется на той самой волне, на которой писал поэт. Такой читатель может найтись – да и уже нашелся! – и как «друг в поколенье», и – «как читатель в потомстве».
Илья очень любил эти стихи Баратынского о «читателе в потомстве», часто вспоминал их в долгие годы, когда оставался мало известен и не встречал – во всяком случае, далеко не в полной мере – заслуженное признанье, и образ этой «брошенной в море» бутылки всю жизнь сопровождал его, обнадеживая и утешая в печалях. Но даже сейчас, когда в разных издательствах вышло много его сборников, а в 2017 году большой итоговый “Из Глубины. Избранные стихотворения” (СПб, Алетейя), – эта символическая бутылка еще не пришла в руки многих читателей, которые захотят и смогут по-настоящему погрузиться в нелегкий, но «вознаграждающий за усилия» мир поэта, почувствуют себя «на одной волне» с ним – и тогда профессионалы, которые, конечно же, найдутся среди новых читателей, смогут написать на достойном этой поэзии уровне. (В последние годы лирика Ильи Рейдермана стала глубоко философской, его называют «поэтом – философом»). Надеюсь (уверена!), что всё это будет.

А пока хочу рассказать, как Илья был «непохож на всех других» просто «в Жизни, как она есть» – в нашей далекой молодости… В легендарных 60-х годах мы учились на одном факультете Пермского университета (конечно же, на филологическом!) – правда, на разных курсах: я была еще робкой первокурсницей, а он – старшим, уже известным на факультете поэтом, автором многих статей в популярной, известной на весь университет большой стенгазете «Горьковец», шумно общительным и душевно открытым самым разным людям. Илья «перескочил» через несколько курсов…
Со спонтанной и неожиданной первой встречи в коридорах Премского университета как-то естественно и сразу началась наша дружба, в которой было много прогулок, увлекательных разговоров, споров, стихов, которыми мы буквально «зачитывали» друг друга. Илья очень хорошо читал многие стихи – не только свои, которые, кстати, он чаще читал в компаниях, где поэты читали «по кругу», а допускавшиеся в их круг «не поэты» восхищенно (и часто – потрясенно…) слушали. В тех чтениях звучало немало трагических нот. С тех пор на всю жизнь запомнила строфу:

Я знаю – женщины умеют ранить.
Кого винить? Виновны поезда.
Поэт неточен. Или слишком рано,
Но чаще – безнадёжно опоздал.

И безнадежно печальные глаза Ильи… Его глаза были необыкновенно выразительны, и самые разные, часто быстро сменяющие одна другую эмоции как-то на редкость непосредственно отражались в них: закончив читать самое грустное стихотворение, он как будто быстро «выныривал» из этого состояния – и улыбался чуть смущенной, неожиданно «детской» улыбкой.
Однажды он напел грустно ироническое:

Я умру, и не надо мне маршей,
Пусть почиет на мне тишина,
Не заплачет ни Надя, ни Маша…

Дальше не помню, но помню «утешительный юмор» мгновенных откликов «Нади и Маши»: «Заплачем, Илья! Не волнуйся – заплачем!» – Веселились…

А мне он чаще открывал других – своих любимых поэтов… Как жаль теперь, что не вела дневник – не всё сохранилось в памяти. Но очень помню, как выразительно, многое явно «пропуская через себя», он читал наизусть ВСЕ монологи Сирано де Бержерака (из Ростана). Какое многообразие интонаций звучало в сцене поединка – в много раз повторяющейся (каждый раз – очень по-разному) строке: «Я попаду в конце посылки!..» – Тут был и гордый вызов, и лукавство, и страдание, и торжество… Он так вживался в состояние дуэлянта, что, вовсе не будучи в обычной жизни таким уж сильным и храбрым, по ходу монолога становился как будто даже физически сильнее. Однажды они исполнили всего «Сирано» дуэтом с нашей близкой подругой Надей Гашевой (тогда еще Пермяковой) – это было незабываемое впечатление. Как жаль, что тогда у нас не было никаких записывающих устройств! – Да и в голову это не приходило…
Ещё Илья открыл мне Бориса Слуцкого. Очень помню, как сильно и самозабвенно он читал «Лошади в океане», как сжалось сердце в страшном предчувствии уже на первых строках: «Лошади умеют плавать. Но – не хорошо. Недалеко». То, что врезалось с тех пор в душу и память – помнится так, как будто это было вчера…
Читал Илья мне и Мандельштама, не так давно открытого им. Правда, до тех строк я тогда не доросла, в чём честно признавалась. Но хорошо помню, как мы – не одна я, а все, кто знал Илью, – впервые открывая цветаевские строки: «Ты запрокидываешь голову, / Затем, что ты гордец и враль» – как-то спонтанно, не сговариваясь – «мысленно видели» в этом спутнике человека, похожего на Илью Рейдермана. (Кстати, не уверена, что мы знали тогда, что это посвящено Мандельштаму). Узнав об этом, Илья весело и очень польщенно захохотал.

Мы знали о личных переживаниях друг друга (доверяли и делились), и однажды, зная об очень тяжелом моем настроении, он уверял меня, что при самых тяжелых переживаниях человек может быть счастливым просто «внутри себя», независимо ни от чего внешнего: «Ты владеешь такой ценностью, при которой просто не имеешь права быть несчастной. У тебя есть такое богатство…». – «Да о чем ты?! ЧТО у меня есть?» – Короткий ответ последовал после продолжительной паузы: «Юность!» – «И что в ней хорошего, когда всё так?..» – «Ты не понимаешь… Всё очень просто: надо посмотреть на небо, на деревья, на цветы… Просто посмотреть». – И как-то плавно перешел к своему внутреннему состоянию – как ему бывает хорошо, несмотря ни на что, особенно когда приходят стихи, какая СВОЯ музыка в нем звучит – иногда целыми днями, и как он бывает взволнован, когда она вдруг уходит: «Что это я третий день без музыки хожу?» Но она всегда возвращается…
Неловко признаваться, но тогда многое такое – особенно слишком «пафосное» начало монологов, но даже и про музыку тоже – звучало для моих ушей «абстрактным». … И только долгие годы спустя –- после того, как мы надолго «потерялись» (Илья уехал с холодного Урала «по следам Пушкина» – в Кишинев, потом в Одессу) – и вдруг неожиданно «нашлись», и я узнала много его написанных за эти годы стихов… И только тогда поняла, как ошибалась – никакого позерства в те далекие годы не было: всё, что он говорил, было очень искренне и абсолютно естественно для него – именно для него, «не похожего на всех других»! Что чувствовал, то и говорил. «Каждый пишет, как он дышит…». И он подтвердил верность тем словам всей своей жизнью, отданной высокой Поэзии.

Я еще успела сказать ему об этом понимании (не такими высокими словами, конечно) – в письмах, где много откликалась на его стихи. Мы с Асей решили опубликовать эти отрывки из наших с Ильёй писем, чтобы помочь его стихам прийти к новым, еще не знающим их читателям.

А закончить это затянувшееся вступление мне хочется давними стихами молодого Ильи Рейдермана:

Бревно на двух столбах зовется «Бум»,
И две руки мои для равновесья.
И я иду, скольжу, шатаюсь наобум,
Последствия падения не взвеся.
Мне только бы дойти, дойти до края,
А что там – высота иль глубина?
Как дети, я судьбой своей играю,
А что случится – не моя вина.
Лишь в том вина, что я ступил на этот
Скрипучий, уводящий в детство брус,
Но эта песенка еще не спета.
Вы не грустите – я еще вернусь.

Илья пел это с немного таинственной лукавой улыбкой… Но как много «новых» смыслов слышится в этом сейчас, когда высветилась вся высота и глубина его поэзии.

____________________________________________________________________________________

Илья РЕЙДЕРМАН (Одесса, Украина – Иерусалим, Израиль)

Простой вопрос задай: когда?
Ответить на него попробуй.
И вдруг поймёшь — стряслась беда.
Безвременье — чем дышит? Злобой.
Не слышат слов, не чтут имён.
Ослепло всё вокруг? Оглохло?
За веком век река времён
текла. И где она? Усохла?
Среди вселенской пустоты,
где существуешь по ошибке —
живых минут, живой воды,
живой бы чьей-нибудь улыбки!
Когда живёшь в конце времён
и тратишь время без разбора,
неважно, глуп ли ты, умён, —
нет времени для разговора.
Для слова, что звучит всерьёз,
пока мы, не испив из Леты,
ещё хотим задать вопрос,
ещё наивно ждём ответа.

Преображение
Асе Зиневич

Как больно образ входит в плоть,
её преображая!
Но смерть нам должно побороть,
бессмертие рожая.
Плоть станет вновь землёй, травой,
ей не уйти из круга.
Сиянье формы световой,
нагая правда духа.
В ней нет ни атома уже,
над ней не властно время.
…И чувствуешь в своей душе
неведомое бремя.

* * *
Человек умирает. Из груди вылетает птица.
Эта птица жила в нём – но он об этом не ведал,
не понимал, отчего ему небо снится,
и порой он парит над землёй вопреки всем бедам.
Ибо все мы, на самом деле, живём на стыке
двух пространств, двух стихий, – земной и небесной.
Оттого и тревожат порою нас птичьи крики –
и куда-то зовут из налаженной жизни тесной.
Как на волю просится птица! Дадим ей волю?
Ведь для этого нужно в отваге безумной – открыться.
А откроешься – может быть больно. Боимся боли,
когда из клетки грудной вылетает птица,
когда любовь – больше нас, больше наших объятий,
чтобы быть достойным её – нам не хватает величья.
И мы опускаем руки, говорим: «Как всё это некстати.
Человеку – да человечье! А птице – птичье!»
И зашиваем рану. И запираем клетку.
И замки повесим побольше и понадёжней.
…Видишь, какая-то птица – села на ветку?
И о чём-то кричит. И сердце болит безбожно.
.