Наталия ЕЛИЗАРОВА. Перешагнув ту грань…

Простые щи, кефир с печеньем,
я не зову на огонёк.
Слова, лишивши их значений,
оставлю в книгах на денёк.
Я дверь запру, окно завешу,
глаза закрою, заслоню —
как шторой, веками — надежду
и поплыву навстречу дню —
другому, может быть, светлее,
чудесней, радостней, когда
я буду жить не как умнее,
а течь по руслу, как вода.

 

* * *
Стряхнув с себя весь сор и шелуху,
я стройному, прозрачному стиху
отдать готова и слова, и смыслы.
Так дерево — от корня до листвы —
стремится вверх дрожаньем тетивы,
и трепет этот, путь дыханьем выстлан.
Метанье обессилит, отболит,
но опытом бессрочным наделит
и выделит в судьбе ломоть и угол.
Граница называй его иль край,
но подойдя, перешагнув ту грань,
ты бесконечность поцелуешь в губы.
И будешь мироздание просить —
кричать, и умолять, и голосить:
«Нет, не сейчас, пожалуйста, не надо,
не забирай — теперь не отними,
когда полны дыханьем стали дни,
нет, не моги лишить меня отрады».

 

* * *
Всё, видимо, зависит от людей.
Один лежит, его ничто не держит:
ни мыслей, ни терзаний, ни идей —
лишь «ткани» под одеждой.

Другой в борьбе, он совершит прорыв,
но сколько сил уйдет на перемирье
с самим собой, чтоб после, дверь открыв,
сокрыться от больничного бессилья,

не тенью — снова стать самим собой,
не мумией под ветхою одёжкой,
а человеком, слышащим прибой,
идущим вьющеюся стёжкой?!

 

* * *
Так холодно и страшно иногда
и кажется, что нет тепла и света,
что в кассе просто не было билета
на солнце, вот теперь снега, снега…
Беда с погодой снова в декабре:
то грязь, то лëд, то снежные метели…
А были ль мы с тобой на самом деле
или зимой ослепшей снились мне?
Ошмëтки снега дворники метут,
машины месят грязевую жижу,
и свет больничных окон ближе, ближе:
они как будто человечков ждут
в постели белокипенных снегов,
где боль любую мерзлота утишит,
где чистовик однажды кровью пишут
поэмы снежной — в ней не счесть слогов.
А человечки верят в новый год,
где инеем резным застынут слезы,
покажется, что мир для них и создан
без разочарований и невзгод.
И будет тихо память заметать…
Огни — гореть, а ëлочки — светиться,
пока неслышно речь не превратится
в заснеженную тонкую тетрадь.

 

* * *
Перестаю стихами говорить,
слова уже не рифма, а привычка:
учиться и учить, весну любить
и не делиться личным.
Вы слышите? Нет музыки стиха,
она осталась там, в году далëком.
Завидую я птицам перелëтным,
их смелым голосам.
Есть музыка, она не умерла,
она живëт в колках, мехах и струнах,
в мечтающих о счастье душах юных.
Чу!.. Мимо проплыла.

 

Простые щи, кефир с печеньем,
я не зову на огонёк.
Слова, лишивши их значений,
оставлю в книгах на денёк.
Я дверь запру, окно завешу,
глаза закрою, заслоню —
как шторой, веками — надежду
и поплыву навстречу дню —
другому, может быть, светлее,
чудесней, радостней, когда
я буду жить не как умнее,
а течь по руслу, как вода.

 

* * *
Стряхнув с себя весь сор и шелуху,
я стройному, прозрачному стиху
отдать готова и слова, и смыслы.
Так дерево — от корня до листвы —
стремится вверх дрожаньем тетивы,
и трепет этот, путь дыханьем выстлан.
Метанье обессилит, отболит,
но опытом бессрочным наделит
и выделит в судьбе ломоть и угол.
Граница называй его иль край,
но подойдя, перешагнув ту грань,
ты бесконечность поцелуешь в губы.
И будешь мироздание просить —
кричать, и умолять, и голосить:
«Нет, не сейчас, пожалуйста, не надо,
не забирай — теперь не отними,
когда полны дыханьем стали дни,
нет, не моги лишить меня отрады».

 

* * *
Всё, видимо, зависит от людей.
Один лежит, его ничто не держит:
ни мыслей, ни терзаний, ни идей —
лишь «ткани» под одеждой.

Другой в борьбе, он совершит прорыв,
но сколько сил уйдет на перемирье
с самим собой, чтоб после, дверь открыв,
сокрыться от больничного бессилья,

не тенью — снова стать самим собой,
не мумией под ветхою одёжкой,
а человеком, слышащим прибой,
идущим вьющеюся стёжкой?!

 

* * *
Так холодно и страшно иногда
и кажется, что нет тепла и света,
что в кассе просто не было билета
на солнце, вот теперь снега, снега…
Беда с погодой снова в декабре:
то грязь, то лëд, то снежные метели…
А были ль мы с тобой на самом деле
или зимой ослепшей снились мне?
Ошмëтки снега дворники метут,
машины месят грязевую жижу,
и свет больничных окон ближе, ближе:
они как будто человечков ждут
в постели белокипенных снегов,
где боль любую мерзлота утишит,
где чистовик однажды кровью пишут
поэмы снежной — в ней не счесть слогов.
А человечки верят в новый год,
где инеем резным застынут слезы,
покажется, что мир для них и создан
без разочарований и невзгод.
И будет тихо память заметать…
Огни — гореть, а ëлочки — светиться,
пока неслышно речь не превратится
в заснеженную тонкую тетрадь.

 

* * *
Перестаю стихами говорить,
слова уже не рифма, а привычка:
учиться и учить, весну любить
и не делиться личным.
Вы слышите? Нет музыки стиха,
она осталась там, в году далëком.
Завидую я птицам перелëтным,
их смелым голосам.
Есть музыка, она не умерла,
она живëт в колках, мехах и струнах,
в мечтающих о счастье душах юных.
Чу!.. Мимо проплыла.