Владислав КИТИК. Сокровенное – негромко…

Тише, осень не вспугните,
Стайки листьев, даже нити
Их кленовых траекторий.
Для чего так далеко
Улетать под настроенье
При глобальном потепленье?
День прошит лучом, который
Вдет в игольное ушко.

В сонме двориков и будок,
Клумб и квёлых незабудок
До сих пор души не чаю.
Но хоть я любил весну,
Осень вдумчивей, лиричней,
Осень фантасмагоричней,
В чём не уступает маю
Ни на йоту ни одну.

С озаренностью экспромта
Сокровенное ─ негромко,
Под рукою нет блокнота,
Вот и держишь всё в уме
То, что листья нашуршали,
То, что волны наболтали,
Насвистели раки что-то,
Сочиняя буриме.

 

В БОТАНИЧЕСКОМ

Сильней подуло из угла,
Бесшумно осень подошла
На цыпочках, как тать.
Крыло должно быть – по плечу.
С того и думать не хочу,
Как буду зимовать.

Как сложится, тому и рад,
Пока не спится, выйду в сад.
Он жизнь моя – точь-в-точь.
И капли бьются о стекло,
И леший прячется в дупло
И коротает ночь.

Без них бы я признать не смог,
Что мокрых листьев диалог
Мне ближе, чем Эдем.
Шальная ветка тронет бровь.
По каждой вере есть любовь,
И есть весы дилемм.

В сторожке с мышью за стеной
Ноябрьский холод жестяной
Переживу, как дождь ─
Моя древесная родня.
Пусть время, обманув меня,
Идёт не так, как ждёшь.

 

* * *
Всё вернется даже то, что обожгло,
Даже то, что больше в будущем не ждёт,
Потому, что, наконец, произошло.
Поколеблясь, даже молодость придёт.

Вид поблекших от забвения чернил
Станет поводом к шедеврам ревновать.
И поднимешь то, что прежде уронил,
Перед тем измяв бессонницей кровать.

Что терялось, обретет свои черты.
Распрямится, что сгибалось буквой «зю».
Переросшие в иллюзию мечты,
Словно марево, развеет свежий зюйд.

Но возможность повторенья не велит
У себя же золотое время красть
Хоть антоновкой из сада Гесперид,
Хоть в толпе, где негде яблоку упасть.

 

* * *
И яблока сочность, и дней увяданье,
И ветер с простудною ноткой металла…
И зрелость, как осень, пришла с опозданьем,
Но я не считаю ее запоздалой.

Не поймана сетчатой клеткой страница
Открытой, а, значит, двукрылой тетради,
Она превращается в синюю птицу,
И копятся годы мгновения ради,

И пыльные росстани крестят пространство
В проезжем Джанкое, а, может, в Лозанне,
И шаг по наитью не выглядит странным.
И сделан для шарма глоток «Мукузани».

Светлей одинокая ночь креатива,
Черпнут вдохновенья из моря ладони.
И даже не зная, как это красиво,
О радуге дождик по крыше долдонит.

 

* * *
Дописывал октябрь свою главу,
На слух ложились чистые соноры,
И уходил воздушным коридором,
Клин журавлей,
сквозь желтую листву

Чуть видимый. И стихло до того,
Что прежде, чем дыханье в песню вложишь,
Не только голоса другие можешь,
Но и себя расслышать самого.

Сместились вдруг все стороны земли
И времена, их письмена, печали:
Про Ивика так горестно кричали,
Задев крылами тучу, журавли.

Зато будяк, привставший на носки,
Безмолвный наблюдатель, но прилежный
Кивнул, что в окнах улицы прибрежной,
Как в небе, замерцали огоньки,

И звезды по-домашнему зажглись
Над переплётом сквозняков и улиц,
Как будто все ушедшие вернулись,
Как будто те, кто ждали, дождались.

 

* * *
Кто ты и откуда ты пришла?
Только ты желанна мне дотла,
До молчанья света в каждом жесте,
Будто мы у общего стола
Всё на свете обсудили вместе,
И впопад сказав, и невпопад,
Наглотались дыма подозренья.
Нагляделись вдоволь на закат,
Наварили на зиму варенья,
И лавандой отпугнули моль
От сокровищ платяного шкафа,
Исходили поперёк и вдоль
Город.
Как по нервам телеграфа:
Что с тобой случится и со мной.
Вот что значит родственные души.
Грамотой дрожат берестяной
Занавесок матовые рюши,
Виноград ползёт по кирпичам.
Зря случилось так, как ты хотела.
К памяти взывать ли по ночам,
К чуду ли теперь или к врачам?
Вряд ли… Им до нас не много дела.

 

* * *
Погаснет свет конечной станции.
Но вдруг увидится в окне:
Что я оставил, то – останется
И снова явится ко мне.

Как будто там, в краю молчания,
Вновь стало время на крыло,
И всё сбылось, как в завещании,
И то, что было – не прошло.

И если странным вдруг покажется,
Что в жизни всё наоборот,
Креститься надо, а не каяться
И ждать того, что дальше ждёт.

Мы вновь, сковав гортань зароками,
Уходим, став спина к спине,
Но каждый собственной дорогою,
Как две сомнамбулы во сне,

Чтоб, сбив о камни преткновения
Иллюзий пепельных пыльцу,
Закончить круглый путь сомнения
И встретиться лицом к лицу.

 

* * *
Для мыслей нет условленных дистанций,
Таможенных запретов и границ.
То возвышают, то низводят ниц.
Они ─ в структуре чувства и пространства,
Как лист осенний, что уполномочен
Преобразить до рифмы представленья
О жизни и продолжить многоточья
Гиперболой высокого паденья.

Разводит осень рыжие костры,
Ползёт туман с Жеваховой горы.
Да ночью ухнет домовой в трубе.
И ржавчина забвенья на скобе
Рябит, и в двери долго не стучат.
Здесь побывав, поймаешь невзначай
Себя на том, закашлявшись от дыма,
Как  тривиальны… Нет – неповторимы,
Нет ─ несказанны мысли о тебе.

 

* * *
Три времени, три жизненных поры.
По-чеховски любимых три сестры,
Три ипостаси в их чередованье:
Оглядка, очевидность, обещанье.
Сомкнувшихся щепотью три перста
Для соли и творения креста,
Для осязанья почвы и огня,
На исповедь зовущего меня.

Для их отображенья мне нужны
Свобода, труд и благость тишины.
И чашка кофе. И чего уж боле,
Когда на остальное Божья воля?

Тише, осень не вспугните,
Стайки листьев, даже нити
Их кленовых траекторий.
Для чего так далеко
Улетать под настроенье
При глобальном потепленье?
День прошит лучом, который
Вдет в игольное ушко.

В сонме двориков и будок,
Клумб и квёлых незабудок
До сих пор души не чаю.
Но хоть я любил весну,
Осень вдумчивей, лиричней,
Осень фантасмагоричней,
В чём не уступает маю
Ни на йоту ни одну.

С озаренностью экспромта
Сокровенное ─ негромко,
Под рукою нет блокнота,
Вот и держишь всё в уме
То, что листья нашуршали,
То, что волны наболтали,
Насвистели раки что-то,
Сочиняя буриме.

 

В БОТАНИЧЕСКОМ

Сильней подуло из угла,
Бесшумно осень подошла
На цыпочках, как тать.
Крыло должно быть – по плечу.
С того и думать не хочу,
Как буду зимовать.

Как сложится, тому и рад,
Пока не спится, выйду в сад.
Он жизнь моя – точь-в-точь.
И капли бьются о стекло,
И леший прячется в дупло
И коротает ночь.

Без них бы я признать не смог,
Что мокрых листьев диалог
Мне ближе, чем Эдем.
Шальная ветка тронет бровь.
По каждой вере есть любовь,
И есть весы дилемм.

В сторожке с мышью за стеной
Ноябрьский холод жестяной
Переживу, как дождь ─
Моя древесная родня.
Пусть время, обманув меня,
Идёт не так, как ждёшь.

 

* * *
Всё вернется даже то, что обожгло,
Даже то, что больше в будущем не ждёт,
Потому, что, наконец, произошло.
Поколеблясь, даже молодость придёт.

Вид поблекших от забвения чернил
Станет поводом к шедеврам ревновать.
И поднимешь то, что прежде уронил,
Перед тем измяв бессонницей кровать.

Что терялось, обретет свои черты.
Распрямится, что сгибалось буквой «зю».
Переросшие в иллюзию мечты,
Словно марево, развеет свежий зюйд.

Но возможность повторенья не велит
У себя же золотое время красть
Хоть антоновкой из сада Гесперид,
Хоть в толпе, где негде яблоку упасть.

 

* * *
И яблока сочность, и дней увяданье,
И ветер с простудною ноткой металла…
И зрелость, как осень, пришла с опозданьем,
Но я не считаю ее запоздалой.

Не поймана сетчатой клеткой страница
Открытой, а, значит, двукрылой тетради,
Она превращается в синюю птицу,
И копятся годы мгновения ради,

И пыльные росстани крестят пространство
В проезжем Джанкое, а, может, в Лозанне,
И шаг по наитью не выглядит странным.
И сделан для шарма глоток «Мукузани».

Светлей одинокая ночь креатива,
Черпнут вдохновенья из моря ладони.
И даже не зная, как это красиво,
О радуге дождик по крыше долдонит.

 

* * *
Дописывал октябрь свою главу,
На слух ложились чистые соноры,
И уходил воздушным коридором,
Клин журавлей,
сквозь желтую листву

Чуть видимый. И стихло до того,
Что прежде, чем дыханье в песню вложишь,
Не только голоса другие можешь,
Но и себя расслышать самого.

Сместились вдруг все стороны земли
И времена, их письмена, печали:
Про Ивика так горестно кричали,
Задев крылами тучу, журавли.

Зато будяк, привставший на носки,
Безмолвный наблюдатель, но прилежный
Кивнул, что в окнах улицы прибрежной,
Как в небе, замерцали огоньки,

И звезды по-домашнему зажглись
Над переплётом сквозняков и улиц,
Как будто все ушедшие вернулись,
Как будто те, кто ждали, дождались.

 

* * *
Кто ты и откуда ты пришла?
Только ты желанна мне дотла,
До молчанья света в каждом жесте,
Будто мы у общего стола
Всё на свете обсудили вместе,
И впопад сказав, и невпопад,
Наглотались дыма подозренья.
Нагляделись вдоволь на закат,
Наварили на зиму варенья,
И лавандой отпугнули моль
От сокровищ платяного шкафа,
Исходили поперёк и вдоль
Город.
Как по нервам телеграфа:
Что с тобой случится и со мной.
Вот что значит родственные души.
Грамотой дрожат берестяной
Занавесок матовые рюши,
Виноград ползёт по кирпичам.
Зря случилось так, как ты хотела.
К памяти взывать ли по ночам,
К чуду ли теперь или к врачам?
Вряд ли… Им до нас не много дела.

 

* * *
Погаснет свет конечной станции.
Но вдруг увидится в окне:
Что я оставил, то – останется
И снова явится ко мне.

Как будто там, в краю молчания,
Вновь стало время на крыло,
И всё сбылось, как в завещании,
И то, что было – не прошло.

И если странным вдруг покажется,
Что в жизни всё наоборот,
Креститься надо, а не каяться
И ждать того, что дальше ждёт.

Мы вновь, сковав гортань зароками,
Уходим, став спина к спине,
Но каждый собственной дорогою,
Как две сомнамбулы во сне,

Чтоб, сбив о камни преткновения
Иллюзий пепельных пыльцу,
Закончить круглый путь сомнения
И встретиться лицом к лицу.

 

* * *
Для мыслей нет условленных дистанций,
Таможенных запретов и границ.
То возвышают, то низводят ниц.
Они ─ в структуре чувства и пространства,
Как лист осенний, что уполномочен
Преобразить до рифмы представленья
О жизни и продолжить многоточья
Гиперболой высокого паденья.

Разводит осень рыжие костры,
Ползёт туман с Жеваховой горы.
Да ночью ухнет домовой в трубе.
И ржавчина забвенья на скобе
Рябит, и в двери долго не стучат.
Здесь побывав, поймаешь невзначай
Себя на том, закашлявшись от дыма,
Как  тривиальны… Нет – неповторимы,
Нет ─ несказанны мысли о тебе.

 

* * *
Три времени, три жизненных поры.
По-чеховски любимых три сестры,
Три ипостаси в их чередованье:
Оглядка, очевидность, обещанье.
Сомкнувшихся щепотью три перста
Для соли и творения креста,
Для осязанья почвы и огня,
На исповедь зовущего меня.

Для их отображенья мне нужны
Свобода, труд и благость тишины.
И чашка кофе. И чего уж боле,
Когда на остальное Божья воля?