Сергей ПАГЫН. У окна
Насыплю синичкам корма.
Поставлю на плитку чайник.
Сегодня всё так весомо,
значительно, неслучайно.
И кажется – смотрит кто-то,
и ширится это зренье.
И словно я жду чего-то –
прощания ли,
прощенья.
Моему соседу
«Приходи, посмотрим в моё окно,
там ночами такое идёт кино –
Бог стоит меж мёрзлых тыквин и кабачков,
ангелы тихо ходят или лежат ничком –
только крылья красным огнём горят,
и они о чём-то радостном говорят,
хоть их речь – лишь пенье одно в конце,
но поют о детстве, матери и отце…».
Я однажды ночью к тебе приду,
и налью вина, разложу еду.
А потом мы выключим в доме свет,
чтоб увидеть то, чего в мире нет.
И быть может, ангелы нам споют
про ушедший праздник, былой уют,
нарисуют пламенем мне отца –
снеговых ветров или снов жильца.
Я приду,
включу в темноте окно,
и всю ночь мы будем смотреть кино,
фильм про то, чего в мире нет…
В огороде Бог зажигает свет.
* * *
Если долго сидеть у окна,
можно с ним потихоньку сродниться,
стать прозрачным…
И будет зима
сквозь тебя всё смотреть, и дивиться
раскалённой печурке в углу,
молоку и домашнему хлебу,
прислонившись к живому стеклу,
словно лбом, примороженным небом.
* * *
Л. Б.
Сколько солнца нынче, сколько света!
Господи, за что даётся это –
щедрое последнее тепло,
яблоко без признаков изъяна
и синица в зарослях бурьяна?
Словно время наше протекло
сквозь осенний истончённый ситец,
и в остатке только свет да птицы,
да ветров окрестных круговерть.
Вот и сад распахнут и расхристан.
И мы дышим воздухом пречистым,
забывая, избывая смерть.
* * *
Мама не спит ночами,
видно, не спится ей.
Ищет халат с ключами
от голубых дверей
дома, что стал уж прахом.
Ходит, тревожит тьму.
Ищет отца рубаху,
чтоб отнести ему.
Я говорю ей:
– Мама,
мама, ложись в кровать.
Ночь на дворе, и рано,
рано ещё вставать.
Завтра пойдём с тобою –
будет сентябрьский день
с небом, скворцом, листвою,
лёгкий, как будто тень…
Можно во тьме без страха
слёзы стереть с лица…
– Только возьмём рубаху
тёплую для отца.
* * *
Август высветлил нас до прожилок,
прояснил, как живём мы и жили,
на невидимых взвесил весах,
и нашёл, что легки и мгновенны.
И не будет уже перемены,
даже если метели в глазах
лепестковые ли, золотые,
даже если ветра снеговые
продувают замедленный взгляд,..
Мы легки как тончайшие нити,
словно пламя чудесных наитий
или в зеркальце детском закат.
Апрельское
Полным полно и воздуха, и пчёл…
И часть межи плывёт как будто чёлн,
поднявший нежный розоватый парус –
чуть выгнутый под ветром абрикос,
средь двух миров …
И свет высокоросл
и так широк,
что смерти не осталось.
В автобусе
Я в небо смотрел – на закатную реку,
и жадный мой взгляд был подобен побегу
от этих пустынных холмов,
лениво за грязным стеклом проходящих,
от этих бесснежных полей полуспящих,
от этих печальных домов.
Я долго смотрел…
А река разливалась,
она молодела, она улыбалась,
горя под закатом иным…
Звезду разжигал человек молчаливый
у тучи, похожей на старую иву.
Я рядом безмолвствовал с ним
в предчувствии детском нетронутых далей…
И лодку на привязи волны качали…
Но вспыхнул в салоне тут свет!
– Смотри, не прохлопай свою остановку, –
качаясь в проходе с промасленным свёртком,
сказал мне дорожный сосед.
Я вышел,
и был всеобъемлющий ветер,
и было темно и беззвёздно на свете.
И шёл в полуяви домой,
родную дорогу едва узнавая,
как будто ещё не покинул я края
с горящей рекой молодой.
* * *
Снег летит, улетает куда-то,
где он – ласка и где он – отрада,
где легки и приветливы зимы,
где мы любим и где мы любимы.
Снег летит…
Ну, а нам остаётся
недопитая радость на донце,
в небе лодочкой музыка эта,
зачерпнувшая горького света.
Насыплю синичкам корма.
Поставлю на плитку чайник.
Сегодня всё так весомо,
значительно, неслучайно.
И кажется – смотрит кто-то,
и ширится это зренье.
И словно я жду чего-то –
прощания ли,
прощенья.
Моему соседу
«Приходи, посмотрим в моё окно,
там ночами такое идёт кино –
Бог стоит меж мёрзлых тыквин и кабачков,
ангелы тихо ходят или лежат ничком –
только крылья красным огнём горят,
и они о чём-то радостном говорят,
хоть их речь – лишь пенье одно в конце,
но поют о детстве, матери и отце…».
Я однажды ночью к тебе приду,
и налью вина, разложу еду.
А потом мы выключим в доме свет,
чтоб увидеть то, чего в мире нет.
И быть может, ангелы нам споют
про ушедший праздник, былой уют,
нарисуют пламенем мне отца –
снеговых ветров или снов жильца.
Я приду,
включу в темноте окно,
и всю ночь мы будем смотреть кино,
фильм про то, чего в мире нет…
В огороде Бог зажигает свет.
* * *
Если долго сидеть у окна,
можно с ним потихоньку сродниться,
стать прозрачным…
И будет зима
сквозь тебя всё смотреть, и дивиться
раскалённой печурке в углу,
молоку и домашнему хлебу,
прислонившись к живому стеклу,
словно лбом, примороженным небом.
* * *
Л. Б.
Сколько солнца нынче, сколько света!
Господи, за что даётся это –
щедрое последнее тепло,
яблоко без признаков изъяна
и синица в зарослях бурьяна?
Словно время наше протекло
сквозь осенний истончённый ситец,
и в остатке только свет да птицы,
да ветров окрестных круговерть.
Вот и сад распахнут и расхристан.
И мы дышим воздухом пречистым,
забывая, избывая смерть.
* * *
Мама не спит ночами,
видно, не спится ей.
Ищет халат с ключами
от голубых дверей
дома, что стал уж прахом.
Ходит, тревожит тьму.
Ищет отца рубаху,
чтоб отнести ему.
Я говорю ей:
– Мама,
мама, ложись в кровать.
Ночь на дворе, и рано,
рано ещё вставать.
Завтра пойдём с тобою –
будет сентябрьский день
с небом, скворцом, листвою,
лёгкий, как будто тень…
Можно во тьме без страха
слёзы стереть с лица…
– Только возьмём рубаху
тёплую для отца.
* * *
Август высветлил нас до прожилок,
прояснил, как живём мы и жили,
на невидимых взвесил весах,
и нашёл, что легки и мгновенны.
И не будет уже перемены,
даже если метели в глазах
лепестковые ли, золотые,
даже если ветра снеговые
продувают замедленный взгляд,..
Мы легки как тончайшие нити,
словно пламя чудесных наитий
или в зеркальце детском закат.
Апрельское
Полным полно и воздуха, и пчёл…
И часть межи плывёт как будто чёлн,
поднявший нежный розоватый парус –
чуть выгнутый под ветром абрикос,
средь двух миров …
И свет высокоросл
и так широк,
что смерти не осталось.
В автобусе
Я в небо смотрел – на закатную реку,
и жадный мой взгляд был подобен побегу
от этих пустынных холмов,
лениво за грязным стеклом проходящих,
от этих бесснежных полей полуспящих,
от этих печальных домов.
Я долго смотрел…
А река разливалась,
она молодела, она улыбалась,
горя под закатом иным…
Звезду разжигал человек молчаливый
у тучи, похожей на старую иву.
Я рядом безмолвствовал с ним
в предчувствии детском нетронутых далей…
И лодку на привязи волны качали…
Но вспыхнул в салоне тут свет!
– Смотри, не прохлопай свою остановку, –
качаясь в проходе с промасленным свёртком,
сказал мне дорожный сосед.
Я вышел,
и был всеобъемлющий ветер,
и было темно и беззвёздно на свете.
И шёл в полуяви домой,
родную дорогу едва узнавая,
как будто ещё не покинул я края
с горящей рекой молодой.
* * *
Снег летит, улетает куда-то,
где он – ласка и где он – отрада,
где легки и приветливы зимы,
где мы любим и где мы любимы.
Снег летит…
Ну, а нам остаётся
недопитая радость на донце,
в небе лодочкой музыка эта,
зачерпнувшая горького света.