Роман РУБАНОВ. Сплетённый небесным ткачом…

* * *

Снегом мартовским мокрым тяжёлым
проплывут облака бессвязно
солнце вспыхнет то красным то жёлтым
и обратно в снегу увязнет

до поры до нестройной птичьей
переклички, до первой почки
топоры утопил лесничий
в чёрной проруби вязкой ночи

вышел в поле стоит как колос
на ветру нараспашку настежь
это март обретает голос
ночью грачьей в лесном ненастье

неприметны его приметы
но побеги готовы к бегству
и прошепчет лес, – смерти нет
сделав шаг в эту бездну

 

* * *

Лёд сойдёт и заиграют соки
в тонких жилах уличных акаций
по чешуйкам митровой осоки
будет молодая кровь толкаться

как слепцы из парка выйдут клёны
и наощупь побредут к больнице
в голосе ангиной раскалённом
прорастёт молчание у птицы

разнесёт разбуженное эхо
долгое молчание по венам
голубых ручьёв и будет это
Иоанну новым откровеньем

 

* * *

Дождь прошёл и выползает зелень.
Если счастье есть, то вот оно –
Пьют портвейн и иудей и эллин
На скамейке под моим окном.

И не потому, что больше не с кем,
И не то, чтоб из последних сил –
Тихо говорят на арамейском,
Выпивают, курят Chesterfield.

Понимаю, к речи их причастный,
Их печаль, их мысли наконец.
Люди одинаково несчастны
Кэбашамаим кэн баарэц*.

Дождь прошёл. И речь течёт неспешно.
На парковке заняты места.
Эллин местный. Иудей не здешний.
От того-то речь их и проста.

Разногласий нет у них идейных
Нечего делить на склоне лет,
Только, кроме разве что, портвейна,
Лавочки и пачки сигарет.

______________________

*Ивр. – как на небе, также и на земле

 

* * *

Сентябрь заканчивает бег свой
и сбрасывает небо с плеч.
Листва, ты не спасёшься бегством,
тебе придётся в землю лечь,

сгореть в костре, любви, багровом,
когда укроет землю снег,
чтобы твоей горячей крови
хватило поровну на всех,

когда с весенними приметами
подснежник сдвинет корку льда, –
что́ и́щете жива́го съ ме́ртвыми?
Нѣ́сть здѣ́, – и выдохнет, – воста́!

 

* * *
Настюше

Гуляет октябрь по земле, пока кровь
По жилам деревьев течёт,
Пока белый снег не сойдёт на Покров
Сплетённый небесным ткачом,

Пока Богоматерь по небу идёт
И светел её омофор,
И свет его льётся спасительный до
Земли, до лиловых озёр,

До синих лесов, до сиреневых рек…
И руки отняв от лица
Прошепчет акация, – се, Человек! –
Не в силах уже восклицать.

 

* * *
Сверчки на пишущих машинках
Строчат отчёты. Бог молчит.
По трассе прорычит машина.
А человек один в ночи.

Один под тополем, под липой,
Весь превратился в тишину…
Как в первый день палеолита
Он молча смотрит на луну.

Один – творенье и хозяин.
Один внутри, один вовне.
Он – человек. Он – ископаем.
Он отвечает тишине.

* * *

Снегом мартовским мокрым тяжёлым
проплывут облака бессвязно
солнце вспыхнет то красным то жёлтым
и обратно в снегу увязнет

до поры до нестройной птичьей
переклички, до первой почки
топоры утопил лесничий
в чёрной проруби вязкой ночи

вышел в поле стоит как колос
на ветру нараспашку настежь
это март обретает голос
ночью грачьей в лесном ненастье

неприметны его приметы
но побеги готовы к бегству
и прошепчет лес, – смерти нет
сделав шаг в эту бездну

 

* * *

Лёд сойдёт и заиграют соки
в тонких жилах уличных акаций
по чешуйкам митровой осоки
будет молодая кровь толкаться

как слепцы из парка выйдут клёны
и наощупь побредут к больнице
в голосе ангиной раскалённом
прорастёт молчание у птицы

разнесёт разбуженное эхо
долгое молчание по венам
голубых ручьёв и будет это
Иоанну новым откровеньем

 

* * *

Дождь прошёл и выползает зелень.
Если счастье есть, то вот оно –
Пьют портвейн и иудей и эллин
На скамейке под моим окном.

И не потому, что больше не с кем,
И не то, чтоб из последних сил –
Тихо говорят на арамейском,
Выпивают, курят Chesterfield.

Понимаю, к речи их причастный,
Их печаль, их мысли наконец.
Люди одинаково несчастны
Кэбашамаим кэн баарэц*.

Дождь прошёл. И речь течёт неспешно.
На парковке заняты места.
Эллин местный. Иудей не здешний.
От того-то речь их и проста.

Разногласий нет у них идейных
Нечего делить на склоне лет,
Только, кроме разве что, портвейна,
Лавочки и пачки сигарет.

______________________

*Ивр. – как на небе, также и на земле

 

* * *

Сентябрь заканчивает бег свой
и сбрасывает небо с плеч.
Листва, ты не спасёшься бегством,
тебе придётся в землю лечь,

сгореть в костре, любви, багровом,
когда укроет землю снег,
чтобы твоей горячей крови
хватило поровну на всех,

когда с весенними приметами
подснежник сдвинет корку льда, –
что́ и́щете жива́го съ ме́ртвыми?
Нѣ́сть здѣ́, – и выдохнет, – воста́!

 

* * *
Настюше

Гуляет октябрь по земле, пока кровь
По жилам деревьев течёт,
Пока белый снег не сойдёт на Покров
Сплетённый небесным ткачом,

Пока Богоматерь по небу идёт
И светел её омофор,
И свет его льётся спасительный до
Земли, до лиловых озёр,

До синих лесов, до сиреневых рек…
И руки отняв от лица
Прошепчет акация, – се, Человек! –
Не в силах уже восклицать.

 

* * *
Сверчки на пишущих машинках
Строчат отчёты. Бог молчит.
По трассе прорычит машина.
А человек один в ночи.

Один под тополем, под липой,
Весь превратился в тишину…
Как в первый день палеолита
Он молча смотрит на луну.

Один – творенье и хозяин.
Один внутри, один вовне.
Он – человек. Он – ископаем.
Он отвечает тишине.