Дмитрий ТЕРЕНТЬЕВ. У нас такая долгая зима. Стихи

* * *
У нас такая долгая зима,
что мы не помним живости деревьев,
и только кости их в напольных вазах
порой напоминают о тепле.
И снега у нас столько, что дома
(а городок наш сплошь пятиэтажный)
завалены им по уши, вернее
по крыши, лишь кресты антенн торчат.

И ветер, и мороз у нас такой,
что стынет в жилах кровь и в батареях.
И где-то под сугробами котельная
кипит и пышет, как ядро земное,
отапливая наши склепы, лишь бы
они не превратились в мерзлоту.
А мы живём на первом этаже.
И наш этаж то первый, то последний,
последний чаще, ибо, как сказали,
у нас такая долгая зима.

Так и живём в потёмках. Долго спим,
проснувшись, за нос чайник поднимаем,
из форточки зачерпываем снег
и разжигаем газовую плитку
куском луны. Завариваем чай
из трав, что собраны коротким летом,
себя и дом свой чаем согреваем.
Чайком одним и духом божьим живы.
На окнах пишем пальцами молитвы,
читаем книги задом наперёд
и по углам чего-то мастерим.
А если станет скучно, то в подъезд
к соскучившимся, как и мы, выходим,
на подоконнике играем в нарды
и забиваем вчетвером козла.
Тем и живём. Без неба целый год
почти что год не кажем нос наружу.
Наружа нас нисколько не прельщает,
нисколько нас ни манит, ни влечёт.
И только дядя Федя, наш сосед,
наш беззаветный заполярный лама,
выходит с венским стулом в пустоту,
в глухой степи заснеженной садится
на ветхий стул. Полярную звезду
берёт в ладонь, вздыхает глубоко
и с выдохом скульптурой замерзает.
С тех пор мы ждём пришествие весны,
как день сурка, но только день собаки.
Когда пёс дяди Феди, рыжий Бим,
что до того калачиком свернулся,
проснётся, побежит наверх и слижет
звезду с ладони. И над мёртвой степью
повиснет, как в других краях заря,
слюнявый розовый язык собаки.
Тогда мы всей гурьбой наверх выходим,
пируем, пляшем, хороводы водим,
сжигаем прошлогодние скелеты
деревьев.

Так встречаем новый год.

* * *
У нас такая долгая зима,
что мы не помним живости деревьев,
и только кости их в напольных вазах
порой напоминают о тепле.
И снега у нас столько, что дома
(а городок наш сплошь пятиэтажный)
завалены им по уши, вернее
по крыши, лишь кресты антенн торчат.

И ветер, и мороз у нас такой,
что стынет в жилах кровь и в батареях.
И где-то под сугробами котельная
кипит и пышет, как ядро земное,
отапливая наши склепы, лишь бы
они не превратились в мерзлоту.
А мы живём на первом этаже.
И наш этаж то первый, то последний,
последний чаще, ибо, как сказали,
у нас такая долгая зима.

Так и живём в потёмках. Долго спим,
проснувшись, за нос чайник поднимаем,
из форточки зачерпываем снег
и разжигаем газовую плитку
куском луны. Завариваем чай
из трав, что собраны коротким летом,
себя и дом свой чаем согреваем.
Чайком одним и духом божьим живы.
На окнах пишем пальцами молитвы,
читаем книги задом наперёд
и по углам чего-то мастерим.
А если станет скучно, то в подъезд
к соскучившимся, как и мы, выходим,
на подоконнике играем в нарды
и забиваем вчетвером козла.
Тем и живём. Без неба целый год
почти что год не кажем нос наружу.
Наружа нас нисколько не прельщает,
нисколько нас ни манит, ни влечёт.
И только дядя Федя, наш сосед,
наш беззаветный заполярный лама,
выходит с венским стулом в пустоту,
в глухой степи заснеженной садится
на ветхий стул. Полярную звезду
берёт в ладонь, вздыхает глубоко
и с выдохом скульптурой замерзает.
С тех пор мы ждём пришествие весны,
как день сурка, но только день собаки.
Когда пёс дяди Феди, рыжий Бим,
что до того калачиком свернулся,
проснётся, побежит наверх и слижет
звезду с ладони. И над мёртвой степью
повиснет, как в других краях заря,
слюнявый розовый язык собаки.
Тогда мы всей гурьбой наверх выходим,
пируем, пляшем, хороводы водим,
сжигаем прошлогодние скелеты
деревьев.

Так встречаем новый год.