Татьяна КАЧУРА. Комик против безумца

Ты должен произнести речь, – не меняя выражения лица, одними губами сказал Шульц.

– Я не могу.

– Ты должен – это наша единственная надежда.

– Надежда?

Шульц не ответил.

Маленький испуганный человек на непослушных ватных ногах поднялся на трибуну и затравленно оглядел зрителей. Микрофоны словно прицелились прямо в него; радиоволны разносили каждое слово, сказанное на главной площади Остерлиха, далеко за её пределы.

Будучи простым цирюльником, этот человек умел идеально стричь, отлично знал, как взбить попышнее пену и побрить клиента без единой царапины. Но сейчас люди ждут от него другого. Они не знают, что он лишь жалкий еврейский цирюльник. Они уверены, что перед ними диктатор Томании, завоеватель Остерлиха и будущий мировой император.

Тысячи людей, затаив дыхание, ждали, когда он начнет, но человек всё медлил – во рту его пересохло, язык прилип к нёбу. Каждая секунда тишины тянулась вечность…

Наконец, он тихо произнёс: «Извините меня, но я не хочу быть императором. Не моё это дело. Я не хочу никем править. Но мне бы хотелось, если возможно, помочь каждому – и еврею, и не еврею, и чёрному, и белому»

Цирюльник устремил глаза в пол. Он неловко теребил в руках военную фуражку, слова его едва можно было разобрать.

– Мы все хотим помогать друг – другу, так уж созданы люди. Мы хотим жить и радоваться счастью ближнего, а не его горю. Мы не хотим ненавидеть и презирать друг друга. В этом мире хватит места для всех.

Цирюльник распрямил плечи и посмотрел прямо в толпу.

– Алчность отравила души людей, разделила мир ненавистью, ввергла нас в страдание и кровопролитие. Мы слишком много думаем и слишком мало чувствуем. Нам нужна доброта и нежность.

По мере того, как он говорил, голос его все больше обретал силу, а взгляд – твердость. Он больше не опускал глаз, казалось, он говорит с каждым.

– Сейчас мой голос достигает миллионов отчаявшихся людей по всему миру. Тем, кто меня слышит, я говорю: «Не отчаивайтесь!» Бедствие, которое нас постигло, порождено судорогами алчности!

В эту минуту маленький еврейский цирюльник будто исчез совсем – вместо него перед слушателями явился исступленный оратор! Он сорвался на крик:

– Данные обещания позволили зверям прийти к власти! Но они врут! Они не исполняют обещанное и никогда не исполнят! Так давайте сражаться, чтобы исполнить те обещания! Сражаться, дабы освободить этот мир!

– Сто-о-оп! Снято!

Чарльз устало отер со лба пот, сошел по ступеням сцены и изможденно опустился в режиссерское кресло. Когда статистка принесла воду, он жадно опустошил стакан.

…Идею «Диктатора» ему предложил Александр Корда ещё в тридцать седьмом – он как-то шутливо указал на сходство между Бродяжкой и Гитлером: у них был примерно одинаковый рост и даже родились они с разницей всего четыре дня, но, конечно, главной общей чертой были усики.

Чарльз уже давно вынашивал идею снять антифашистскую комедию, а тут… Поистине гениально! Сходство кровавого диктатора и нелепого простачка – бескрайнее поле для сатиры!

Он долго пытался найти деньги для фильма, но ни одна голливудская студия не согласилась финансировать проект – слишком взрывоопасная тема на фоне нависшей мировой катастрофы и хрупкого мира с Германией. Его это не остановило – он вложил в производство фильма два миллиона долларов из собственных средств. Если прокат выйдет провальным – это полностью его разорит, но он старался об этом не думать.

Чарльз долго ломал голову над тем, как именно подать Бродяжку в этом фильме? Должен ли он заговорить? А если да, то каким будет его голос? Целых тринадцать лет он изо всех сил оттягивал работу со звуковым кино, но, видно, пришло время решаться.

Девятого сентября тридцать девятого года начались съемки, а буквально за неделю до этого официально началась самая кровопролитная война в истории.

Гитлер шёл по Европе, собирая страны, как грибы в лукошко. Однажды увидев трансляцию, где он, едва ли не пританцовывая, спускается на французский перрон, чтобы подписать пакт о капитуляции Франции, Чарльз в ярости вскричал:

– Ах, ты мерзавец, сукин сын, свинья! Я знаю, что у тебя в голове!

Когда немцы захватили Францию, это так его потрясло, что он убрал из фильма уже отснятый пацифистский финал с солдатским братанием и танцами – это никак не вязалось с положением дел на другом континенте.

И он решил, что больше не будет молчать. Он должен сказать своё слово миру! Должен поддержать миллионы людей, попавших в этот адский водоворот истории!

Когда начиналась работа над фильмом, ни США, ни Англия ещё не вступили в войну и ревностно сохраняли нейтралитет. Чарльз понимал, что затевает опасное предприятие, и что ему, возможно, будут мешать.

Но ему не просто мешали – вокруг фильма поднялась настоящая истерия.

Он получал десятки писем с завуалированными намеками и откровенными угрозами. Чиновники, политики, пронацистские группировки… От кинокомпании United Artists приходили тревожные вести о возможных проблемах с цензурой и запрете проката в США и Англии в попытке сохранить ровные отношения с европейскими диктаторами.

Едва ли не каждый встречный предрекал фильму сокрушительный провал.

Но Чарльз и не думал отступать.

«Гитлера необходимо высмеять! – говорил он. – Высмеять и его бредовую идею о чистокровной арийской расе!»

Ко времени окончания съёмок в сороковом году многое в мире изменилось – опасность фашизма уже нельзя было недооценивать. Теперь из United Artists звонили с просьбами поторопиться – фильм нужен как можно скорее! Нужен для поднятия боевого духа солдат и мирных европейских жителей, живущих в ежедневном ужасе.

С приближением премьеры, нацисты, наводнившие США, и засевшие теперь в тайных логовах, стали угрожать подбрасывать бомбы и пускать ядовитый газ в кинотеатры, где будет идти «Великий диктатор». Надо бы позаботиться о безопасности зрителей…

В кабинет деликатно вошел дворецкий.

– Мистер Чаплин, свежая пресса.

За два года работы над фильмом газетчики так и не смогли определиться, хорошая ли это идея – снимать комедийный фильм о самых страшных людях планеты, и не раз меняли свое мнение. Вот и сейчас заголовки кричали каждый о своём: «Чаплин и его усы готовят сатиру на диктаторов!», «Чаплин тычет в нас с экрана коммунистическим пальцем!».

Он почти привык. Главное – закончить фильм.

* * *

В эту ночь он долго не мог уснуть – ворочался, думал обо всем, что было в последний год, о том, что будет дальше, какое будущее ждет этот мир и о войне, которая все более яростно полыхала по ту сторону океана.

Премьера «Великого диктатора» прошла осенью сорокового, публика приняла фильм так тепло, что вложения окупились в четыре раза. К тому времени фашисты уже бомбили родной Лондон, и фильм допустили к прокату и в США, и в Великобритании.

Чарли встал с постели, сунул ноги в домашние тапки, подошел к телефону и набрал номер единственного по-настоящему близкого человека – старшего брата и по совместительству его агента, Сида. В трубке долго слышались гудки, наконец, Сид снял трубку.

– Знаешь, о чем я все время думаю, Сид? Я думаю, если бы я раньше знал о подлинных ужасах немецких концлагерей, я не смог бы сделать «Диктатора», не смог бы смеяться над нацистами, над их чудовищной манией уничтожения.

– Пять номинаций на «Оскар» и оглушительный успех среди тех, для кого ты создал эту картину. Ты своего добился, Чарли, я тобой горжусь! И эти газетчики рано или поздно угомонятся, ты уж поверь.

– Наверное… Сид, они говорят, я потерял себя – предал своего Бродяжку, но я так не думаю. Я не мог заткнуть ему рот. Никаким иным способом мне не удалось бы выразить то, что накипело во мне. Пришло время, когда я должен был оставить шутки. Все уже насмеялись вдоволь. И ведь, правда, смешно было? А тут уж я хотел заставить себя слушать! Я хотел вывести зрителей из состояния проклятого самодовольства! Ведь это не просто еще одна война. Победа фашизма – это конец нашего мира! Я не мог… просто не мог поступить иначе, Сид.

Прекрасная эпоха немого кино неумолимо ускользала, как бы Чарли ни пытался ее ухватить за призрачный шлейф. Пожалуй, в «Диктаторе» была лучшая роль Бродяги, лучшая и последняя. «Великий немой» разомкнул уста.