Константин КОМАРОВ. Восемь. Поэма

                                      А. Кот-ву

1.
Ладони протянув – возьми
осколки чёрных ломких стрелок,
они доходят до восьми
и утихают застарело.

Бессмертие – нелёгкий труд,
оставь порочную затею.
Секутся кончики секунд,
и медленно часы седеют.

2.
На дне полдневных скороварок
не виден морока порог.
Выходит изо рта у парок
холодный дымчатый парок.

Как будто бы завис дефисом
меж горьким «не» и бодрым «ни».
И жизнь проходит под девизом:
«Я умираю. Извини…»

3.
Пройдёт песочная простуда –
на время, но не навсегда,
когда увижу я оттуда,
что правильно смотрел – туда.

И, как небитая посуда
осколочного ждёт суда,
я жду, чтоб навсегда – отсюда
и никогда уже – сюда.

4.
Внутри велосипедной рамы
или немого кулича
лежит, залистывая раны,
моя несметная печаль.

И стих, танцующий от печки,
припляшет неизбежно к ней.
Но знай: дурная бесконечность
свободы вечной не дурней.

5.
До неприличия логична –
так, что хоть скулы разорви –
секунд болотная водичка,
что у часов течёт в крови.

И в предвкушенье скорбной платы
пытаясь стать белей и злей,
запотевают циферблаты
от бездыханности своей.

6.
Когда все трубы оттрубили –
я видел это наяву –
округлой цифре отрубили
её повинную главу.

И в тишине многоголосой
пустынной плотью шевеля,
скатились в вечность, как колёса,
восьмёркой бывших два нуля.

7.
Часам не надоело тикать,
и никогда не надоест.
Из времени пространство тихо
растёт, как из могилы – крест.

Но разве хоть разок могли мы
помыслить только о таком:
кресты вбиваются в могилы,
как миг в мгновение. Тайком.

8.
Куда-то голос мой сместился
иль так абстракции быстры,
но эти восемь восьмистиший
сгорят, как мокрые костры.

Лишь евнухом в пустом гареме
да болью в белом кимоно
останется сплошное время,
пока не выйдет и оно.

                                      А. Кот-ву

1.
Ладони протянув – возьми
осколки чёрных ломких стрелок,
они доходят до восьми
и утихают застарело.

Бессмертие – нелёгкий труд,
оставь порочную затею.
Секутся кончики секунд,
и медленно часы седеют.

2.
На дне полдневных скороварок
не виден морока порог.
Выходит изо рта у парок
холодный дымчатый парок.

Как будто бы завис дефисом
меж горьким «не» и бодрым «ни».
И жизнь проходит под девизом:
«Я умираю. Извини…»

3.
Пройдёт песочная простуда –
на время, но не навсегда,
когда увижу я оттуда,
что правильно смотрел – туда.

И, как небитая посуда
осколочного ждёт суда,
я жду, чтоб навсегда – отсюда
и никогда уже – сюда.

4.
Внутри велосипедной рамы
или немого кулича
лежит, залистывая раны,
моя несметная печаль.

И стих, танцующий от печки,
припляшет неизбежно к ней.
Но знай: дурная бесконечность
свободы вечной не дурней.

5.
До неприличия логична –
так, что хоть скулы разорви –
секунд болотная водичка,
что у часов течёт в крови.

И в предвкушенье скорбной платы
пытаясь стать белей и злей,
запотевают циферблаты
от бездыханности своей.

6.
Когда все трубы оттрубили –
я видел это наяву –
округлой цифре отрубили
её повинную главу.

И в тишине многоголосой
пустынной плотью шевеля,
скатились в вечность, как колёса,
восьмёркой бывших два нуля.

7.
Часам не надоело тикать,
и никогда не надоест.
Из времени пространство тихо
растёт, как из могилы – крест.

Но разве хоть разок могли мы
помыслить только о таком:
кресты вбиваются в могилы,
как миг в мгновение. Тайком.

8.
Куда-то голос мой сместился
иль так абстракции быстры,
но эти восемь восьмистиший
сгорят, как мокрые костры.

Лишь евнухом в пустом гареме
да болью в белом кимоно
останется сплошное время,
пока не выйдет и оно.