Юлия МЕЛЬНИК. «Если жизнь не несёт тебя на руках, неси её ты…» Памяти Лены Миленти (22.01.1963 – 31.05.2016)

Писать о Лене Миленти и просто, и сложно. Просто оттого, что сама Леночка была ясной, прозрачной, прямой, как луч солнца, превращающий брызги воды в разноцветную радугу, не имеющей возраста женщиной-девочкой с задорным смехом, лёгкой на подъем, подвижной, стремительной… Сложно, потому что поэт – это тайна. За Леночкиным лёгким, заводным характером можно было не разглядеть вдумчивого, необычайно глубокого, иногда печального, часто ранимого, тонко чувствовавшего человека, на которого иногда словно налетал магический ветер и замыкал в тайный круг, где появлялись рифмы, образы, внезапные слова, и она оставалась наедине со своей музой.

Сама Леночка напоминала большеглазого оленёнка с широко раскрытыми карими глазами, а ещё напоминала редкостный яркий цветок – такая красивая, всегда одетая “с иголочки”, но часто нагруженная тяжёлыми сумками, полными косметики (Лена работала в сетевом маркетинге и распространяла косметику).

Мы познакомились с ней в подвальчике на Пушкинской, где нашла приют литературная студия ” Поток” и Игорь Потоцкий – одесский поэт учил нас слышать и понимать поэзию.  Так здорово, если на жизненном пути встречается кто-то старше и мудрее тебя, кто посвящен в тайну, которая зовётся поэзией, кто может поделиться своим опытом, раскрыть секреты поэтического мастерства. Мы с Леной были одними из первых, кто попал в этот уютный подвальчик.

Мы подружились, стали общаться не только на студии, но ходить вместе на море, на концерты, иногда Лена приходила в гости. Она всегда приносила с собой необычайно теплую, радостную атмосферу, словно в этом маленьком человечке жил какой-то свой особый праздник, которым Леночка щедро делилась, и если мне было грустно, грусть как рукой снимало, когда я видела, как в темных глазах Лены пляшут озорные светлячки, а иногда – игривые чертики, готовые попроказничать.

А потом Лена вдруг говорила: ” Хочешь, почитаю новое?” И ее глаза делались серьёзными, лицо иногда вдруг становилось строгим или мечтательным, а голос – проникновенным. И Лена читала.

Иногда в ее стихах встречались слишком сложные, немного вычурные образы, которые понимала она одна. Я говорила: ” Здесь непонятно…” Она никогда не обижалась. В целом ее стихи были талантливыми, глубокими, погружали в свой лёгкий, не похожий ни на что ритм, окутывали покрывалом тайны, заставляли думать. Они были так же своеобразны, как и сама Лена, не приученные всей этой суетой, диковинные, глубокие, целостные.

Однажды я наблюдала, как муза застигла Лену возле моря и, отойдя от общей компании, усевшись в траву, она писала под невидимую диктовку. Ее глаза были широко распахнуты и внимательно глядели на что-то, видимое ей одной. Слышала ли она в этот миг нас? Наверное, нет… Ее окутала тишина, и в этой тишине что-то рождалось, просачивалось в нашу тесную жизнь из других изменений, что-то скользило по тонким нитям воображения, подобно пёстрым бусинам, которые затем превращались в слова.

Лена очень любила море. И музыку. И картины, если они того стоили.

Мы часто ходили на Чкаловский пляж и играли в нашу любимую игру – импровизировали. Это были нехитрые, немного взбалмошные стихи, которые мы выкрикивали, смеясь, не задумываясь об их совершенстве, просто из радости импровизировать под шум волн, крики чаек и другие звуки одесского пляжа. Лена часто брала с собой какую-то книгу. Иногда рассказывала о сыне Диме. Она боялась, что он попадет в дурную компанию, переживала. А иногда угощала удивительно вкусными блинчиками, приготовленными ею. Мне кажется, Лена умела все. Когда-то она была альпинисткой и покоряла вершины. Была чудесной, заботливой матерью. Верным другом. Интересным собеседником. И ещё – она сохранила в себе черты ребенка, в ней была  бьющая через край детскость, жизнерадостность, игра, не терпящая фальши, она внимательно глядела на этот мир, видела и добро, и зло, встречалась, я думаю, с внутренним одиночеством, но несла в себе секрет неувядающего детства.

Однажды нас с группой одесских бардов и поэтов пригласили на фестиваль в Ялту. Мы там сняли домик и жили очень весело. Но особенно запомнился один день. В тот день не было концертов, репетиций, а была прогулка вдвоем с Леночкой. Мы поднялись по склону горы вдоль канатной дороги, которая не работала, так как была зима. Оказались в небольшом, уютном кафе, выпили красного вина.  На обратном пути нас подхватила какая-то звонкая, радостная волна, и мы начали импровизировать на ходу. Мы сочиняли стихи, произносили их нараспев, и они были похожи на музыку, и летели впереди нас, и вели нас по Ялте, и этот южный город становился немного сказочным.

Лена говорила: “Если жизнь тебя не носит на руках, носи её ты”. А ещё у нее был особый дар подмечать смешное, забавное, она заразительно смеялась над самыми разными вещами. Иногда ее чувство юмора выливалось в шуточные стихи, которые она читала с такими интонациями и жестами, что самого унылого человека удалось бы рассмешить.

Как-то мы пошли с Леночкой на джазовый концерт. Она все композиции слушала внимательно, отдавалась музыке. Именно после этого концерта появилось ее стихотворение, которое начиналось словами: “Музыка без правил, ноты без узды…”

На этом концерте был забавный случай. Одна из певиц так ” вопила” свою песню, что я не выдержала и. как пробка, выскочила из зала. Все выступление певицы я провела за дверями и вошла в зал только, когда певица “провопила ” свою песню, раскланялась и ушла В антракте Лена спросила: ” Куда это ты выходила?” Я поделилась с ней своим страшным впечатлением от певицы и Лена так смеялась, что на нас поглядывали театралы.

А иногда она становилась грустной, уголки ее рта опускались вниз, глаза темнели. Но, слава Богу, такое было не часто. Вообще Лена не любила “вешать” свои проблемы на других людей. Я думаю, она многое переживала молча, в себе, а внезапная боль прорывалась в стихи. Это из Леночкиных стихов – ” тоска, обученная петь…”, “море никогда не станет шутом…” А ещё запомнился образ из её стихотворения, в котором говорилось о том, что однажды упадешь зерном в чернозем.

В гостях у Лены я была всего один раз. Это случилось примерно за год до её ухода. Я шла по Болгарской улице, на которой она жила, и вдруг навстречу – Лена. Она пригласила меня к себе, и я зашла. Она жила в коммунальной квартире, очень скромно, но у нее было уютно и чувствовалось присутствие доброго гения. Мы пили чай, читали друг другу стихи, с полок на нас глядели книги. Я помню, что Лена читала стихотворение про Снегурочку (дело было к Новому году), что-то новогоднее, светлое, грустное и радостное одновременно. Не хотелось уходить. Лена показывала необычные чёрно-белые фотографии, сумевшие передать Леночкину красоту. Она на них казалась совсем юной, очень одухотворенной, с этими ее огромными глазами, с тихой, милой улыбкой.

Ещё показала юношеские фотографии. Она с горечью вспоминала, что в классе была “белой вороной”. Ее не понимали, недолюбливали одноклассники. Я представила Лену в школьной форме, с учебниками, одинокую, маленькую и посмотрела на ту Лену, которая сидела передо мной: она глубоко знала жизнь, к ней безудержно тянулись люди, но, наверное, где-то в глубине души ещё жила та школьная тоска по любви и принятию. Тот зимний день в гостях у Леночки был очень нужным, добрым днём.

В последний год её жизни мы виделись редко. Я сама лежала в больнице, когда Леночки не стало. Я узнала о ее смерти от знакомых, и это известие было для меня шоком. С чем-с чем, а со смертью Лена у меня не ассоциировалась. Она была самим воплощением жизни и было сложно представить этот город без Лены, без ее звонкого смеха и лучистых глаз. Но, если честно, когда встречаются такие люди, как Леночка, не очень веришь в смерть. Хочется верить, что есть какая-то тайная дверь, в которую один за другим уходят люди только для того, чтобы однажды открыть ее и впустить нас. Мы ведь все когда-нибудь уйдем. Важно, какой след останется после нас. После Леночкиного присутствия остался необычайно чистый, ясный свет, в котором все, как на ладони: и радость, и печаль, и её детская, доверчивая и ранимая душа. Остались строки, которые приходили молчаливыми гостьями, прогоняя сон, рассеивая сомнения, унося усталость. Остались ее друзья и все, кто помнят Лену. Ведь ее знали и любили очень многие. Спасибо ей за дар дружбы и умение видеть мир так, как умеют только поэты: настоящим, широким, светлым, очищенным от зла – хотя бы на тот краткий миг, когда пишутся стихи. Когда сердце бьётся добротой. Когда находишь в себе мужество творить.

Писать о Лене Миленти и просто, и сложно. Просто оттого, что сама Леночка была ясной, прозрачной, прямой, как луч солнца, превращающий брызги воды в разноцветную радугу, не имеющей возраста женщиной-девочкой с задорным смехом, лёгкой на подъем, подвижной, стремительной… Сложно, потому что поэт – это тайна. За Леночкиным лёгким, заводным характером можно было не разглядеть вдумчивого, необычайно глубокого, иногда печального, часто ранимого, тонко чувствовавшего человека, на которого иногда словно налетал магический ветер и замыкал в тайный круг, где появлялись рифмы, образы, внезапные слова, и она оставалась наедине со своей музой.

Сама Леночка напоминала большеглазого оленёнка с широко раскрытыми карими глазами, а ещё напоминала редкостный яркий цветок – такая красивая, всегда одетая “с иголочки”, но часто нагруженная тяжёлыми сумками, полными косметики (Лена работала в сетевом маркетинге и распространяла косметику).

Мы познакомились с ней в подвальчике на Пушкинской, где нашла приют литературная студия ” Поток” и Игорь Потоцкий – одесский поэт учил нас слышать и понимать поэзию.  Так здорово, если на жизненном пути встречается кто-то старше и мудрее тебя, кто посвящен в тайну, которая зовётся поэзией, кто может поделиться своим опытом, раскрыть секреты поэтического мастерства. Мы с Леной были одними из первых, кто попал в этот уютный подвальчик.

Мы подружились, стали общаться не только на студии, но ходить вместе на море, на концерты, иногда Лена приходила в гости. Она всегда приносила с собой необычайно теплую, радостную атмосферу, словно в этом маленьком человечке жил какой-то свой особый праздник, которым Леночка щедро делилась, и если мне было грустно, грусть как рукой снимало, когда я видела, как в темных глазах Лены пляшут озорные светлячки, а иногда – игривые чертики, готовые попроказничать.

А потом Лена вдруг говорила: ” Хочешь, почитаю новое?” И ее глаза делались серьёзными, лицо иногда вдруг становилось строгим или мечтательным, а голос – проникновенным. И Лена читала.

Иногда в ее стихах встречались слишком сложные, немного вычурные образы, которые понимала она одна. Я говорила: ” Здесь непонятно…” Она никогда не обижалась. В целом ее стихи были талантливыми, глубокими, погружали в свой лёгкий, не похожий ни на что ритм, окутывали покрывалом тайны, заставляли думать. Они были так же своеобразны, как и сама Лена, не приученные всей этой суетой, диковинные, глубокие, целостные.

Однажды я наблюдала, как муза застигла Лену возле моря и, отойдя от общей компании, усевшись в траву, она писала под невидимую диктовку. Ее глаза были широко распахнуты и внимательно глядели на что-то, видимое ей одной. Слышала ли она в этот миг нас? Наверное, нет… Ее окутала тишина, и в этой тишине что-то рождалось, просачивалось в нашу тесную жизнь из других изменений, что-то скользило по тонким нитям воображения, подобно пёстрым бусинам, которые затем превращались в слова.

Лена очень любила море. И музыку. И картины, если они того стоили.

Мы часто ходили на Чкаловский пляж и играли в нашу любимую игру – импровизировали. Это были нехитрые, немного взбалмошные стихи, которые мы выкрикивали, смеясь, не задумываясь об их совершенстве, просто из радости импровизировать под шум волн, крики чаек и другие звуки одесского пляжа. Лена часто брала с собой какую-то книгу. Иногда рассказывала о сыне Диме. Она боялась, что он попадет в дурную компанию, переживала. А иногда угощала удивительно вкусными блинчиками, приготовленными ею. Мне кажется, Лена умела все. Когда-то она была альпинисткой и покоряла вершины. Была чудесной, заботливой матерью. Верным другом. Интересным собеседником. И ещё – она сохранила в себе черты ребенка, в ней была  бьющая через край детскость, жизнерадостность, игра, не терпящая фальши, она внимательно глядела на этот мир, видела и добро, и зло, встречалась, я думаю, с внутренним одиночеством, но несла в себе секрет неувядающего детства.

Однажды нас с группой одесских бардов и поэтов пригласили на фестиваль в Ялту. Мы там сняли домик и жили очень весело. Но особенно запомнился один день. В тот день не было концертов, репетиций, а была прогулка вдвоем с Леночкой. Мы поднялись по склону горы вдоль канатной дороги, которая не работала, так как была зима. Оказались в небольшом, уютном кафе, выпили красного вина.  На обратном пути нас подхватила какая-то звонкая, радостная волна, и мы начали импровизировать на ходу. Мы сочиняли стихи, произносили их нараспев, и они были похожи на музыку, и летели впереди нас, и вели нас по Ялте, и этот южный город становился немного сказочным.

Лена говорила: “Если жизнь тебя не носит на руках, носи её ты”. А ещё у нее был особый дар подмечать смешное, забавное, она заразительно смеялась над самыми разными вещами. Иногда ее чувство юмора выливалось в шуточные стихи, которые она читала с такими интонациями и жестами, что самого унылого человека удалось бы рассмешить.

Как-то мы пошли с Леночкой на джазовый концерт. Она все композиции слушала внимательно, отдавалась музыке. Именно после этого концерта появилось ее стихотворение, которое начиналось словами: “Музыка без правил, ноты без узды…”

На этом концерте был забавный случай. Одна из певиц так ” вопила” свою песню, что я не выдержала и. как пробка, выскочила из зала. Все выступление певицы я провела за дверями и вошла в зал только, когда певица “провопила ” свою песню, раскланялась и ушла В антракте Лена спросила: ” Куда это ты выходила?” Я поделилась с ней своим страшным впечатлением от певицы и Лена так смеялась, что на нас поглядывали театралы.

А иногда она становилась грустной, уголки ее рта опускались вниз, глаза темнели. Но, слава Богу, такое было не часто. Вообще Лена не любила “вешать” свои проблемы на других людей. Я думаю, она многое переживала молча, в себе, а внезапная боль прорывалась в стихи. Это из Леночкиных стихов – ” тоска, обученная петь…”, “море никогда не станет шутом…” А ещё запомнился образ из её стихотворения, в котором говорилось о том, что однажды упадешь зерном в чернозем.

В гостях у Лены я была всего один раз. Это случилось примерно за год до её ухода. Я шла по Болгарской улице, на которой она жила, и вдруг навстречу – Лена. Она пригласила меня к себе, и я зашла. Она жила в коммунальной квартире, очень скромно, но у нее было уютно и чувствовалось присутствие доброго гения. Мы пили чай, читали друг другу стихи, с полок на нас глядели книги. Я помню, что Лена читала стихотворение про Снегурочку (дело было к Новому году), что-то новогоднее, светлое, грустное и радостное одновременно. Не хотелось уходить. Лена показывала необычные чёрно-белые фотографии, сумевшие передать Леночкину красоту. Она на них казалась совсем юной, очень одухотворенной, с этими ее огромными глазами, с тихой, милой улыбкой.

Ещё показала юношеские фотографии. Она с горечью вспоминала, что в классе была “белой вороной”. Ее не понимали, недолюбливали одноклассники. Я представила Лену в школьной форме, с учебниками, одинокую, маленькую и посмотрела на ту Лену, которая сидела передо мной: она глубоко знала жизнь, к ней безудержно тянулись люди, но, наверное, где-то в глубине души ещё жила та школьная тоска по любви и принятию. Тот зимний день в гостях у Леночки был очень нужным, добрым днём.

В последний год её жизни мы виделись редко. Я сама лежала в больнице, когда Леночки не стало. Я узнала о ее смерти от знакомых, и это известие было для меня шоком. С чем-с чем, а со смертью Лена у меня не ассоциировалась. Она была самим воплощением жизни и было сложно представить этот город без Лены, без ее звонкого смеха и лучистых глаз. Но, если честно, когда встречаются такие люди, как Леночка, не очень веришь в смерть. Хочется верить, что есть какая-то тайная дверь, в которую один за другим уходят люди только для того, чтобы однажды открыть ее и впустить нас. Мы ведь все когда-нибудь уйдем. Важно, какой след останется после нас. После Леночкиного присутствия остался необычайно чистый, ясный свет, в котором все, как на ладони: и радость, и печаль, и её детская, доверчивая и ранимая душа. Остались строки, которые приходили молчаливыми гостьями, прогоняя сон, рассеивая сомнения, унося усталость. Остались ее друзья и все, кто помнят Лену. Ведь ее знали и любили очень многие. Спасибо ей за дар дружбы и умение видеть мир так, как умеют только поэты: настоящим, широким, светлым, очищенным от зла – хотя бы на тот краткий миг, когда пишутся стихи. Когда сердце бьётся добротой. Когда находишь в себе мужество творить.