Александр БИРШТЕЙН. Время корявою лапой

СТИШ НА ВЕЧЕР

Что за тем поворотом? За этим?
Неужели все сбудется снова?
Станем были рассказывать детям,
станем женщинам верить на слово?
Будут райскими всякие кущи.
Муки ада довольно приличны.
Бездорожье осилит идущий,
а куда он идет, безразлично.
Чей-то крик обзовут серенадой,
станут культом кино и попкорны.
Все, что ложь, станет спорною правдой.
Все, что правда – да! – ложью бесспорной.
И от насморка и до паралича
все молитвой лечить станут люди…
И не будет Высоцкого, Галича,
никогда Окуджавы не будет…

* * *
Время корявою лапой
Листья, собрав, подожжет.
Свет керосиновой лампы
И непривычен и желт.

В сумерки небо одето,
ночь беспробудно темна…
Вторая неделя без света,
Четверо суток без сна.

Холодно, грязно и скучно.
Изморозь жизнь напролет.
В небе гудит равнодушно
Явно чужой самолет.

И никакой не экзамен…
Опять опоздали, спеша.
Дом покачнулся и замер,
замерли мы, не дыша.

Что-то горчат сигареты,
Время сорит табаком…
В атаку бегут для победы.
К миру придется ползком.

* * *
От жары, сказать по совести,
нынче доброго не жду.
Открывайте окна, сволочи,
Праздник сделаем дождю.
Пусть заходит, пусть врывается,
Поднимаясь от земли.
Пусть, бедняга, искупается
В беспорядке и пыли.
И своею лапой влажною
Поиграет, вот чудак.
Соберет пылинку каждую
Не на память. Просто так.
Сквозняки проворно рыщут
И копаются в вещах.
От дождя дождя не ищут,
Просто мокнут, не ропща.
Дождь ушел и сумрак мглистый
К окнам подошел уже.
В доме влажно, в доме чисто
И… тревожно на душе.

* * *
Проживаем, приживаем
я и целый мир вдвоем.
То ли ранкой заживаем,
то ли заживо живем.
То ли дело вместо дела,
а молчание, как речь.
У кого свеча горела,
у кого игра без свеч.
И не ночь, не день, а просто
жизнь, как грусть, всегда одна.
Свечи делают из воска,
утешенье из вина.
Кто-то был, а кто-то не был.
То ли тосты, то ли пьем.
Быль в быту, а в небе – небыль…
Я и мир всегда вдвоем.

ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ

То ли вверх, то ли вниз – суета и усталость, ей Богу!
Мы идем, чтоб… ходить. Так положено, заведено.
И меня отстранив, твои ноги целует дорога
и зовет не спешить,
только ты-то спешишь все равно.
А у моря судьба не жалеет нисколько тумана.
Начинается день доносительством шепчущих волн.
Но из дымки, увы, все насущное смотрится странно,
и заботлив прибой,
но опять суетлив и смешон.
Где дороги сошлись? Только там, где дорог и не надо.
Бездорожье честней – там ты сам выбираешь пути.
И причудливость скал – антипод Люксембургского сада,
а прощанье короче от горького слова:
– Прости!

* * *
На Севере, конечно, холода.
Замерзший воздух жалуется ветром.
А ветер так соскучился по веткам…
Но нет их. Не бывало никогда.
Обиженный на все на свете КРАЗ,
ревя, увез к Медвежьему. Бараки…
Я сходу посмотрел две знатных драки.
Поздней, привык и видел их не раз.
На трассе лишь лежневка. А на льду
одна дорога и одна надежда:
поломки и пурги проскочишь между,
и ждет удача не попасть в беду.
По вечерам, конечно, в помощь спирт.
Вино да водка замерзают сразу.
Плюс за окном ревут, кучкуясь, КРАЗы,
а их не глушат… Тот, кто выпил, спит.
На Севере, конечно, холода.
Зато пожизненно там воздух свежий.
Небось уже разросся вширь Медвежий.
Скучаю, что ли? Вероятно, да!

* * *
Еще не окончены все дела
И верит в тебя любовь,
Но куда бы река твоя не текла,
Ей больше нет берегов.
Не понимая, ты видишь простор,
вода, синева, облака.
Никто не скажет реке: – Постой!
Куда ты спешишь, река?
И все еще будет веселым смех,
а в полдень клонить ко сну.
И можно теперь любить не всех,
а только ее одну.
А ты на реке не один, но один.
Друзей смывает вода.
Того, который удачу отбил,
тех, кто лгали всегда.
Да, излучин нет у реки,
поэтому мчать легко.
Там впереди огоньки, огоньки,
правда, они далеко.

* * *
Слегка прикрыть глаза. Все будет шито-крыто.
Обычные дела. Терпимое жилье.
На Щепкина жила когда-то Маргарита,
а Мастер не пришел, не полюбил ее.
Три проходных двора, вот все, что ей досталось.
Работа за углом. Знакомые места.
Вполне терпимый быт. Пока еще не старость.
Куда ни повернешь, а улица пуста.
Другим не повезло – ругаются и плачут.
А лето ей сулит вполне терпимый рай.
По выходным с утра троллейбусом на дачу
до пятой, а потом грохочущий трамвай.
В какой-то день война. И небо стало рыжим,
и убегать в толпе задача не проста.
Стандартные дома. Окраина в Париже.
Базар по четвергам. Знакомые места.

* * *
Быть героем нетрудно.
Гораздо труднее им стать.
А там, как покатит, возможно, и выйдет не боком.
Финиш существенен, хоть многое значит и старт.
Потом ты кумир. И все причитают:
– Невроку!
В процессе геройства важны и слова, и труды.
Как в гору идешь, да и ветер всегда тебе в рожу.
Хотя… Все не так!
Ты, сначала дойдешь до беды.
А потом уже с ней, да и прочими бедами тоже.
Одежда души прохудиться успеет стократ.
Под крики: «Ура!» – все лезвия много острее…
Ты не воин, не рыцарь, а просто нелепый солдат,
забытый войной на последней в судьбе батарее.
Ты сам себе крикнешь: – Держись!
Или сам себе крикнешь: – Беги!
Выбор велик и зависит не только от неба.
Подвернулась нога. И уже убежать не с руки,
все равно дело дрянь, так что выхода, в общем-то, нету.
Самокрутку свернешь…
Жаль, что я до сих пор не курю.
Окуджаву споешь. Про солдата, который бумажный.
А потом… Что потом?
Победишь или нет ты в бою
я не знаю.
Но это, пожалуй, не важно.

* * *
Синеет весна над разорванной крышей.
Курится дымок, но не от сигарет.
Давно тут исчезли люди и мыши.
Город разрушен. Его больше нет.
Не знаю, в чем эта земля виновата
в том, что тут вились тучи вражья?
Маленький город. Родина чья-то.
Тут умирает от боли земля.
Страшно признаться, что это знакомо:
обломки, осколки – все вражий привет.
Приводит к воронке тропинка у дома.
Тропинка у дома, которого нет.
В провале стены видна чья-то квартира.
Пепел бумаг: чьих-то писем, газет…
Хочется выпить и хочется мира.
Обычного мира, которого нет.

В ГЕФСИМАНСКОМ САДУ

Вот и срок подошел тех бесстрашно несущихся дней.
Были, были дороги…Пора приступать к самой дальней.
В Гефсиманском саду одиночество много сильней,
в Гефсиманском саду одиночество много печальней.
Как последний привал – этот странный, причудливый сад.
Смолкло пение птиц – по всему, приближается стража.
Все уже решено. Невозможно вернуться назад.
И к чему? Будет все точно так, как потом очевидцы расскажут.
В Гефсиманском саду безудержен весенний рассвет,
заглянувший сюда в ожидании вести и чуда.
В Гефсиманском саду никого уже нет.
Разве что… наши души? Но их не увидеть отсюда.