Вера Зубарева. Эхо той осени, или Как всё начиналось.

 К 30-летию «Гостиной» и в память об одном из её основателей, учителе и друге Ароне Каценелинбойгене (1927-2005)

В этом году всё просвещённое человечество отмечает день рождения Гостиной. Как? Конечно же салютом прекрасных публикаций, брызгами шампанского (и не только брызгами!), экскурсиями в прошлое и бесконечными объятиями через океан любви и дружбы. Ну и конечно же памятью о тех первых днях… Теперь мы – ого-го! А тогда всё начиналось с «м-м-м»…

Эхо той осени…

…Неясно даже было, сколько авторов может уместиться на острие пера в условиях эмиграции. Да и в самих условиях нужно было ещё разобраться. Но времени было полно. Хотя, что такое время, тоже предстояло ещё определить. Всё ведь начиналось в кабинете одного из блестящих профессоров известного Уортона (Wharton School) — одной из ведущих бизнес-школ мира при Пенсильванском университете, в котором я отбывала аспирантуру и докторантуру на кафедре славистики. На заре моего пребывания в Филадельфии, едва отряхнув песок странствий, я по подсказке добрых тогда людей отправилась на встречу с тем, кто впоследствии займёт центральное место в моих научных изысканиях и станет ближайшим и верным другом нашего семейства.

Один из известнейших профессоров Уортона, блестящий учёный, бывший московский экономист Арон Каценелинбойген (1927-2005) не боялся терять времени на таких, как я. Наверное, потому, что и у него не было ясной формулировки, что есть время. Для некоторых время это расстояние делёное на скорость. Для других время – деньги. Для третьих это совпадает. Мой опыт не подтверждал ни одной из формулировок, так как время для меня не было связано с прагматикой. Я его понимала как категорию изменчивости – время это меняющееся пространство (души, тела, окружения).

В тот первый день мы с Ароном направились в китайский ресторанчик на территории университета. Было время ланча, но ресторан не был заполнен, как это бывает во время каникул, уже подходивших к концу. Мы заняли место в глубине зала, который тогда показался мне просторным и дивным, и Арон подал мне меню. Это был первый ресторан в моей американской жизни. Покрутив меню с чудными названиями, я отложила его в сторону и сказала:

– Сдаюсь. Заказывайте что угодно, я всё равно здесь ничего не понимаю.

– Нет, – возразил Арон, – выбор вы должны сделать самостоятельно. Я же только могу объяснить вам, что каждое блюдо означает.

И он принялся терпеливо просвещать меня. Так я получила свой первый урок на американской земле. Нет, не урок китайской кухни, а урок необходимости самостоятельного выбора в принятии любых, в том числе и агрономических решений. Этот урок был важен ещё и потому, что органично вытекал из концепции Арона, одним из аспектов которой было влияние индивидуального выбора на исход дела. Арон всегда говорил, что внешние обстоятельства не могут полностью детерминировать провал или успех. Выбор целей, методов, потенциальные возможности и способности человека являются определяющими. Естественно, такая точка зрения расходилась с более популярной, избавляющей человека от ответственности за его поступки и перекладывающей её на внешнее окружение (строй, правление и пр.). Я придерживалась менее популярной точки зрения, и первый урок был успешно переварен.

Разумеется, выбор блюда не определил конечного результата нашей первой беседы, но положил ей начало, задав определённый философский настрой. Вообще же, теоретические выкладки Арона, невзирая на необычный подход, базировались на житейских примерах, доступно и по-новому иллюстрирующих его основные положения. Он часто рассказывал истории своей семьи, родных и друзей, апеллируя к самым сложным идеям своей концепции предрасположенностей. Студенты слушали его заворожено и приходили к нему, как приходят к раввину за советом и мудростью.

– Ну и над чем вы сейчас думаете? – спросил Арон после того, как проба с диковинных блюд была снята.

Думать было над чем. Каждый, кто пересёк однажды границу двух жизней, двух культур, понимает, о чём речь. Первые месяцы на новой земле с шатким английским, неопубликованным ещё сборником стихов с предисловием Беллы Ахмадулиной и непреклонным стремлением продолжать писательскую деятельность, заставляли серьёзно задуматься над будущим. Не могу отрицать, что вопросы практического толка не волновали меня, однако были и другие, более значимые, и ими-то я и решила поделиться с Ароном. Почему? Наверное, потому что в нём было что-то располагающее к подобным беседам, а запахи китайской кухни настраивали на экзотику. Я почувствовала себя почти в Эдеме.

–  Над чем я думаю… Думаю о субъективности восприятия Эдема Адамом и Евой.

– Вот как! – Арон встрепенулся, явно не ожидая такого поворота в беседе. – Ну и в чём же это проявилось?

– Многие считают, что Эдем был раем в шалаше. На самом же деле, как следует из текста, Эдем был полон опасностей. И главная опасность коренилась в Творце. Да, да! Согласитесь, «отрубить» творение и производить над ним манипуляции – не самая безопасная вещь для творения. И главное – никаких гарантий, что что-то подобное не повторится в будущем и Бог вновь не вздумает сотворять ещё кого-нибудь, усыпив Адама. Ева должна была осознать это первой.

– Почему именно она, а не Адам?

– А где гарантия, что Бог не создаст соперницу из ещё какого-нибудь ребра Адама? Это могло взволновать только Еву, отведавшую Запретный Плод. Адам был запрограммирован на послушание, а Еве было присуще чувство любопытства. Для познания это необходимое условие.

Позднее все эти и другие забавные идеи нашли отражение в моих трёх «Трактатах», которые, в свою очередь, обрели свой дом в нескольких номерах «Нового мира», были изданы несколько раз на русском и в переводах на английский и немецкий с рисунками Эрнста Неизвестного, вдохновившегося «Трактатом об ангелах» – первым из трёх, написанным при его жизни. А Ирина Роднянская, речь о которой пойдёт ниже, в обширном послесловии к одному из изданий назвала их «беспрецедентными».

Но это – в будущем. А пока что я продолжала пояснять свою идею Арону, пододвинувшему заботливо блюдо с курицей в кисло-сладком соусе.

– С поеданием Плода началась переоценка эдемского окружения, – развивала я свою мысль. –  Жизнь больше не казалась безмятежной. Как факт, первое чувство, которое оба испытали, был страх. Помните, Адам сказал: «голос Твой я услышал, и убоялся, потому что я наг, и скрылся»? Так рай перестал быть раем, и с ним распрощались, не отходя от кассы. То бишь, от Древа. Познание – и есть изгнание. Прощание с иллюзиями. Для этого не обязательно перемещаться в другое пространство.

Пока я говорила, лицо Арона медленно преображалось, улыбка прояснялась всё очевиднее… Это была улыбка сообщника.

– Поразительно! – воскликнул Арон. –  Это как раз та тема, над которой и я сейчас размышляю, и, главное, – в том же ключе! Слыхали ли вы о процессуальной философии? Это философия, которая ставит во главу угла развитие и динамику. Бог в процессуальной философии и теософии рассматривается как изменяющийся и развивающийся. Он не имеет ничего общего с застывшим абсолютом и догмой. Вот о таком индетерминистском развивающемся Боге я и думаю в данный момент.

Нет, конечно же, я ничего не знала тогда о процессуальной философии, и тем удивительнее была эта встреча, состоявшаяся, казалось бы, благодаря чистой случайности. Позже, когда Арон решил заниматься со мной теорией предрасположенностей, он стал анализировать и историю нашей встречи в своих терминах, иллюстрируя на реальном примере важнейшие аспекты своей концепции. Шаг за шагом, он показывал, как моя собственная предрасположенность привела меня к этой встрече. Потом мы анализировали его предрасположенность, связанную с интересом к тому же. Но – при всём при том, чтобы всё совпало, нужно было ещё и… Это «И» мы тоже обсуждали… Да и чего мы только не обсуждали в кабинете Арона, ставшем прообразом нашей Гостиной! И теорию судьбы и случая, и предрасположенность, и категории истины и гипотезы… Вот, к примеру, что говорил Арон об истине и гипотезе:

Я различаю категории истины и гипотезы. Как правило, сторонник истин замкнут на своём представлении о том, что есть незыблемо и неподвижно. Мне же свойственно мышление гипотезами, когда любая точка зрения высказывается не как догма, а как предположение, которое может развиться или смениться другим предположением в ходе вечной изменчивости. В политике, с этой точки зрения, я различаю плюрализм и релятивизм, как направления, выражающие два разных типа ментальности. Релятивизм предполагает наличие множественности истин, которые могут сосуществовать, не пересекаясь и не влияя друг на друга, как полностью закрытые системы. Напротив, плюрализм предполагает наличие множественности гипотез, развивающихся и меняющихся. В первом случае наличие истин предрасполагает к борьбе за «истинную Истину», которая свела бы все истины к единому знаменателю. Это, скорее, обстановка борьбы, нежели диалога. И действительно – если признаётся существование чего-то единственно верного, то было бы просто абсурдом сохранять все прочие течения и направления мысли. Так и происходит в крайних случаях с борцами за истину, которые ратуют за выкорчёвывание всего неистинного. В случае же, когда общество плюралистическое, люди более терпимы друг к другу. Обстановка беседы, нежели борьбы характерна для этого типа общения.

Для наших бесед также была характерна обстановка общения, и это вылилось в наш совместный курс по принятию решений для студентов и аспирантов Уортона и одновременно привело к идее создания журнала. Название «Гостиная» было одобрено единогласно. Так всё начиналось.

«Гостиная», разумеется, менялась со временем, но это не смущало, а даже наоборот, радовало, тем более что Арон познакомил меня со своей завораживающей концепцией изменчивости, которую приложил к биологии и теософии, опубликовав несколько монографий об этом.

Охват его круга знакомств, так же, как и охват его знаний, был широк. Так однажды он поведал о Ирине Роднянской, своём близком друге и во многом единомышленнице. Сегодня Ирина Бенционовна состоит в редколлегии «Гостиной».

Вот что Арон писал о ней в своих воспоминаниях:

Вскоре после нашего знакомства Толя Добрович свёл меня с Ирой Роднянской. Ира очень рано проявила свои таланты. Окончив в Москве библиотечный институт, она была распределена в Кузбасс. Там она написала первую свою сенсационную статью об опальном поэте Николае Александровиче Заболоцком. Статья была напечатана в журнале Вопросы литературы. Затем появилась ее статья в Новом мире о беллетристике. Это оказалось достаточным, чтобы Иру приняли в Союз писателей. <…> Затем Ира написала две интересные книги – о Заболоцком и о Генрихе Белле. К сожалению, чемодан с рукописями этих книг был у нее украден в поезде. Расцвет Ириной деятельности пришелся на 80-е, когда она начала работать в журнале Новый мир и через некоторое время стала там заместителем главного редактора. Все эти годы мы поддерживаем с Ирой контакты. Мы переписывались, когда это было не совсем для нее безопасно; теперь мы разговариваем еще и по телефону. (Воспоминания: О Времени. О Людях. О Себе. Schuylkill Haven, PA: Hermitage Publishers, 2007. С. 295-296) *

Часто в минуты грусти, связанной с непониманием коллег, Арон говаривал: «Вот Ира бы поняла!». И после этого замолкал на минуту-другую, словно вспоминая дорогое ему общение.

Арон был открыт для тех, кто находился в творческом поиске. Он превозмогал туман бытия за счёт философского видения и нацеленности на познание красоты, которую он понимал как предрасположенность к развитию, и всегда апеллировал к молодому поколению, которое было нацелено на новое. Арон корнями проникал в то, о чём размышлял, и в тех, с кем общался хотя бы однажды. Поэтому каждый, кто пришёл проститься с ним, произносил одну и ту же фразу: «Как же теперь жить без Арона…»

Арон по-прежнему хозяин нашей Гостиной. Диалог с ним будет продолжаться и впредь.

 

_______________________________________

* ПРИМЕЧАНИЕ от Ирины Роднянской 

Знакомство  и впоследствии дружба с таким  человеком, как Арон Иосифович Каценелинбойген,  были   огромной удачей в моей жизни. Он  поверил в моё предназначение, трогательно опекал как старший  брат и  воодушевлял  меня на профессиональную работу. Посвящение   в его собственные научные  идеи  было тоже   чрезвычайно  увлекательным.

Однако  ограниченность  даже  письменного общения  со мной после его переезда в США не позволила ему проверить  некоторые   воспоминания, касающиеся   событий  моей жизни, о  которых он узнавал от меня еще в СССР.  Поэтому сейчас приходится   его несколько поправить.

1. У меня  был украден  чемоданчик не с  написанной книгой о поэте Николае Заболоцком, а с объёмистыми  подготовительными материалами к ней, которых потом  не хватило сил  восстанавливать, так что книга   эта   осталась неосуществлённой (хотя   сын поэта  Никита Николаевич,  прочтя мою  краткую выжимку из  задуманного –   статью  о З. “Единый  текст”,   советовал мне  снова приняться  за работу).
2. Книга   о Генрихе Бёлле  написана  была, и  даже принята  издательством  “Художественная литература” к публикации с выплатой аванса,  но  внутриредакционная   цензура сняла ее  с издания  за   “слишком   доброжелательное отношение к немцам”, тоже   пострадавшим от тоталитарного  режима. Книга эта устарела, и главные ее мысли я опубликовала в виде пространных примечаний   к переводу В.В. Бибихина  “Франкфуртских чтений” Г. Бёлля.
3. Я ни минуты не  была заместителем  главреда (тогда С.П. Залыгина) в “Новом мире”, а около  20 лет  заведовала в этом журнале отделом  критики  и, соответственно,  была членом редколлегии.

Таким образом,  Арон К., по  своей доброте, преувеличил  мои “достижения”.

И.Б. Роднянская.

 К 30-летию «Гостиной» и в память об одном из её основателей, учителе и друге Ароне Каценелинбойгене (1927-2005)

В этом году всё просвещённое человечество отмечает день рождения Гостиной. Как? Конечно же салютом прекрасных публикаций, брызгами шампанского (и не только брызгами!), экскурсиями в прошлое и бесконечными объятиями через океан любви и дружбы. Ну и конечно же памятью о тех первых днях… Теперь мы – ого-го! А тогда всё начиналось с «м-м-м»…

Эхо той осени…

…Неясно даже было, сколько авторов может уместиться на острие пера в условиях эмиграции. Да и в самих условиях нужно было ещё разобраться. Но времени было полно. Хотя, что такое время, тоже предстояло ещё определить. Всё ведь начиналось в кабинете одного из блестящих профессоров известного Уортона (Wharton School) — одной из ведущих бизнес-школ мира при Пенсильванском университете, в котором я отбывала аспирантуру и докторантуру на кафедре славистики. На заре моего пребывания в Филадельфии, едва отряхнув песок странствий, я по подсказке добрых тогда людей отправилась на встречу с тем, кто впоследствии займёт центральное место в моих научных изысканиях и станет ближайшим и верным другом нашего семейства.

Один из известнейших профессоров Уортона, блестящий учёный, бывший московский экономист Арон Каценелинбойген (1927-2005) не боялся терять времени на таких, как я. Наверное, потому, что и у него не было ясной формулировки, что есть время. Для некоторых время это расстояние делёное на скорость. Для других время – деньги. Для третьих это совпадает. Мой опыт не подтверждал ни одной из формулировок, так как время для меня не было связано с прагматикой. Я его понимала как категорию изменчивости – время это меняющееся пространство (души, тела, окружения).

В тот первый день мы с Ароном направились в китайский ресторанчик на территории университета. Было время ланча, но ресторан не был заполнен, как это бывает во время каникул, уже подходивших к концу. Мы заняли место в глубине зала, который тогда показался мне просторным и дивным, и Арон подал мне меню. Это был первый ресторан в моей американской жизни. Покрутив меню с чудными названиями, я отложила его в сторону и сказала:

– Сдаюсь. Заказывайте что угодно, я всё равно здесь ничего не понимаю.

– Нет, – возразил Арон, – выбор вы должны сделать самостоятельно. Я же только могу объяснить вам, что каждое блюдо означает.

И он принялся терпеливо просвещать меня. Так я получила свой первый урок на американской земле. Нет, не урок китайской кухни, а урок необходимости самостоятельного выбора в принятии любых, в том числе и агрономических решений. Этот урок был важен ещё и потому, что органично вытекал из концепции Арона, одним из аспектов которой было влияние индивидуального выбора на исход дела. Арон всегда говорил, что внешние обстоятельства не могут полностью детерминировать провал или успех. Выбор целей, методов, потенциальные возможности и способности человека являются определяющими. Естественно, такая точка зрения расходилась с более популярной, избавляющей человека от ответственности за его поступки и перекладывающей её на внешнее окружение (строй, правление и пр.). Я придерживалась менее популярной точки зрения, и первый урок был успешно переварен.

Разумеется, выбор блюда не определил конечного результата нашей первой беседы, но положил ей начало, задав определённый философский настрой. Вообще же, теоретические выкладки Арона, невзирая на необычный подход, базировались на житейских примерах, доступно и по-новому иллюстрирующих его основные положения. Он часто рассказывал истории своей семьи, родных и друзей, апеллируя к самым сложным идеям своей концепции предрасположенностей. Студенты слушали его заворожено и приходили к нему, как приходят к раввину за советом и мудростью.

– Ну и над чем вы сейчас думаете? – спросил Арон после того, как проба с диковинных блюд была снята.

Думать было над чем. Каждый, кто пересёк однажды границу двух жизней, двух культур, понимает, о чём речь. Первые месяцы на новой земле с шатким английским, неопубликованным ещё сборником стихов с предисловием Беллы Ахмадулиной и непреклонным стремлением продолжать писательскую деятельность, заставляли серьёзно задуматься над будущим. Не могу отрицать, что вопросы практического толка не волновали меня, однако были и другие, более значимые, и ими-то я и решила поделиться с Ароном. Почему? Наверное, потому что в нём было что-то располагающее к подобным беседам, а запахи китайской кухни настраивали на экзотику. Я почувствовала себя почти в Эдеме.

–  Над чем я думаю… Думаю о субъективности восприятия Эдема Адамом и Евой.

– Вот как! – Арон встрепенулся, явно не ожидая такого поворота в беседе. – Ну и в чём же это проявилось?

– Многие считают, что Эдем был раем в шалаше. На самом же деле, как следует из текста, Эдем был полон опасностей. И главная опасность коренилась в Творце. Да, да! Согласитесь, «отрубить» творение и производить над ним манипуляции – не самая безопасная вещь для творения. И главное – никаких гарантий, что что-то подобное не повторится в будущем и Бог вновь не вздумает сотворять ещё кого-нибудь, усыпив Адама. Ева должна была осознать это первой.

– Почему именно она, а не Адам?

– А где гарантия, что Бог не создаст соперницу из ещё какого-нибудь ребра Адама? Это могло взволновать только Еву, отведавшую Запретный Плод. Адам был запрограммирован на послушание, а Еве было присуще чувство любопытства. Для познания это необходимое условие.

Позднее все эти и другие забавные идеи нашли отражение в моих трёх «Трактатах», которые, в свою очередь, обрели свой дом в нескольких номерах «Нового мира», были изданы несколько раз на русском и в переводах на английский и немецкий с рисунками Эрнста Неизвестного, вдохновившегося «Трактатом об ангелах» – первым из трёх, написанным при его жизни. А Ирина Роднянская, речь о которой пойдёт ниже, в обширном послесловии к одному из изданий назвала их «беспрецедентными».

Но это – в будущем. А пока что я продолжала пояснять свою идею Арону, пододвинувшему заботливо блюдо с курицей в кисло-сладком соусе.

– С поеданием Плода началась переоценка эдемского окружения, – развивала я свою мысль. –  Жизнь больше не казалась безмятежной. Как факт, первое чувство, которое оба испытали, был страх. Помните, Адам сказал: «голос Твой я услышал, и убоялся, потому что я наг, и скрылся»? Так рай перестал быть раем, и с ним распрощались, не отходя от кассы. То бишь, от Древа. Познание – и есть изгнание. Прощание с иллюзиями. Для этого не обязательно перемещаться в другое пространство.

Пока я говорила, лицо Арона медленно преображалось, улыбка прояснялась всё очевиднее… Это была улыбка сообщника.

– Поразительно! – воскликнул Арон. –  Это как раз та тема, над которой и я сейчас размышляю, и, главное, – в том же ключе! Слыхали ли вы о процессуальной философии? Это философия, которая ставит во главу угла развитие и динамику. Бог в процессуальной философии и теософии рассматривается как изменяющийся и развивающийся. Он не имеет ничего общего с застывшим абсолютом и догмой. Вот о таком индетерминистском развивающемся Боге я и думаю в данный момент.

Нет, конечно же, я ничего не знала тогда о процессуальной философии, и тем удивительнее была эта встреча, состоявшаяся, казалось бы, благодаря чистой случайности. Позже, когда Арон решил заниматься со мной теорией предрасположенностей, он стал анализировать и историю нашей встречи в своих терминах, иллюстрируя на реальном примере важнейшие аспекты своей концепции. Шаг за шагом, он показывал, как моя собственная предрасположенность привела меня к этой встрече. Потом мы анализировали его предрасположенность, связанную с интересом к тому же. Но – при всём при том, чтобы всё совпало, нужно было ещё и… Это «И» мы тоже обсуждали… Да и чего мы только не обсуждали в кабинете Арона, ставшем прообразом нашей Гостиной! И теорию судьбы и случая, и предрасположенность, и категории истины и гипотезы… Вот, к примеру, что говорил Арон об истине и гипотезе:

Я различаю категории истины и гипотезы. Как правило, сторонник истин замкнут на своём представлении о том, что есть незыблемо и неподвижно. Мне же свойственно мышление гипотезами, когда любая точка зрения высказывается не как догма, а как предположение, которое может развиться или смениться другим предположением в ходе вечной изменчивости. В политике, с этой точки зрения, я различаю плюрализм и релятивизм, как направления, выражающие два разных типа ментальности. Релятивизм предполагает наличие множественности истин, которые могут сосуществовать, не пересекаясь и не влияя друг на друга, как полностью закрытые системы. Напротив, плюрализм предполагает наличие множественности гипотез, развивающихся и меняющихся. В первом случае наличие истин предрасполагает к борьбе за «истинную Истину», которая свела бы все истины к единому знаменателю. Это, скорее, обстановка борьбы, нежели диалога. И действительно – если признаётся существование чего-то единственно верного, то было бы просто абсурдом сохранять все прочие течения и направления мысли. Так и происходит в крайних случаях с борцами за истину, которые ратуют за выкорчёвывание всего неистинного. В случае же, когда общество плюралистическое, люди более терпимы друг к другу. Обстановка беседы, нежели борьбы характерна для этого типа общения.

Для наших бесед также была характерна обстановка общения, и это вылилось в наш совместный курс по принятию решений для студентов и аспирантов Уортона и одновременно привело к идее создания журнала. Название «Гостиная» было одобрено единогласно. Так всё начиналось.

«Гостиная», разумеется, менялась со временем, но это не смущало, а даже наоборот, радовало, тем более что Арон познакомил меня со своей завораживающей концепцией изменчивости, которую приложил к биологии и теософии, опубликовав несколько монографий об этом.

Охват его круга знакомств, так же, как и охват его знаний, был широк. Так однажды он поведал о Ирине Роднянской, своём близком друге и во многом единомышленнице. Сегодня Ирина Бенционовна состоит в редколлегии «Гостиной».

Вот что Арон писал о ней в своих воспоминаниях:

Вскоре после нашего знакомства Толя Добрович свёл меня с Ирой Роднянской. Ира очень рано проявила свои таланты. Окончив в Москве библиотечный институт, она была распределена в Кузбасс. Там она написала первую свою сенсационную статью об опальном поэте Николае Александровиче Заболоцком. Статья была напечатана в журнале Вопросы литературы. Затем появилась ее статья в Новом мире о беллетристике. Это оказалось достаточным, чтобы Иру приняли в Союз писателей. <…> Затем Ира написала две интересные книги – о Заболоцком и о Генрихе Белле. К сожалению, чемодан с рукописями этих книг был у нее украден в поезде. Расцвет Ириной деятельности пришелся на 80-е, когда она начала работать в журнале Новый мир и через некоторое время стала там заместителем главного редактора. Все эти годы мы поддерживаем с Ирой контакты. Мы переписывались, когда это было не совсем для нее безопасно; теперь мы разговариваем еще и по телефону. (Воспоминания: О Времени. О Людях. О Себе. Schuylkill Haven, PA: Hermitage Publishers, 2007. С. 295-296) *

Часто в минуты грусти, связанной с непониманием коллег, Арон говаривал: «Вот Ира бы поняла!». И после этого замолкал на минуту-другую, словно вспоминая дорогое ему общение.

Арон был открыт для тех, кто находился в творческом поиске. Он превозмогал туман бытия за счёт философского видения и нацеленности на познание красоты, которую он понимал как предрасположенность к развитию, и всегда апеллировал к молодому поколению, которое было нацелено на новое. Арон корнями проникал в то, о чём размышлял, и в тех, с кем общался хотя бы однажды. Поэтому каждый, кто пришёл проститься с ним, произносил одну и ту же фразу: «Как же теперь жить без Арона…»

Арон по-прежнему хозяин нашей Гостиной. Диалог с ним будет продолжаться и впредь.

 

_______________________________________

* ПРИМЕЧАНИЕ от Ирины Роднянской 

Знакомство  и впоследствии дружба с таким  человеком, как Арон Иосифович Каценелинбойген,  были   огромной удачей в моей жизни. Он  поверил в моё предназначение, трогательно опекал как старший  брат и  воодушевлял  меня на профессиональную работу. Посвящение   в его собственные научные  идеи  было тоже   чрезвычайно  увлекательным.

Однако  ограниченность  даже  письменного общения  со мной после его переезда в США не позволила ему проверить  некоторые   воспоминания, касающиеся   событий  моей жизни, о  которых он узнавал от меня еще в СССР.  Поэтому сейчас приходится   его несколько поправить.

1. У меня  был украден  чемоданчик не с  написанной книгой о поэте Николае Заболоцком, а с объёмистыми  подготовительными материалами к ней, которых потом  не хватило сил  восстанавливать, так что книга   эта   осталась неосуществлённой (хотя   сын поэта  Никита Николаевич,  прочтя мою  краткую выжимку из  задуманного –   статью  о З. “Единый  текст”,   советовал мне  снова приняться  за работу).
2. Книга   о Генрихе Бёлле  написана  была, и  даже принята  издательством  “Художественная литература” к публикации с выплатой аванса,  но  внутриредакционная   цензура сняла ее  с издания  за   “слишком   доброжелательное отношение к немцам”, тоже   пострадавшим от тоталитарного  режима. Книга эта устарела, и главные ее мысли я опубликовала в виде пространных примечаний   к переводу В.В. Бибихина  “Франкфуртских чтений” Г. Бёлля.
3. Я ни минуты не  была заместителем  главреда (тогда С.П. Залыгина) в “Новом мире”, а около  20 лет  заведовала в этом журнале отделом  критики  и, соответственно,  была членом редколлегии.

Таким образом,  Арон К., по  своей доброте, преувеличил  мои “достижения”.

И.Б. Роднянская.