ВЕРА ЗУБАРЕВА ● ЗОНТИК ОЛЕ-ЛУКОЙЕ ● ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО -

ВЕРА ЗУБАРЕВА Вот, что написал об этом Андерсен: «Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель. Одет он чудесно: на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета, – он отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками – его он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся волшебные сказки, другой совсем простой, гладкий, – его он раскрывает над нехорошими детьми: ну, они и спят всю ночь как убитые, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видали во сне!»

Зонтик я любила. В моём детском воображении он сливался с меняющимся кафтаном Оле-Лукойе, и это превращалось в праздник свободного выплеска фантазий.

А назидательная история о плохих и хороших детях так и не прижилась. И не только не прижилась, но вовсе истёрлась из памяти, уступив место другой сказке, в которой Зонтик отражал настроения и мысли, оберегал от всего скучного и обыденного и уносил в чудную страну вечно меняющейся мечты. Так он принёс меня к вам, а вас ко мне, и все мы, наконец, соединились под его живой, палитрой. Зонтик не раскрывается только над тем, у кого нет воображения, каким бы замечательным он ни был. Вернее, он раскрывается, но лишённый воображения не может воспринять всего многообразия красок, их динамики и волшебных переходов. И тогда ему становится скучно, и он засыпает.

Этот год Гостиной будет проходить под знаком Зонтика Оле-Лукойе. Пусть он поворачивается различными сторонами, как жизнь, но никогда не будет показывать нам ничего в одном цвете. Зонтик – это интеграция всех оттенков, это новые глубины, высоты и измерения, сотворяемые нашей Фантазией по образу и подобию не обывателя, но Творца.

* * *
Забросил сети ум-ловец. С утра
Чего уже в них только не бывало!
Продолжилась старинная игра
Фантазии, не знающей начала.

Забавы вечности, придумавшей эскиз,
Которому все жизни изоморфны,
Чтоб разворачивать свой мощный смысл
Сквозь самопорождающие формы.
И что в них ум, и что они уму?
Необозримость он связать в запале
Идёт, не приближаясь ни к чему,
Лишь отдаляясь от себя в начале.

* * *
День рассеян и странен, как гений
На пороге грядущих идей.
Перепады его настроений
Изменяют лицо площадей.
Многолюдно и тут же пустынно.
Мир – сплошная арена дождя.
Чей-то зонтик повален на спину
И уносится, будто ладья.
Всё подвластно безудержным струям,
Мчатся лестницы и парапет.
Проблеск солнца почти что безумен,
И тем ярче в мозгу его след.
Славен выплеск свободных фантазий,
Бунт ума, отменившего мзду,
Перед новым рождением связей
И стремленьем творить красоту.

* * *
Снова Бог собирается смыть
То, что поутру увековечив,
Подарил нам. Легка его кисть,
Но он сам кропотлив и изменчив.
Только глаз восхищаться привык –
Уж готовится ракурс особый.
Небо вновь, как густой черновик,
Где меняются прежние пробы.
На секунду застыл и исчез
Белых гор гальванический оттиск.
Ничего в этих взрывах небес,
Только вечный Божественный поиск.

* * *
Воздух утра рассёк глубину,
Где скрывались часовни и горы,
Разморозил с изнанки луну,
Потерявшую точку опоры.
Прояснились изгибы аллей.
Стрелки башенной бронзовый кончик
Звякнул в небо, и стало светлей,
И забил вдохновенно источник.
Тает мраморный цвет мостовой,
Облицованной в утренний иней,
И становится снова живой
Грациозность готических линий.

* * *
Дождь закончился. Настежь окно.
В занавеске запутались капли.
Ослепительно взмыло пятно
К потолку, и подтёки иссякли.
Хлопнул дверью весёлый сквозняк
И качнул отражения в раме.
Опрокинулась ваза в слезах,
И огнём полыхнули все грани.
Две промокших пчелы на лету
Сговорились и тихо присели
Просто так – созерцать красоту,
Вне трудов и не ведая цели.