МИХАИЛ ЭПШТЕЙН ● О ЗОНТАХ ● ПРОЗА

МИХАИЛ ЭПШТЕЙН Зонт – одна из самых мифических принадлежностей нашего быта. В эстрадных представлениях, в кино, в театре использование зонта как сценического аксессуара приобрело уже навязчивость, доходящую до пошлости. Силуэт с зонтом очень современен – кажется, что во многих фильмах дождь над городом идёт только потому, что необходимо представить героя или героиню с зонтом. [1]

Дело в том, что зонт поддается быстрым трансформациям из мужского образа в женский. Сложенный, он прям, раскрытый – куполообразен. Современному мироощущению свойственна такая обратимость пола, смешение признаков: женщина одевается в брюки, мужчина распускает волосы до плеч. Этот гермафродитизм явлен в силуэте зонта с его мгновенными бисексуальными превращениями. Яркая выраженность форм: округлой и прямой – сопровождается легким их перевоплощением, что гармонирует с эстетикой трансвестизма – современной барочной страстью к резким контрастам в их неожиданных взаимопереходах.

Да и не только в сексуальном плане, но и чисто геометрически зонт есть совмещение противоположностей. Он есть палка, которой тычут в землю, и он же шатер, раскинутый над землей. Он воздымается и опадает. Он поддерживает человека и парит над ним. В нём высь и низ мгновенно меняются местами. Он – кров, под которым ютится человек, и он же – посох в дорогу. Он для убежища, и он для скитания. Зонт есть разрешенное противоречие между кругом и прямой, куполом и посохом, храмом и дорогой, щитом и мечом… Ось и окружность, удар и кружение – два противоположных вида движения – в этой двустворчатой модели мироздания.

В старину мудрец сидел под деревом, которое прямотой ствола и развесистой кроной олицетворяло мировое древо – растущую в небо мысль самой земли. Жизнь начинается в корнях, ниже человека, но перегоняет его, возносится над ним своей хранящей кроной. Зонт – это мировое древо наших дней, вырванное из почвы и зажатое в слабых руках: человек не обретает под ним покой, но сам несёт его над собой, как блуждающий корень земли.

Не даром зонт порожден восточным складом ума и бытостроительства. Изображения зонта находят у древних египтян, зонты упоминаются в древнеиндийских эпосах "Рамаяна" и "Махабхарата"… Но родиной СКЛАДНОГО зонта считается Китай, где уже две тысячи лет назад его изготовляли из промасленной бумаги, шелка, палочек бамбука (а в Европе зонты вошли в массовое употребление только в конце 18-го века, в Англии). Зонт – это воплощенное инь и ян, земля и небо в их взаимных превращениях. Причем переход этот не резок, складчат, как бы развернут в серию переходов, напоминающих те перестановки линий, которые образуют непрерывно кружащуюся Книгу Перемен (И Цзин) – от неба до земли, от мужского до женского и обратно. Все эти зонтичные складки-раскладки суть гексаграммы, которыми инь постепенно, по ступеням, переходит в ян. Зонт – живая модель складного восточного мирозданья, чьё небо распускается и свертывается, подобно цветку. Да и похож зонт на диковинный экзотический цветок – недаром обратным уподоблением среди растений выделяют семейство зонтичных.

Китайцы вообще любят складчатость… То ли этим отражается рельеф земли в дальневосточных краях, где не русская равнина и не выпуклый европейский рельеф, а именно складчатая поверхность, плоскими уступами высоко восходящая. То ли это даосийская версия великого, скрытого в малом, и Пути как складывания-раскладывания. Зонт, ширма, веер, циновка – всё оттуда. Это – искусство превращать большое в маленькое, крышу в палку, стенку в столбик, опахало в линейку, пол – в рулон. По своей функции ширма – складная стена, зонт – складная крыша, циновка – складной пол, веер – складное опахало. А также складные бамбуковые занавески, складные соломенные шторы… Все эти крупные вещи путем сгибов и совмещений с собой превращены в маленькие, они выполняют завет Лао-цзы о том, что гибкое прочнее жесткого и маленькое сильнее большого. Вещь как бы в самой себе находит ту пустоту, куда может скрыться, как в монастырь, оставив наружу лишь символ, свиток самой себя.

Идея монастыря в себе, ухода в пустыню собственного Ничто – типично восточная, давшая путь йоге, даосизму, буддизму и дзену. Складчатость – это вещное дао, углубление вещи в себя. Внутри каждой вещи обретается пустота, которая и есть главное в ней. Кувшин – не изделие из глины, а пустота, внесенная в глину. Ширма, зонт и веер – образцовые модели такой пустонаполненности: вещь самопроявляется из небытия и скрывается в нем. Складываясь, эта вещь отправляется в своё дао, в свой путь к единому истоку всех вещей, тяготея к небытию; развертываясь, она вновь получает своё законное место в мире.

Зонт оказался вполне практической – и вместе с тем символически бренной вещью, усвоенной западной цивилизацией от востока. Природа складчатых вещей зыбка, волниста, морщиниста, непостоянна. Человек с веером или зонтиком производит хрупкое, беззащитное впечатление. Замена крова, зонт выражает вечную неустроенность человека в его отношениях с небом. Вот почему он оказался подходящим символом нашего иррелигиозного века.

Зонт – это некрепкость веры, шаткость того покрова, которым свыше одарен человек. Мы вертим его в руках, свертываем, развертываем, тычем в землю, тычем в небо, ищем себе дорогу. Грусть и одиночество человека, чьё небо сжалось в крошечный ручной купол, – вот современная символика зонта и причина его популярности. Даже вождь сплоченнейшего народа Мао-цзе дун в одном из стихотворений сравнил себя с монахом, одиноко бредущим под дырявым зонтиком… Зонт – это наша миниатюрная церковь, храм, который каждый выстроил для себя, чтобы совершать в нем обряд свободы и одиночества. Кров бездомного человека, образ скитальчества, попытка соорудить самодельный переносной купол над головой. И строение сводчатое, как у купола. Эти купола, которыми запружена людная улица в дождливый день, – наши храмы сегодня.

Известно, что потоп начался с сильных затяжных дождей; с тех пор дождь – это метафорически замедленный потоп, по каплям процеженная кара Божья. И зонты – это наши ковчеги, в которых мы спасаемся от пучины, разверзающейся свыше. Зонты похожи на ладьи, только перевернутые вверх дном; ведь море, которое нужно переплыть, опрокидывается с неба. Как известно, Ноев ковчег, или корабль, – прообраз церкви, несущей нас через гибельное житейское море. Зонт, переплывающий хлябь небесную, – это утлый челнок, так относящийся к куполу храма, как лодка – к большому кораблю. Это последний приют для бесприютных в мире, – выражение современной сиротливой религиозности в её остаточном, жалком, но упорном сопротивлении полному безверию. Голый человек под голым небом? – нет, он всё-таки держит зонт, у него есть маленький кров, который весь умещается в его руке.

Показательна тенденция последних лет: зонты становятся круче и теснее, прозрачными колпаками облекая лица и плечи. Прежние зонты были пологи, разлаписты, они всё-таки намекали на возможность общения, они забирали пространство широко и под ними можно было уместиться двоим, даже троим. Нынешние зонты больше открывают взгляду, но сужают горизонт общения. Каждый завернут в свой прозрачный кокон…

1978


1.Особенно значим образ зонтика в итальянском неореализме, например, "Чудо в Милане" Витторио Де Сика. Вспоминаются, конечно, и "Шербурские зонтики" Жака Деми, и "Июльский дождь" Марлена Хуциева.

МИХАИЛ ЭПШТЕЙН Зонт – одна из самых мифических принадлежностей нашего быта. В эстрадных представлениях, в кино, в театре использование зонта как сценического аксессуара приобрело уже навязчивость, доходящую до пошлости. Силуэт с зонтом очень современен – кажется, что во многих фильмах дождь над городом идёт только потому, что необходимо представить героя или героиню с зонтом. [1]

Дело в том, что зонт поддается быстрым трансформациям из мужского образа в женский. Сложенный, он прям, раскрытый – куполообразен. Современному мироощущению свойственна такая обратимость пола, смешение признаков: женщина одевается в брюки, мужчина распускает волосы до плеч. Этот гермафродитизм явлен в силуэте зонта с его мгновенными бисексуальными превращениями. Яркая выраженность форм: округлой и прямой – сопровождается легким их перевоплощением, что гармонирует с эстетикой трансвестизма – современной барочной страстью к резким контрастам в их неожиданных взаимопереходах.

Да и не только в сексуальном плане, но и чисто геометрически зонт есть совмещение противоположностей. Он есть палка, которой тычут в землю, и он же шатер, раскинутый над землей. Он воздымается и опадает. Он поддерживает человека и парит над ним. В нём высь и низ мгновенно меняются местами. Он – кров, под которым ютится человек, и он же – посох в дорогу. Он для убежища, и он для скитания. Зонт есть разрешенное противоречие между кругом и прямой, куполом и посохом, храмом и дорогой, щитом и мечом… Ось и окружность, удар и кружение – два противоположных вида движения – в этой двустворчатой модели мироздания.

В старину мудрец сидел под деревом, которое прямотой ствола и развесистой кроной олицетворяло мировое древо – растущую в небо мысль самой земли. Жизнь начинается в корнях, ниже человека, но перегоняет его, возносится над ним своей хранящей кроной. Зонт – это мировое древо наших дней, вырванное из почвы и зажатое в слабых руках: человек не обретает под ним покой, но сам несёт его над собой, как блуждающий корень земли.

Не даром зонт порожден восточным складом ума и бытостроительства. Изображения зонта находят у древних египтян, зонты упоминаются в древнеиндийских эпосах "Рамаяна" и "Махабхарата"… Но родиной СКЛАДНОГО зонта считается Китай, где уже две тысячи лет назад его изготовляли из промасленной бумаги, шелка, палочек бамбука (а в Европе зонты вошли в массовое употребление только в конце 18-го века, в Англии). Зонт – это воплощенное инь и ян, земля и небо в их взаимных превращениях. Причем переход этот не резок, складчат, как бы развернут в серию переходов, напоминающих те перестановки линий, которые образуют непрерывно кружащуюся Книгу Перемен (И Цзин) – от неба до земли, от мужского до женского и обратно. Все эти зонтичные складки-раскладки суть гексаграммы, которыми инь постепенно, по ступеням, переходит в ян. Зонт – живая модель складного восточного мирозданья, чьё небо распускается и свертывается, подобно цветку. Да и похож зонт на диковинный экзотический цветок – недаром обратным уподоблением среди растений выделяют семейство зонтичных.

Китайцы вообще любят складчатость… То ли этим отражается рельеф земли в дальневосточных краях, где не русская равнина и не выпуклый европейский рельеф, а именно складчатая поверхность, плоскими уступами высоко восходящая. То ли это даосийская версия великого, скрытого в малом, и Пути как складывания-раскладывания. Зонт, ширма, веер, циновка – всё оттуда. Это – искусство превращать большое в маленькое, крышу в палку, стенку в столбик, опахало в линейку, пол – в рулон. По своей функции ширма – складная стена, зонт – складная крыша, циновка – складной пол, веер – складное опахало. А также складные бамбуковые занавески, складные соломенные шторы… Все эти крупные вещи путем сгибов и совмещений с собой превращены в маленькие, они выполняют завет Лао-цзы о том, что гибкое прочнее жесткого и маленькое сильнее большого. Вещь как бы в самой себе находит ту пустоту, куда может скрыться, как в монастырь, оставив наружу лишь символ, свиток самой себя.

Идея монастыря в себе, ухода в пустыню собственного Ничто – типично восточная, давшая путь йоге, даосизму, буддизму и дзену. Складчатость – это вещное дао, углубление вещи в себя. Внутри каждой вещи обретается пустота, которая и есть главное в ней. Кувшин – не изделие из глины, а пустота, внесенная в глину. Ширма, зонт и веер – образцовые модели такой пустонаполненности: вещь самопроявляется из небытия и скрывается в нем. Складываясь, эта вещь отправляется в своё дао, в свой путь к единому истоку всех вещей, тяготея к небытию; развертываясь, она вновь получает своё законное место в мире.

Зонт оказался вполне практической – и вместе с тем символически бренной вещью, усвоенной западной цивилизацией от востока. Природа складчатых вещей зыбка, волниста, морщиниста, непостоянна. Человек с веером или зонтиком производит хрупкое, беззащитное впечатление. Замена крова, зонт выражает вечную неустроенность человека в его отношениях с небом. Вот почему он оказался подходящим символом нашего иррелигиозного века.

Зонт – это некрепкость веры, шаткость того покрова, которым свыше одарен человек. Мы вертим его в руках, свертываем, развертываем, тычем в землю, тычем в небо, ищем себе дорогу. Грусть и одиночество человека, чьё небо сжалось в крошечный ручной купол, – вот современная символика зонта и причина его популярности. Даже вождь сплоченнейшего народа Мао-цзе дун в одном из стихотворений сравнил себя с монахом, одиноко бредущим под дырявым зонтиком… Зонт – это наша миниатюрная церковь, храм, который каждый выстроил для себя, чтобы совершать в нем обряд свободы и одиночества. Кров бездомного человека, образ скитальчества, попытка соорудить самодельный переносной купол над головой. И строение сводчатое, как у купола. Эти купола, которыми запружена людная улица в дождливый день, – наши храмы сегодня.

Известно, что потоп начался с сильных затяжных дождей; с тех пор дождь – это метафорически замедленный потоп, по каплям процеженная кара Божья. И зонты – это наши ковчеги, в которых мы спасаемся от пучины, разверзающейся свыше. Зонты похожи на ладьи, только перевернутые вверх дном; ведь море, которое нужно переплыть, опрокидывается с неба. Как известно, Ноев ковчег, или корабль, – прообраз церкви, несущей нас через гибельное житейское море. Зонт, переплывающий хлябь небесную, – это утлый челнок, так относящийся к куполу храма, как лодка – к большому кораблю. Это последний приют для бесприютных в мире, – выражение современной сиротливой религиозности в её остаточном, жалком, но упорном сопротивлении полному безверию. Голый человек под голым небом? – нет, он всё-таки держит зонт, у него есть маленький кров, который весь умещается в его руке.

Показательна тенденция последних лет: зонты становятся круче и теснее, прозрачными колпаками облекая лица и плечи. Прежние зонты были пологи, разлаписты, они всё-таки намекали на возможность общения, они забирали пространство широко и под ними можно было уместиться двоим, даже троим. Нынешние зонты больше открывают взгляду, но сужают горизонт общения. Каждый завернут в свой прозрачный кокон…

1978


1.Особенно значим образ зонтика в итальянском неореализме, например, "Чудо в Милане" Витторио Де Сика. Вспоминаются, конечно, и "Шербурские зонтики" Жака Деми, и "Июльский дождь" Марлена Хуциева.