ЕВГЕНИЯ КРАСНОЯРОВА ● «ПОЗВОНИТЬ В НЕБЕСА» ● СТИХИ

ЕВГЕНИЯ КРАСНОЯРОВА Позвони, позвони в небеса.
Вдруг ответят тебе голоса
тех, кто, плюнув на силы земли,
в облака превратил корабли.

Погляди, погляди как ветра
обжигают собой кливера,
и куда бы не плыл капитан –
и внизу и вверху – океан.

                                                              Подержись, подержись за канат.
                                                              Иногда корабли якорят,
                                                              чтоб, от суши уставши, душа 
                                                              к ним, туда поднялась – подышать…

***

СИНОПСИС

В дождливый день, тяжёлый как гора,
свернувший мне простуженную шею,
я выхожу с ребёнком на бульвар
и объясняю жизнь – как я умею.

Вот кирпичей натруженный вотив,
вот старый пёс, голодный как собака,
вот жёлтый дом согнул кариатид,
неслышно умирающих от рака…

Вот голубь спрятал чёрное крыло
и вынул снова – дождь идёт на убыль.
Всё, что осело влагой на стекло
и обметало изморосью губы,

всё, что сковало ржавчиной сустав,
благословлённый солнцем на движенье –
стекает вниз, в подвешенном устав
и глупом находиться положеньи…

Ребёнок, помни – всё проходит так:
Слетает с неба и стремится в землю.

И только слово – ввысь уносит птах…
И только звуку – гул Вселенной внемлет.

***

ИЗ СРЕДНЕВЕКОВОГО

Простим иллюзию заката
тому, кто выдумал её.
Ты помнишь, как легко когда-то
мы превращались в вороньё

и как задумчиво летели
потрогать висельников за
верёвок струнные качели
и воспалённые глаза…

Мы любим так же, как любили,
ночных панбархатов цвета,
но память о вчерашних крыльях
скулит и копится в хребтах.

От нас осталось только двое
от колдовавших на земле.
И воет, воет, как же воет
закат иллюзии во мгле!

***

Я в прошлом – хетт,
а в будущем – гранит.
Во мне не раб, но воин – говорит.
Я убивал. Меня рождали вновь,
но никогда не изменялись – кровь
и над Хетуссой пламенный рассвет.

Как выл пророк,
как плакал звездочёт,
когда мы шли, сомкнув ряды. Плечо
к плечу прижав. И мир – войной рвало.
Нас, как песок, мололо и мело
хребтами храмов, улиц и дорог…

Я правды свет
из всех смертей и битв
под сердцем вынес – всех перехитрив,
возок планеты катится назад.
И мне гадалка скалится в глаза:
– Ты в прошлом хетт,
а будущего – нет.

***

С. Н.

О ломкие рты, возведенные болью в квадрат!
О бледные пальцы, живущие в мире предчувствий!

Движение губ обусловлено тьмой и робустой.
Придирчив двойник их – издёрганный столбик пера –
К любому навершию… Маленький чёрный судья –
Он слово выводит на казнь, и помиловав слово,
Бунтарство прощает ему. И вздыхает сурово
Тяжелая занавесь ночи густого литья.

Отставлен рукой, остывает законченный лист,
и буквы по стенам бегут, отраженные тенью,
скользят по предметам неясным рассветным свеченьем
и тонут в окне. И с туманом редеют вдали…

***

Поэты – дети, поэты святы –
мне ангел в храме сказал когда-то –
их крылья белы, а лбы высоки.
Они – осины, они – осоки,
они – ракиты, они – ракеты…
Их руки к небу всегда воздеты –
о чём ни пели б и с кем ни спали.

Их путь-мортирий всегда – опален.
Им волки – плачут и птицы – шепчут,
Поэты смертны, но – вечны, вечны…

Срывают голос, но в слове длятся
поэты – памятники, паяцы…

***

Ещё берёзы зелены
и нежен сад,
и до октябрьских календ
ещё аршин,
но дни уже разделены
на до и над,
и осень в жёлтом до колен
идёт с вершин.

Её осиновы шелка,
рябинов рот,
и руки держат факела
из янтаря.
Ещё мелка её река
и можно – вброд,
но наготове такелаж
и якоря.

Я вижу, как она бледна,
ей солнце жмёт,
и на запястье тонкий шрам
всё розовей…
Кого оставила она?
Куда – идёт
по обтрепавшимся коврам
прозрачных дней?

Остра, пряма её спина
и прищур – зол.
Она ступает на газон
как матриарх,
но всё удушливей «Клема»,
черней – подол,
всё ниже неба серый зонт
в её руках…

***

АЛЬБАТРОСЫ

Будет день и ветра остановятся. Тут
и тебя помянут, и меня помянут…
Как лежится нам – птицам с бродяжьей душой?
– Мне нормально. Тебе хорошо?
– Хорошо…

Нет теплей покрывала, чем драпы земли.
– Мы гробы?
– Мы – затёртые льдами времён корабли…
– До весны?
– До весны. До того, как в крыле,
закалённом на солнца тугом вертеле,
разболится тоска по родным берегам…
– Наши где берега? Где снега?
– Где снега…
Где заливы залиты водой до краёв,
где, куда ни оглянешься, небо – моё…
– И моё?
– И твоё.
– Полетим!
– Подожди.
Ещё наших могил не размыли дожди,
ещё солнце зажато в струбцины зимы…
–Это также как мы?
– Это вроде как мы.
Дети ветра и волн и километражей
беспосадочных, братья приливов-ужей,
мы ещё полежим…
– А потом?
– А потом
возвратимся в наш синий просоленный дом,
бесконечно свободный и вечно живой,
чтоб уже никогда не покинуть – его.

***

Когда атака захлебнется,
ты за гранатой вслед – взлетишь.
И тут – такая грянет Тишь
на поле, выжженное солнцем,

на пруд, на выселки, на ельник,
затрепетавший по низам,
на покалеченный кирзач,
летящий от ноги отдельно…

И протащив тебя с собою
по распанаханной земле,
она, как черт на помеле,
умчится в небо грозовое.

***

Пьяная ягода, кочек кочевье, силки осок.
Топкая тропка дрожит под кошмой тумана.
Леший плешивый кукушкой забрасывает лассо,
рвёт тишину на лоскутья и тонет – в рваном…

Здесь, на квартирах-болотах – бесовская благодать.
Торфы и травы в гнилых колыбелят зыбках.
Изредка черный хозяин под нóги настелет гать
или лосиный дух в небо запустит рыбкой…

Мачехой в мокрый подгузник завёрнутая земля
дышит потайней, чем все остальные земли:
корнем сырым или тальника грубым осипшим ля
вздрогнет вдруг, веко подымет и снова – дремлет,

плюнув на то, что придётся когда-нибудь напитать
голод пространства своей огрузневшей тушей.

Так черепаха, что мирно покоится на китах,
всё больше спит и не думает о грядущем.

***

Неявные признаки смерти.
Синеет зарубка окна
в суровом гашёном конверте
миткалевого полотна.

Какое тяжёлое лето!
И в комнате горечь и сушь…
Выходят на свет из предметов
подобия маленьких душ,

и ангел трубит на пороге –
неслышно, не вытянув губ.
Не надо, не мойте мне ноги,
когда обнаружите труп.

Я в райские кущи не верю,
но верю в загробную тишь.
И шепчет мальчишка у двери:
– Пора. Поднимайся. Проспишь…ЕВГЕНИЯ КРАСНОЯРОВА Позвони, позвони в небеса.
Вдруг ответят тебе голоса
тех, кто, плюнув на силы земли,
в облака превратил корабли.

Погляди, погляди как ветра
обжигают собой кливера,
и куда бы не плыл капитан –
и внизу и вверху – океан.

                                                              Подержись, подержись за канат.
                                                              Иногда корабли якорят,
                                                              чтоб, от суши уставши, душа 
                                                              к ним, туда поднялась – подышать…

***

СИНОПСИС

В дождливый день, тяжёлый как гора,
свернувший мне простуженную шею,
я выхожу с ребёнком на бульвар
и объясняю жизнь – как я умею.

Вот кирпичей натруженный вотив,
вот старый пёс, голодный как собака,
вот жёлтый дом согнул кариатид,
неслышно умирающих от рака…

Вот голубь спрятал чёрное крыло
и вынул снова – дождь идёт на убыль.
Всё, что осело влагой на стекло
и обметало изморосью губы,

всё, что сковало ржавчиной сустав,
благословлённый солнцем на движенье –
стекает вниз, в подвешенном устав
и глупом находиться положеньи…

Ребёнок, помни – всё проходит так:
Слетает с неба и стремится в землю.

И только слово – ввысь уносит птах…
И только звуку – гул Вселенной внемлет.

***

ИЗ СРЕДНЕВЕКОВОГО

Простим иллюзию заката
тому, кто выдумал её.
Ты помнишь, как легко когда-то
мы превращались в вороньё

и как задумчиво летели
потрогать висельников за
верёвок струнные качели
и воспалённые глаза…

Мы любим так же, как любили,
ночных панбархатов цвета,
но память о вчерашних крыльях
скулит и копится в хребтах.

От нас осталось только двое
от колдовавших на земле.
И воет, воет, как же воет
закат иллюзии во мгле!

***

Я в прошлом – хетт,
а в будущем – гранит.
Во мне не раб, но воин – говорит.
Я убивал. Меня рождали вновь,
но никогда не изменялись – кровь
и над Хетуссой пламенный рассвет.

Как выл пророк,
как плакал звездочёт,
когда мы шли, сомкнув ряды. Плечо
к плечу прижав. И мир – войной рвало.
Нас, как песок, мололо и мело
хребтами храмов, улиц и дорог…

Я правды свет
из всех смертей и битв
под сердцем вынес – всех перехитрив,
возок планеты катится назад.
И мне гадалка скалится в глаза:
– Ты в прошлом хетт,
а будущего – нет.

***

С. Н.

О ломкие рты, возведенные болью в квадрат!
О бледные пальцы, живущие в мире предчувствий!

Движение губ обусловлено тьмой и робустой.
Придирчив двойник их – издёрганный столбик пера –
К любому навершию… Маленький чёрный судья –
Он слово выводит на казнь, и помиловав слово,
Бунтарство прощает ему. И вздыхает сурово
Тяжелая занавесь ночи густого литья.

Отставлен рукой, остывает законченный лист,
и буквы по стенам бегут, отраженные тенью,
скользят по предметам неясным рассветным свеченьем
и тонут в окне. И с туманом редеют вдали…

***

Поэты – дети, поэты святы –
мне ангел в храме сказал когда-то –
их крылья белы, а лбы высоки.
Они – осины, они – осоки,
они – ракиты, они – ракеты…
Их руки к небу всегда воздеты –
о чём ни пели б и с кем ни спали.

Их путь-мортирий всегда – опален.
Им волки – плачут и птицы – шепчут,
Поэты смертны, но – вечны, вечны…

Срывают голос, но в слове длятся
поэты – памятники, паяцы…

***

Ещё берёзы зелены
и нежен сад,
и до октябрьских календ
ещё аршин,
но дни уже разделены
на до и над,
и осень в жёлтом до колен
идёт с вершин.

Её осиновы шелка,
рябинов рот,
и руки держат факела
из янтаря.
Ещё мелка её река
и можно – вброд,
но наготове такелаж
и якоря.

Я вижу, как она бледна,
ей солнце жмёт,
и на запястье тонкий шрам
всё розовей…
Кого оставила она?
Куда – идёт
по обтрепавшимся коврам
прозрачных дней?

Остра, пряма её спина
и прищур – зол.
Она ступает на газон
как матриарх,
но всё удушливей «Клема»,
черней – подол,
всё ниже неба серый зонт
в её руках…

***

АЛЬБАТРОСЫ

Будет день и ветра остановятся. Тут
и тебя помянут, и меня помянут…
Как лежится нам – птицам с бродяжьей душой?
– Мне нормально. Тебе хорошо?
– Хорошо…

Нет теплей покрывала, чем драпы земли.
– Мы гробы?
– Мы – затёртые льдами времён корабли…
– До весны?
– До весны. До того, как в крыле,
закалённом на солнца тугом вертеле,
разболится тоска по родным берегам…
– Наши где берега? Где снега?
– Где снега…
Где заливы залиты водой до краёв,
где, куда ни оглянешься, небо – моё…
– И моё?
– И твоё.
– Полетим!
– Подожди.
Ещё наших могил не размыли дожди,
ещё солнце зажато в струбцины зимы…
–Это также как мы?
– Это вроде как мы.
Дети ветра и волн и километражей
беспосадочных, братья приливов-ужей,
мы ещё полежим…
– А потом?
– А потом
возвратимся в наш синий просоленный дом,
бесконечно свободный и вечно живой,
чтоб уже никогда не покинуть – его.

***

Когда атака захлебнется,
ты за гранатой вслед – взлетишь.
И тут – такая грянет Тишь
на поле, выжженное солнцем,

на пруд, на выселки, на ельник,
затрепетавший по низам,
на покалеченный кирзач,
летящий от ноги отдельно…

И протащив тебя с собою
по распанаханной земле,
она, как черт на помеле,
умчится в небо грозовое.

***

Пьяная ягода, кочек кочевье, силки осок.
Топкая тропка дрожит под кошмой тумана.
Леший плешивый кукушкой забрасывает лассо,
рвёт тишину на лоскутья и тонет – в рваном…

Здесь, на квартирах-болотах – бесовская благодать.
Торфы и травы в гнилых колыбелят зыбках.
Изредка черный хозяин под нóги настелет гать
или лосиный дух в небо запустит рыбкой…

Мачехой в мокрый подгузник завёрнутая земля
дышит потайней, чем все остальные земли:
корнем сырым или тальника грубым осипшим ля
вздрогнет вдруг, веко подымет и снова – дремлет,

плюнув на то, что придётся когда-нибудь напитать
голод пространства своей огрузневшей тушей.

Так черепаха, что мирно покоится на китах,
всё больше спит и не думает о грядущем.

***

Неявные признаки смерти.
Синеет зарубка окна
в суровом гашёном конверте
миткалевого полотна.

Какое тяжёлое лето!
И в комнате горечь и сушь…
Выходят на свет из предметов
подобия маленьких душ,

и ангел трубит на пороге –
неслышно, не вытянув губ.
Не надо, не мойте мне ноги,
когда обнаружите труп.

Я в райские кущи не верю,
но верю в загробную тишь.
И шепчет мальчишка у двери:
– Пора. Поднимайся. Проспишь…