МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● ИНОСТРАННЫЙ ПОКУПАТЕЛЬ ● ПРОЗА

МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ Оказавшись на недельку-другую в чужой стране, человек вполне комфортно чувствует себя при звуках непонятного ему языка. Пожалуй, ему даже нравится, что на свете есть места, где говорят по-другому. Значит, туристическое бюро не наврало ему, и он действительно за границей. Другое дело иммигрант. Иностранная речь поначалу вызывает у него чувство бешенства, а когда он немного овладеет ею – комплекс неполноценности. Он явственно осознает, что изъясняется жалкими обрубками фраз в самой примитивной форме. Ему начинает казаться, будто местные жители глядят на него свысока и посмеиваются у него за спиной, а самые изощренные из них пытаются бессовестно надуть.

Я решил, что со мной этот номер не пройдет и твердо вознамерился превратить комплекс неполноценности в предмет своей гордости. По приезду в Германию я пошел на языковые курсы. Я принялся читать книги на немецком. Я даже попытался что-то писать на этом незнакомом мне языке, удивляя моих русских знакомых, которые ничего не понимали из написанного мною, и местных немцев, которые, как оказалось, понимали еще меньше. Я напрочь отказался от примитивных коротких фраз и пользовался построениями столь сложными, что порою сам не мог уловить их суть. Меня распирало от гордости. Я чувствовал, что приближаюсь к вершинам немецкой классической философии, где мысль исключительно ловко пряталась под чудовищными глыбами словесных нагромождений, зияя оттуда обманчивой глубиной. Меня стали побаиваться преподаватели на языковых курсах, продавцы в магазинах и киосках и просто встречные, которых я останавливал, чтобы осведомиться, который час.

Однажды мне понадобилось купить к восьмому марта подарок для одной моей знакомой. Сложность заключалась в том, что знакомая моя была человеком высокой духовности и экзотических вкусов. Она страшно увлекалась востоком, от японской поэзии хокку до индийских сандаловых палочек, и отвертеться от нее каким-нибудь букетом цветов и флакончиком духов было совершено невозможно. Я отправился на поиски восточного магазина, который мне с огромным трудом удалось обнаружить в соседнем городе.

Магазинчик был невелик, изобиловал странными на вид предметами непонятного предназначения, а за прилавком скучал в одиночестве продавец, мужчина лет тридцати, одетый, как ни удивительно, вовсе не в костюм самурая, а в байкерские штаны и куртку. Я поздоровался и принялся расхаживать меж рядами и полочками, пытаясь уловить суть расставленных на них предметов.

– Могу я вам помочь? – вежливо осведомился продавец.

– Спасибо, не озабочивайтесь, – на блестящем немецком ответил я. – Я пока просто бросаю взоры вокруг.

Продавец удивленно приподнял бровь и высказался в том смысле, чтоб я не забыл убрать после себя разбросанные вокруг взоры. Я продолжил свое путешествие по магазину, пока, наконец, не остановился возле наиболее диковинной вещицы. Это был неопределенной формы предмет с неровными отверстиями, который мог служить подставкой для сандаловых палочек и застежкой для конской гривы. Некоторое время я рассматривал это чудо восточной экзотики, пока продавец не обратился ко мне по-новой:

– Может, вам, всё же, помочь?

– Пожалуй, – согласился я. – Если вам не сложно дать себе труд уделить внимание…

Продовца слегка качнуло от этой фразы, но он направился ко мне, хоть и с недобрым предчувствием.

– А что вы вообще ищите? – спросил он.

– Мне, – с удовольствием пояснил я, – требуется какая-либо вещь, которую можно приспособить для дарения на восьмое марта.

– А почему на восьмое марта? – поинтересовался продавец и тут же пожалел об этом.

– Согласно сложившейся традиции, – пустился я в очередной изящный пассаж, – таков установленный порядок приношения подарков женщинам в тех странах, которые остались сохраненными после распада Советского Союза.

Продавец бросил на меня взгляд, который откровенно выражал сожаление, что я не распался вместе с Советским Союзом

– Так вот, – продолжал я, – мне хотелось бы узнать побольше о конкретном предназнечении вот этой вещи.

– Что, простите?

– Я был бы рад, если бы вы мне указали, какой применительной цели служит данный предмет.

– Чего? – совсем уж примитивно переспросил продавец.

«Вот ведь тупорылое животное», – подумал я, но поскольку я не был уверен, как будет по-немецки «тупорылое животное», выразился попроще:

– Меня интересуют утилитарные свойства представленного здесь производственного артикула.

Продавец побагровел. «Да он, кажется, не в своем уме, – мелькнуло у меня. – Интересно, ударит он меня сейчас по голове этим производственным артикулом?»

Продавец не ударил меня по голове, но далось ему это с видимым усилием.

– Объясните, наконец, чего вы хотите, – взмолился он.

Я сокрушенно покачал головой и, с трудом подбирая слова, выдавил из себя:

– Для чего… эта… штуковина?

Продавец вздохнул с таким облегчением, словно я только что отпустил ему все грехи.

– Это ваза, – вытирая пот, сказал он.

– Ваза?

– Да. Японская ваза для икебаны.

– Японская ваза для икебаны, – повторил я, желая убедить продавца, что правильно его понял. – Ночная?

Тот снова удивился.

– Ну, вообще-то, икебану в ней можно держать и ночью.

– А она не убежит из нее ночью через одно из отверстий?

– Кто не убежит?

– Икебана. Всех этих ящериц, знаете ли, отличает исключительная юркость.

Продавец стиснул зубы.

– Икебана, – проскрипел он, – это цветы.

– Ах, цветы! – удивился я. – Никогда о таких не слышал. А…

– Покупать будете? – не дал мне доразвить мысль продавец.

– Прежде, чем определенно ответить на этот вопрос, – доверительно улыбнулся я, – мне хотелось бы выясить стимость, в которую оценивается эта…

– Даром берите! – раявкнул продавец. – Берите даром и…

– И что? – снова улыбнулся я.

– Ничего, – буркнул продавец. – Просто… просто мы на обед закрываемся.

– Спасибо огромное… – начал было я, но продавец поспешно замахал руками, как бы давая понять, что его умопомрачение не стоит моей благодарности.

У меня хватило деликатности не просить его упаковать вазу в оберточную бумагу. Я сунул ее в карман куртки и направился к выходу, но на пороге остановился и обернулся.

– Да? – несчастным голосом отозвался продавец.

– До свидания, – сказал я.

Пораженный и успокоенный этой краткостью, продавец в очередной раз вздохнул и выдавил из себя:

– Всего хорошего.

Тем же вечером я отправился к моей знакомой и, сияя от гордости, вручил ей подарок. И когда она спросила, что это, и я ответил, что это ночная ваза для ящериц, я наконец-то, получил честно заработанную мной в этот день оплеуху.

Морское животное из шести букв

Как мне кажется, кроссворды существуют вовсе не для развития человеческого интеллекта, а для его полезного расточения. В самом деле, каждый из нас худо-бедно накопил за свою жизнь немудреный скарб совершенно ненужных знаний, которые, не будь кроссвордов, так и остались бы невостребованными и почили бы в нас навеки инфузориями, амфибрахиями, аминокислотами и прочими тегусигальпами.

Однажды, чудесным зимним вечером, мы с одной близкой моей знакомой сидели в гостиной и наслаждались тишиной и уютом. За окном красивыми хлопьями падал снег, я склонился над письменным столом и при свете настольной лампы делал вид, будто что-то сочиняю, а она, примостившись в кресле под торшером с темно-зеленым абажуром, разгадывала кроссворд. В ее пальцах нежно поскрипывал карандаш, в моих небрежно, но осмысленно покачивалась шариковая ручка, терпеливо ожидая, когда в моем мозгу созреет нечто такое, что позволит ей, наконец, соприкоснуться с белой поверхностью листа.

– Радость моя, – неожиданно прозвучал бархатный голос моей спутницы, – ты случайно не знаешь, как называется морское животное из шести букв?

Я отложил ручку и задумался.

– Свинка, – произнес я, наконец.

– Почему свинка? – удивилась она. – Какая свинка?

– Морская свинка.

– Разве морская свинка – морское животное?

– Давай рассуждать логически, – терпеливо предложил я. – Если морская свинка называется морской свинкой, то, разумеется, она – морское животное.

– Радость моя, ты что-то путаешь, – покачала головою она. – Морская свинка называется морской вовсе не потому, что она морская.

– Солнце мое, – немного нервно заметил я, – ты хоть иногда слышишь саму себя? «Морская свинка называется морской вовсе не потому, что она морская»… Бога ради, объясни, где тут логика? Скажи еще, что она не свинка.

– Конечно, нет!

– Поздравляю. Оказывается, морская свинка, во-первых, не морская, а, во-вторых, не свинка. Эдак мы не знаю до чего договоримся.

– Ты шутишь?

– Хороши шутки! Морские львы – пожалуйста. Морские слоны – сколько угодно. Даже против морских коров не возражаем. А едва дело коснулось маленькой, беззащитной морской свинки – тут мы сразу на дыбы. Тут нам гордость не позволяет. Тут у нас принципы откуда-то берутся.

– Радость моя, ты идиот, – сказала она.

В этой жизни меня называли идиотом, может быть, реже, чем следовало, но чаще, чем мне хотелось. Сделалось очень обидно, но не мог же я унизиться до того, чтобы оскорбить в ответ женщину.

– Сама идиотка, – сказал я.

Я медленно и величественно вышел в прихожую, надел пальто и шляпу, обмотался шарфом и, не удержав величия, выскочил на улицу, хлопнув дверью. На улице по-прежнему падал снег, кружась в фонарном свете и собираясь на земле в сугробы. Деревья изящно и хрупко чернели голыми ветками, отбрасывая такие же изящные и хрупкие тени.

Я шел, скрипя снегом и размышляя о природной гармонии и о морских свинках.

«Почему, – думал я, – так красиво и безупречно устроен мир и так нелепо устроены люди? Почему всё в природе естественно и гармонично, кроме человека? Хорошо, пусть морская свинка никогда не видела океанских просторов и даже не умеет плавать, но, может быть, моряком был ее дедушка? Может, он мечтал, чтобы его внучка унаследовала его просоленную морскими ветрами душу? И, в конце концов, разве это повод называть меня идиотом?»

Предаваясь этим печальным мыслям, я незаметно для самого себя дошел до автозаправки, уютно светившейся окнами ночного магазина. Я решил зайти внутрь и купить сигарет. Продавщица, еще молодая женцина, но с каким-то заранее усталым от всего на свете лицом, положила передо мной на прилавок пачку «Винстона» и куда-то уставилась сквозь меня.

– Скажите, – неожиданно обратился к ней я, – как по-вашему, морская свинка – это морское животное?

– Вы меня об этом спрашиваете? – удивилась продавщица.

– А вы здесь еще кого-нибудь видите?

– Но почему именно морская свинка? – немного нервно спросила продавщица.

– А что, эта тема для вас запретная?

– Так, – в ее голосе зазвучали металлические нотки, – вы собираетесь платить за сигареты?

– Да, – с горечью ответил я. – И дайте мне еще бутылку водки.

Уже на улице я сорвал с водочной бутылки закрутку и сделал большой глоток из горлышка. Затем еще один. Легче не стало, но сделалось безразличней. Я шел и пил на ходу. Изредка мне встречались прохожие и каждому из нах я предлагал выпить со мною. Одни шарахались от меня, другие с удовольствием соглашались, но стоило мне после выпитого завести с ними душевный разговор о морских свинках, почему-то обижались и уходили, прибавляя к уже заработанному мною «идиоту» новые интересные прозвища. Допивать мне пришлось одному, сидя на какой-то полузаснеженной скамейке и размышляя о человеческом несовершенстве.

Когда я вернулся домой, с трудом открыв дверь ключом и ввалившись в квартиру столь же невелечиственно, как я из нее выскочил, она спала в кресле под включенным торшером, а журнал с кроссвордом валялся на полу.

– Проснись, бесчувственная! – громко сказал я.

Она вздрогнула и открыла глаза.

– Стыдись, – продолжал я заплетающимся языком. – Я шляюсь, неизвестно где, мерзну и пьянствую с какими-то сомнительными личностями, а ты преспокойно спишь в кресле, и нет для тебя ничего важнее дурацких кроссвордов и нелепых морских животных из шести букв…

– Зачем ты напился? – поморщилась она. – Ты же знаешь, что я не люблю, когда ты пьяный.

– Я напился… Потому что я свинья. Морская свинья… Запиши меня в свой кроссворд… Морским животным… Из шести букв… Ты не помнишь, сколько букв в моем имени?

– Тюлень, – проговорила она, улыбнувшись.

– Пардон? – не понял я. – Какой тюлень? Ты снова обо мне? Тебе мало «идиота»?

– Морское животное из шести букв – тюлень.

– Это хорошее животное, – я одобрительно цокнул языком. – Тюлень – очень хорошее животное. Оно хлопает в ласты и крутит на носу мячик. У тебя нет мячика, чтоб я покрутил его на носу?

– Нет.

– Тогда позволь я похлопаю тебе в ласты. – Я попытался хлопнуть в ладоши, но промахнулся.

– Наклонись, – велела она.

– Зачем? – подозрительно спросил я. – Хочешь перейти от слов к действию? Хочешь мне надавать по моей тюленьей морде?

– Наклонись, говорю.

– Ладно, бей.

Я наклонился. Она поцеловала меня в лоб, положила мою голову себе на колени и погладила по мокрым от снега волосам.

– Гыыым, – издал я какой-то невнятный звук.

– Помолчи, – сказала она.

Но мне не хотелось молчать. Водка развязывала язык, а оттаявшие с мороза слова просились наружу.

– Почему мы так странно устроены? – пробормотал я. – Мы поругались из-за какой-то морской свинки и помирились, потому что я напился пьяным. По-твоему, это нормально?

– По-моему, – сказала она, – это нормально.

– Тогда нам нельзя разгадывать кроссворды. Никому нельзя разгадывать кроссворды. Кроссворды нужно запретить законом. Они отвлекают людей от чего-то главного.

– От чего, например?

– Например, от того, чтобы пить водку. Водка людей сближает, а кроссворды разъединяют. Пусси, я должен записать эту мысль.

– Какой же ты идиот, радость моя, – проговорила она на удивление необидно.

– Ага, – согласился я. – Знаешь что, зачеркни своего тюленя. Я понял – это тупое животное. В ласты хлопает, какие-то мячики на носу крутит… Пусси, я подарю тебе настоящее морское животное из шести букв.

Я приподнял голову с ее колен, встал на ноги, но тут же пошатнулся, рухнул на пол и застыл на нем, распластавшись. Надеюсь, она поняла, что я из последних сил попытался изобразить для нее морскую звезду.