АЛЕКСАНДР ГАБРИЭЛЬ ● «КАК ПОЛУЧИЛОСЬ, ЧТО МЫ – НЕСХОЖИЕ?!» ● ИРОНИЧЕСКАЯ ПОДБОРКА

АЛЕКСАНДР ГАБРИЭЛЬПосконное

Как сердцу нынче радостно! До слёз.
Идёт родная, трепетная пьеса:
застенчивый балетный строй берёз,
игра полутонов у кромки леса.
Вот ветерок несется второпях,
а вон речушка выгнулась подковой…
Задорно птички голосят в ветвях,
и луг вдали синеет васильковый.
Как сильно Русью пахнет, господа,
аграрною идиллией былого!
Залыгина, Можаева б сюда.
Распутина. Василия Белова.
Так славно в этом ситцевом раю,
что, кажется, другого и не надо…
Хорош косить под Родину мою,
провинция Онтарио (Канада)!

4 февраля

Однажды мы гуляли у реки
по набережной вьюжной и морозной.
Вы были так прекрасны и легки,
так юны были Вы и грациозны.
Безлико горизонт бледнел вдали…
Мы целовались под понурым клёном,
а также чушь прекрасную несли,
присущую придуркам и влюблённым.
Могли гулять мы сутки напролёт,
законам осторожности не внемля…
Но тут в игру вмешался гололёд:
Вы, поскользнувшись, грохнулись на землю –
неженственно, нелепо, тяжело,
как не пристало элегантной даме…
Неполных Ваши пятьдесят кило
упали на асфальт, гремя костями.
Так в феврале, четвертого числа,
отполыхав, как взрыв сердечной боли,
любовь моя практически прошла,
чтоб никогда не возвратиться боле.
Сменился много раз наряд листвы,
даруя вдохновение поэтам…
Мне ж – не забыть, как низко пали Вы
и в грязь лицом ударили при этом.

О любви

Я всё люблю. И всё приемлю,
высокой страстью обуян.
Люблю я сушу (в смысле, землю)
и воду (в смысле, океан).
Люблю зверей и человеков,
люблю Замбези и Неву.
Люблю славян, евреев, греков,
абхазцев, хутту и мордву.
Люблю Майн Рида и Дюма я,
тугое брюшко снегиря,
люблю грозу в начале мая
и снег в начале января.
Люблю я дождь, летящий косо,
и полный сталактитов грот,
поля в период сенокоса,
деревья лиственных пород,
и молчуна, и краснобая,
и хлеб, и кашу, и лапшу…
Но почему-то лишь тебя я
и на дух не переношу.

Угол зрения

Полезность спорта и вред курения –
зависят жестко от точки зрения.
И бодро движется по планете
марш несогласных со всем на свете.
Мы вышли кожей с тобой и рожею.
Как получилось, что мы – несхожие?!
Я чую розы, ты – вонь сортира.
Ну как нам выкурить трубку мира?!
Ты видишь бабу с пустыми вёдрами –
я вижу бабу с крутыми бёдрами;
и невдомёк нам с тобою даже,
что эта баба – одна и та же.

Не снится

Не снятся мне ни Минск, ни Рим, ни Ницца,
ни Царское Село, ни Тюильри.
Мне совершенно ничего не снится.
Мне ничего не снится, хоть умри.
Не снятся мне враги, друзья, соседи,
локальные бои Добра и Зла.
Не снятся мне закаты цвета меди
(с восходами такие же дела).
Не снится запах "докторской" и рома,
в дому отцовском – кухня да чулан,
совсем не снится рокот космодрома,
зеленая трава и прочий план.
Не снятся папарацци мне и наци,
не зрю во сне работу и родню…
Мне совершенно женщины не снятся.
Ей-богу. Ни одетые, ни ню.

Ужель настолько чуждо мне людское,
что в жизни никогда, едрёна мать,
я с возгласом: "Приснится же такое!"
не намочу от ужаса кровать?!
Ни пьянка, ни служение Отчизне
не снятся ни подробно, ни слегка….
И если сон есть отраженье жизни,
то значит, жизни не было пока.

Скандал

И вот стоишь ты, руки-в-боки, и мечешь молнию и гром,
порвав мой парус одинокий в тумане моря голубом;
и я тону дырявой лодкой – ненужной, как металлолом.
Ты раскалилась сковородкой. Вулканом. Адовым котлом.
Сгустился в доме воздух влажный. Твой норов яростен и дик.
Я б заплатил суду присяжных за оправдательный вердикт.
Но я расплющен силой Слова; виновен в том, что был рождён,
виновен, что под Ватерлоо был побеждён Наполеон.
Ты светоносна, как эпиграф; логична, словно Птолемей –
укоротительница тигров. Запеленательница змей.
Ты пригвождаешь спичем острым меня к позорному столбу…
В недобрый час с подобным монстром связала ты свою судьбу.
А я молчу, совсем не грубый, себя в понурый кокон скрыв,
и жду, когда пойдет на убыль твой наступательный порыв,
когда настанет монологу конец. Когда спадет жара.
И я воскликну: "Слава богу!" Поскольку ужинать пора.

Дважды

Я крут. Люблю ходить по краю.
Я запиваю водкой плов
и дважды слов не повторяю.
Не. Повторяю. Дважды. Слов.
Не говорю я, а итожу
всерьез, в упор, глаза в глаза.
Но дважды чтоб одно и то же?!
Одно и то же?! Два раза?!
Не вторь себе. Не будь нескладен,
не будь дебильным, как баран.
А я поехал в Баден-Баден
послушать там "Дюран-Дюран".

Девушка с веслом

Давным-давно, в июле, за селом,
в стогу душисто пахнущего сена
я ласковую девушку с веслом
любил, как медицину – Авиценна.
Вот здесь предвижу, автору назло
нахохлившись, как под дождём – ворОны,
вы спросите: при чем же здесь весло?
Отвечу я: для самообороны.
Бывает, дева встретится с козлом
докучливым, неряшливого вида…
И сильный, точно в лоб, удар веслом
понизит похотливость индивида.
Но я был явно случаем иным
и вел себя в совсем не здешнем стиле…
А тут – весло. Ну что нам делать с ним? –
и мы его в сторонку отложили.
Насколько нас любовь была сильней!
Как вечерело, удлинялись тени…
И волновался стог от наших с ней
возвратно-поступательных движений.
Так каждый день по три часа подряд
себя мы изнуряли в летнем зное…
И деве не мешал ее разряд
по гребле на байдарках и каноэ.

Ударения

У нас с тобой не то, что было встарь.
Любовь ушла, настало время прений.
Ты говоришь: "УглУбить". "КиновАрь".
Как больно. Ты не знаешь ударений.
Меж нами истончилась счастья нить;
былого не вернуть, как ни пытайся…
Я "дОговор" ещё могу простить,
но в горле ком от слова "ходатАйство".
Не говори, что это лишь слова.
Ведь люди мы. И не пришли со свалок.
От слова "квАртал" я дышу едва,
и убивает начисто "катАлог".
Я мог бы, видно, стать и глух, и нем,
и притворяться долго и умело…
Я в целом терпеливый, но зачем,
скажи, зачем ты забеременЕла?!

Наша

Пропала наша – в сто десятый раз
опять найдя исход из лабиринта:
то ль уплыла куда-то стилем брасс,
то ль убежала в резвом темпе спринта.
Бывало, пропадала в Сомали;
бывало, исчезала на атолле.
И как теперь чинарик ни смоли,
искать ее – как будто ветра в поле.
Невидимо блуждает меж людьми –
свободная и больше не под стражей.
Ее буквально хлебом не корми,
а дай резон считать себя пропажей.
Когда-нибудь, сыграв в своем кино,
и даже не пытаясь скрыть усмешки,
она сюда вернется всё равно,
чтоб через год опять уйти от слежки.
Опять сбежит на ист (или на вест);
и вновь пожмём плечами мы устало…
Всё меньше остается в мире мест,
где наша всё еще не пропадала.

Хомяк

Намедни от меня сбежал хомяк;
покинул дом, кормушку и гамак,
привычный быт, воскресную газету,
поилку, беговое колесо –
покинул равнодушно вся и всё.
Ушел, не попрощавшись. Канул в Лету.
Кормил его зерном я – первый сорт,
создав ему немыслимый комфорт,
себя стесняя грызуну в угоду.
Но, будучи ухожен, словно франт,
он всё равно решил, как эмигрант,
покинуть клетку, предпочтя свободу.
Он внутренним поверил голосам
и бросил самку – жирную, как сам,
для мужа щеголявшую в бикини.
Он не стерпел нетрудный груз оков.
Он был из Настоящих Хомяков.
А их – не проведешь на хомякине.

Двухстопный ямб
Люблю красивых слов фонтан,
их страсть и жар:
Самед Вургун. Уруз-Мартан.
Вазир-Мухтар.
Себя бессмыслицей кормлю,
звучаньем пьян:
Виктор Гюго. Альбер Камю.
Мишель Легран.
Двухстопный ямб. Чеканка. Вес.
Для уха – рай:
Эвксинский Понт. Пелопоннес.
Бахчисарай.
Какое пиршество души,
схожденье смет! –
Бабрак Кармаль. Туркменбаши.
Назым Хикмет.
Слова стоят прочнее стен,
со всех сторон:
Жюстин Энин. Жискар д’Эстен.
Шарлиз Терон.
И смотрит грустно, как Гомер,
на век, в толпу
не попадающий в размер
Владимир Пу…

АЛЕКСАНДР ГАБРИЭЛЬПосконное

Как сердцу нынче радостно! До слёз.
Идёт родная, трепетная пьеса:
застенчивый балетный строй берёз,
игра полутонов у кромки леса.
Вот ветерок несется второпях,
а вон речушка выгнулась подковой…
Задорно птички голосят в ветвях,
и луг вдали синеет васильковый.
Как сильно Русью пахнет, господа,
аграрною идиллией былого!
Залыгина, Можаева б сюда.
Распутина. Василия Белова.
Так славно в этом ситцевом раю,
что, кажется, другого и не надо…
Хорош косить под Родину мою,
провинция Онтарио (Канада)!

4 февраля

Однажды мы гуляли у реки
по набережной вьюжной и морозной.
Вы были так прекрасны и легки,
так юны были Вы и грациозны.
Безлико горизонт бледнел вдали…
Мы целовались под понурым клёном,
а также чушь прекрасную несли,
присущую придуркам и влюблённым.
Могли гулять мы сутки напролёт,
законам осторожности не внемля…
Но тут в игру вмешался гололёд:
Вы, поскользнувшись, грохнулись на землю –
неженственно, нелепо, тяжело,
как не пристало элегантной даме…
Неполных Ваши пятьдесят кило
упали на асфальт, гремя костями.
Так в феврале, четвертого числа,
отполыхав, как взрыв сердечной боли,
любовь моя практически прошла,
чтоб никогда не возвратиться боле.
Сменился много раз наряд листвы,
даруя вдохновение поэтам…
Мне ж – не забыть, как низко пали Вы
и в грязь лицом ударили при этом.

О любви

Я всё люблю. И всё приемлю,
высокой страстью обуян.
Люблю я сушу (в смысле, землю)
и воду (в смысле, океан).
Люблю зверей и человеков,
люблю Замбези и Неву.
Люблю славян, евреев, греков,
абхазцев, хутту и мордву.
Люблю Майн Рида и Дюма я,
тугое брюшко снегиря,
люблю грозу в начале мая
и снег в начале января.
Люблю я дождь, летящий косо,
и полный сталактитов грот,
поля в период сенокоса,
деревья лиственных пород,
и молчуна, и краснобая,
и хлеб, и кашу, и лапшу…
Но почему-то лишь тебя я
и на дух не переношу.

Угол зрения

Полезность спорта и вред курения –
зависят жестко от точки зрения.
И бодро движется по планете
марш несогласных со всем на свете.
Мы вышли кожей с тобой и рожею.
Как получилось, что мы – несхожие?!
Я чую розы, ты – вонь сортира.
Ну как нам выкурить трубку мира?!
Ты видишь бабу с пустыми вёдрами –
я вижу бабу с крутыми бёдрами;
и невдомёк нам с тобою даже,
что эта баба – одна и та же.

Не снится

Не снятся мне ни Минск, ни Рим, ни Ницца,
ни Царское Село, ни Тюильри.
Мне совершенно ничего не снится.
Мне ничего не снится, хоть умри.
Не снятся мне враги, друзья, соседи,
локальные бои Добра и Зла.
Не снятся мне закаты цвета меди
(с восходами такие же дела).
Не снится запах "докторской" и рома,
в дому отцовском – кухня да чулан,
совсем не снится рокот космодрома,
зеленая трава и прочий план.
Не снятся папарацци мне и наци,
не зрю во сне работу и родню…
Мне совершенно женщины не снятся.
Ей-богу. Ни одетые, ни ню.

Ужель настолько чуждо мне людское,
что в жизни никогда, едрёна мать,
я с возгласом: "Приснится же такое!"
не намочу от ужаса кровать?!
Ни пьянка, ни служение Отчизне
не снятся ни подробно, ни слегка….
И если сон есть отраженье жизни,
то значит, жизни не было пока.

Скандал

И вот стоишь ты, руки-в-боки, и мечешь молнию и гром,
порвав мой парус одинокий в тумане моря голубом;
и я тону дырявой лодкой – ненужной, как металлолом.
Ты раскалилась сковородкой. Вулканом. Адовым котлом.
Сгустился в доме воздух влажный. Твой норов яростен и дик.
Я б заплатил суду присяжных за оправдательный вердикт.
Но я расплющен силой Слова; виновен в том, что был рождён,
виновен, что под Ватерлоо был побеждён Наполеон.
Ты светоносна, как эпиграф; логична, словно Птолемей –
укоротительница тигров. Запеленательница змей.
Ты пригвождаешь спичем острым меня к позорному столбу…
В недобрый час с подобным монстром связала ты свою судьбу.
А я молчу, совсем не грубый, себя в понурый кокон скрыв,
и жду, когда пойдет на убыль твой наступательный порыв,
когда настанет монологу конец. Когда спадет жара.
И я воскликну: "Слава богу!" Поскольку ужинать пора.

Дважды

Я крут. Люблю ходить по краю.
Я запиваю водкой плов
и дважды слов не повторяю.
Не. Повторяю. Дважды. Слов.
Не говорю я, а итожу
всерьез, в упор, глаза в глаза.
Но дважды чтоб одно и то же?!
Одно и то же?! Два раза?!
Не вторь себе. Не будь нескладен,
не будь дебильным, как баран.
А я поехал в Баден-Баден
послушать там "Дюран-Дюран".

Девушка с веслом

Давным-давно, в июле, за селом,
в стогу душисто пахнущего сена
я ласковую девушку с веслом
любил, как медицину – Авиценна.
Вот здесь предвижу, автору назло
нахохлившись, как под дождём – ворОны,
вы спросите: при чем же здесь весло?
Отвечу я: для самообороны.
Бывает, дева встретится с козлом
докучливым, неряшливого вида…
И сильный, точно в лоб, удар веслом
понизит похотливость индивида.
Но я был явно случаем иным
и вел себя в совсем не здешнем стиле…
А тут – весло. Ну что нам делать с ним? –
и мы его в сторонку отложили.
Насколько нас любовь была сильней!
Как вечерело, удлинялись тени…
И волновался стог от наших с ней
возвратно-поступательных движений.
Так каждый день по три часа подряд
себя мы изнуряли в летнем зное…
И деве не мешал ее разряд
по гребле на байдарках и каноэ.

Ударения

У нас с тобой не то, что было встарь.
Любовь ушла, настало время прений.
Ты говоришь: "УглУбить". "КиновАрь".
Как больно. Ты не знаешь ударений.
Меж нами истончилась счастья нить;
былого не вернуть, как ни пытайся…
Я "дОговор" ещё могу простить,
но в горле ком от слова "ходатАйство".
Не говори, что это лишь слова.
Ведь люди мы. И не пришли со свалок.
От слова "квАртал" я дышу едва,
и убивает начисто "катАлог".
Я мог бы, видно, стать и глух, и нем,
и притворяться долго и умело…
Я в целом терпеливый, но зачем,
скажи, зачем ты забеременЕла?!

Наша

Пропала наша – в сто десятый раз
опять найдя исход из лабиринта:
то ль уплыла куда-то стилем брасс,
то ль убежала в резвом темпе спринта.
Бывало, пропадала в Сомали;
бывало, исчезала на атолле.
И как теперь чинарик ни смоли,
искать ее – как будто ветра в поле.
Невидимо блуждает меж людьми –
свободная и больше не под стражей.
Ее буквально хлебом не корми,
а дай резон считать себя пропажей.
Когда-нибудь, сыграв в своем кино,
и даже не пытаясь скрыть усмешки,
она сюда вернется всё равно,
чтоб через год опять уйти от слежки.
Опять сбежит на ист (или на вест);
и вновь пожмём плечами мы устало…
Всё меньше остается в мире мест,
где наша всё еще не пропадала.

Хомяк

Намедни от меня сбежал хомяк;
покинул дом, кормушку и гамак,
привычный быт, воскресную газету,
поилку, беговое колесо –
покинул равнодушно вся и всё.
Ушел, не попрощавшись. Канул в Лету.
Кормил его зерном я – первый сорт,
создав ему немыслимый комфорт,
себя стесняя грызуну в угоду.
Но, будучи ухожен, словно франт,
он всё равно решил, как эмигрант,
покинуть клетку, предпочтя свободу.
Он внутренним поверил голосам
и бросил самку – жирную, как сам,
для мужа щеголявшую в бикини.
Он не стерпел нетрудный груз оков.
Он был из Настоящих Хомяков.
А их – не проведешь на хомякине.

Двухстопный ямб
Люблю красивых слов фонтан,
их страсть и жар:
Самед Вургун. Уруз-Мартан.
Вазир-Мухтар.
Себя бессмыслицей кормлю,
звучаньем пьян:
Виктор Гюго. Альбер Камю.
Мишель Легран.
Двухстопный ямб. Чеканка. Вес.
Для уха – рай:
Эвксинский Понт. Пелопоннес.
Бахчисарай.
Какое пиршество души,
схожденье смет! –
Бабрак Кармаль. Туркменбаши.
Назым Хикмет.
Слова стоят прочнее стен,
со всех сторон:
Жюстин Энин. Жискар д’Эстен.
Шарлиз Терон.
И смотрит грустно, как Гомер,
на век, в толпу
не попадающий в размер
Владимир Пу…