РУДОЛЬФ ФУРМАН. СВОИ РЕЗОНЫ В ЖИЗНИ КОЧЕВОЙ. СТИХИ -

АМСТЕРДАМ. ВСТРЕЧА

И вот он, долгожданный Амстердам,
он с Петербургом, как родные братья.
Воде и камню вновь я дань отдам –
к ним в плен попасть, как в братские объятья.

К ним в тяге объясниться мне пора
без пафоса, любя, без эпатажа.
Их музыка, их вечная игра –
душа и вдохновение пейзажа.

Как стих убог без рифм, метафор, строф,
так в городском пейзаже все уныло,
без графики каналов и мостов,
а в ней живет пленительная сила.

Я исхожу его вдоль-поперек,
чтоб разглядеть в нем, за туристским глянцем,
как жил, творил Рембрандт, писал Ван Гог
и Малые великие голландцы.
Как толерантен был из века в век
к гонимым инородцам каждый житель,
как докер, как купец, как хлебопек,
отстраивали общую обитель.

Ему в подарок ничего не дам,
и о себе я память не оставлю,
но я пойму его и не предам,
и, может быть, в стихах потом прославлю.

ПОСЛЕ ПОЕЗДКИ В ИЗРАИЛЬ

В стране белосинего флага,
где думалось часто о Боге,
где солнце с упрямством маньяка
встает по утрам на Востоке,
где трудно народам ужиться,
где жили и Авель, и Каин,
где красная крыш черепица
и солнцем отбеленный камень,
где предков посеяно семя –
живут их потомки, их дети,
где самое старое время
из всех, что встречал я на свете,
куда и откуда дорога
ведет и назад возвращает, –
в меня и любовь и тревога
вселились и не покидают.
Они, как любовь и разлука,
не ходят с тех пор без надежды,
и сердца бездушного стука
не слышу, а слышался прежде.

ИЕРУСАЛИМ

Здесь истина у каждого своя,
Здесь верят в Б-га, каждый в своего.
И каждый прав. Такая здесь земля.
Для всех святая, только и всего.

И я здесь был чужой среди своих,
И вечностью, и древностью дышал.
Понять хотел я, слушая других,
Чем этот город всех околдовал.

А он, расположившись на холмах,
Светился каждым камнем и манил.
Здесь равноценны были жизнь и прах,
И близок Бог – он местный старожил.

Замешан город был не на песке,
а пот и кровь скрепили связь времен…
И там, вблизи, и ныне в вдалеке
мне до сих пор волнует душу он.

ОДА ЭКСКУРСОВОДУ

Алику Литваку
Ночь шла на убыль.
Спал Иерусалим…
А спал ли Бог или витал над ним
в той тишине, в тот предрассветный час,
никто не знал, никто не знал из нас.
Ночь отступала,
и вставал рассвет,
и фонарей в нем растворялся свет,
и голубел с востока небосвод,
когда к нам подошел экскурсовод.
Он весел был,
И, смуглый иудей,
ковбойски шляпу сдвинув до бровей,
в оранжевой рубашке – добрый знак! –
представился:
я – Алик, я – Литвак.

В автобусе расселись по местам
И, подчиняясь времени нажиму,
навстречу дню встающему стремясь,
мы полетели к Иерусалиму.
Пространство рассекая, словно меч,
автобус мчался. Алик начал речь…

Он говорил об истине, о страсти,
о счастье говорил и о несчастье,
о том, что старый друг ушел из жизни,
о бренности и о вчерашней тризне,
о времени бегущем и застывшем,
о вере, о надежде, о Всевышнем.

Он говорил о том, что Бог – един,
Он – корень всех религий. Он – один.
О Нём разнятся только представленья,
обряды, храмы для богослуженья.

И вот пред нами встал Иерусалим…
Сначала – в приближающейся дали,
потом мы на холмах его стояли,
а Алик говорил и говорил…

О святости, и о людских пороках,
вражде, и о терпимости к другим,
о заповедях, Библии, пророках,
о том, как здесь веками правил Рим,
и почему мы город этот чтим.

Он душу свою вкладывал в слова
и страсть свою. И убеждённость эта
передавалась нам от слов, от света,
что от Иерусалима нисходил.

Так продолжалось несколько часов.
Печать лежала времени, веков
на плитах, по которым мы ходили,
на древних стенах, храмах и холмах,
на людях, что здесь Господу служили.
И мы свою судьбу благодарили,
за то, что так удачно нас свела
с тем, кто поведал эти сказы, были,
истории печальные дела,
с кем плыли мы по вечности реке…

Об Алике я всё. О Литваке.

29 Октября 2006 г.
Тель-Авив – Иерусалим.

ПАРИЖСКИЕ МОТИВЫ
(Цикл стихов)

ВЕЧЕР НА МОНМАРТРЕ

Лиле Завадовской

Все было реальным, ни капли театра,
нам был этот вечер подарен судьбой, –
мы в сумерках зимних по склонам Монмартра
бродили неспешно, плутали с тобой.

Как истый фотограф своим аппаратом
снимала меня ты, чтоб запечатлеть.
Мне было тепло, оттого, что ты рядом,
в Париже, где душу хотелось согреть.

О многом, о жизни с тобой говорили,
и был соглядатаем местный пейзаж,
художники местные что-то творили,
гармошка Славянку играла для нас.

И шли мимо нас по делам пешеходы,
машины скользили, а мы не спеша,
все шли, вспоминая минувшие годы,
друзей, и родных… и теплела душа.

И свет фонарей и витрин на бульварах,
от сумерек мягко пейзаж отмывал,
и звезды горели на зимних развалах,
и ангел парижский над нами летал.

* * *
А вечный праздник все-таки возможен худ. Джордж Тартаковский
на улицах парижских и в душе…
В толпе французов я не гость – прохожий,
такой же, без российского клише.

У них свои дела, свои проблемы,
а у меня своих не сосчитать,
но я иду и радуюсь со всеми
и принимаю жизнь, как благодать.

О, мой Париж, как часто ты мне снишься,
то утренним, то в свете фонарей…
Я в город-праздник навсегда влюбился, –
чертовски прав Эрнест Хемингуэй.

ДОЖДЬ В ПАРИЖЕ

Он неожиданно пролился,
Он был послом парижской музы.
Шел пять минут и …извинился.
Он был галантен, как французы.

Толпа прохожих поредела,
И в воздухе запахло сладко,
И под ногами заблестела
Веками тертая брусчатка.

И в мокрых сумерках Монмартра
Огнями улочки светились.
И с городом Золя и Сартра
Мы в этот вечер породнились.

ПАРИЖСКИЙ ТУМАН

Туманно в воздухе парижском.
Лениво падает листва.
И теплый вечер робок слишком,
Он сам шевелится едва.

И вот размеренно, без спешки,
С бульваров, крыш и куполов,
Туман, не чувствуя поддержки,
Уходит вверх… И был таков.

И в этом не было жеманства.
И проступают дня черты…
Освобождается пространство
Для шума, света, суеты.

МОНПАРНАС

На бульваре Монпарнас,
Где кафе поэтов,
Где летает конь Пегас,
Мы сидели добрый час
Под вечерним светом.

В полумраке и в тепле
Женщины, мужчины…
И светились на столе
Два бокала с “Божоле” –
Два больших рубина.

Здесь в любые времена,
В те, и эти лета,
Молодость и седина
Сколько выпили вина
В честь любви и света!

Сколько здесь звучало слов,
Сколько объяснений,
И про жизнь, и про любовь,
Сколько читано стихов
В этой светотени.

Времена пришли, ушли –
Жизни ход непрочен…
Мы поэтов не нашли.
Парижане мимо шли,
И стояла осень.

* * *
Конечно, не ради престижа,
А только по зову души,
Я в позднюю осень Парижа,
Как в Мекку, вояж совершил.

Был снежным ноябрь Петербурга, худ. Джордж Тартаковский
То таяло в нем, то мело,
А жизнь, на правах драматурга
В Париже творила тепло.

Нежаркое солнце светило,
Теснило с бульваров туман,
И вскоре для взгляда открыло
Воспетый Гюго Нотр-Дам.

В осеннем саду у Родена
Бесстрашные розы цвели.
По мутной и ласковой Сене
Кораблики медленно шли.

И город светлел, и привычно
Французы спешили к метро.
И лавки, кафе, как обычно,
Свое раскрывали нутро.

И мудрый товар букинистов
Ценителей ждал, звездный час.
Так силою явной и чистой
Париж завораживал нас.

* * *

“Ну, как Париж, он лучше Петербурга?” (из разговоров о Париже)

О, как бы восхитителен ты не был,
И как бы удивителен, Париж,
Но Петербург, с его свинцовым небом,
С его Невой, прости мне, не затмишь.

Да, в мире нет блистательней рисунка
Его мостов, проспектов, площадей!
Но только ты – светлее Петербурга,
Но только ты, Париж, его теплей…

* * *
Все вспоминаю о Париже,
А за окном весна в разгаре.
И бывшим снегом каплет с крыши,
И океан на тротуаре.

Но времена в душе иные.
Другое в ней царит пространство:
Огни парижские ночные,
Бульваров желтое убранство…

Гостиницы дешевый номер,
Где из окна – огни Монмартра…
А ночь склоняет город к дреме
Чтоб отдохнувшим встал он завтра.

А мне не дремлется, не спится.
На сон мне жалко время тратить.
Успеть бы с городом сродниться,
С его душой суметь поладить.

Не покидает ощущенье
Родства с ним старого, что свято,
Что жил в другом я измеренье,
Что жил в Париже я когда-то.

А может быть, судьбою свыше
Мне этот город был подарен?!
Все вспоминаю о Париже,
А за окном весна в разгаре…АМСТЕРДАМ. ВСТРЕЧА