МИХАИЛ АНИЩЕНКО ● "НЕКУДА НЕБУ ПОЙТИ…" ● СТИХИ

МИХАИЛ АНИЩЕНКО1666 – 1999

Не напрасно дорога по свету металась,
Неразгаданной тайною душу маня…
Ни врагов, ни друзей на земле не осталось…
Ничего! никого! – кто бы вспомнил меня!

Я пытался хвататься за тень и за отзвук,
Я прошел этот мир от креста до гурта…
В беспросветных людей я входил, словно воздух,
И назад вырывался, как пар изо рта.

Переполненный зал… Приближенье развязки…
Запах клея, бумаги и хохот гвоздей…
Никого на земле! Только слепки и маски,
Только точные копии с мёртвых людей.

Только горькая суть рокового подлога
И безумная вера – от мира сего.
Подменили мне Русь, подменили мне Бога,
Подменили мне мать и меня самого.

Никого на земле… Лишь одни квартирьеры…
Только чуткая дрожь бесконечных сетей…
И глядят на меня из огня староверы,
Прижимая к груди не рождённых детей.

• • •
Чары Чуровой долины
Начались на чердаках,
Где мерцали паутины
И орлы на пятаках.

Свечи. Ладанки. Иконы.
А случится – час ночной:
Чьи-то вздохи, чьи-то стоны,
Чьи-то тени за спиной.

Окаянное пространство!
Наползает, хоть реви!
Запах беглого дворянства,
Беглой веры и любви.

Где вы, тётя, в карты дулись?
Где куснули ананас?
Почему вы не вернулись –
Хоть разок взглянуть на нас?

Волга. Родина. Отрава.…
То ли небыль, то ли быль…
И высок сундук, как слава,
А откроешь – только пыль.

Времена, как льдины, тают…
Что ты, маленький, не спишь?
Тени снова улетают
На Мальорку и в Париж.

Долетели. Не разбились.
Облачились в жемчуга.
А вот гуси возвратились.
Гуси, гуси! Га-га-га!

ДВОЙНИК

   Алексею Ивантеру

1.

Мне чужды все – и друг и ворог.
Простыл во тьме мой ранний след.
И в двадцать лет вместились сорок,
Ещё не прожитых мной лет.

Бормочет дождик: «Бездарь! бездарь!»
И я шепчу: «Молчи! молчи!»,
И словно камушек над бездной,
Боюсь закашляться в ночи.

Я, как пожар: горю в незримом,
Но каждый раз, с приходом дня,
Боюсь, что скоро стану дымом,
Одним лишь дымом без огня.

Мне нет пути. Мой путь заказан:
Не знаю – как, не знаю – кем…
Но для короткого рассказа
Мне хватит жизни между тем.

Взгляну назад – дымится детство.
Зола – и больше ничего.
Всё остальное – только бегство
От дня рожденья своего.

2.

Ходить на стыке разных вер,
Худым, оборванным, как дата;
И знать, что ты визионер,
Забывший всё, что знал когда-то.

Бояться истин, верить снам,
Стоять над пропастью устало;
И откликаться именам,
Каких давно уже не стало.

Сжигать в ночи словами рот,
С трудом глотать разводы сини,
И делать всё наоборот,
Не так, как делают в России.

И так, без радости и слёз,
Понять в золе унылых буден,
Что жизнь проходит не всерьёз,
И что другой уже не будет.

• • •

В глухих кабинетах державных прищуров,
Готовый для вечности и для оков,
Я принял опалу и жребий свой чуров,
Полковник осклабился – вон ты каков!

Я вышел на Разина – в дым, в позолоту,
И бросив у сходен тревогу и злость,
Уплыл через Волгу и вышел к болоту,
Где цапли, как капли, светились насквозь.

Я помню, как с ног моих пали колодки,
Как вспыхнуло вдруг краснолесье вдали;
И здесь, в камышах, возле старенькой лодки
Услышал я звуки небес и земли.

Разбитый, униженный, стёганный плетью,
Отринув навеки попов и царей,
Я пел, как поют журавли перед смертью,
Над чёрным болотом, над лодкой моей.

В ответ мне кричали берёзы и утки,
И грозный полковник шептал: «Ого-го»
Он срезал меня, как тростинку для дудки,
Но дудка запела, пугая его.

 

ЕСЕНИНУ

Пора в последнюю дорогу.
Пришла повестка – не порвёшь.
И мы уходим понемногу,
Туда, где ты теперь живёшь.

Глаза прищурены до рези…
Во тьме, за линией судьбы,
Мы тоже жили в «Марсельезе»,
И Русь вздымали на дыбы.

Мы тоже видели с пригорка
Погосты, храмы и кресты,
И золотой закат Нью-Йорка
Мы ненавидели, как ты.

Но снова сумрак над землёю,
Народец холоден и сер;
И свято место под петлёю
Свободным держит Англетер.

Давай, Серёжа, громко свистнем,
И, в ожидании весны,
В одной петле с тобой повиснем,
Как герб утраченной страны.

• • •

Наклонилась вишенка.
Смотрит и сопит.
Михаил Анищенко
Спит себе и спит.

День уже кончается.
Сына ищет мать.
А над ним качается
Божья благодать.

И звучит над кручами
Голос неземной:
«Это сын мой мученик,
Пьяный и босой».

И заходит солнышко
За гнилой умёт.
И всё так же матушка
Сына не найдёт.

Даром эта лишенка
Бродит по Руси.
Михаил Анищенко,
Господи, спаси…

• • •

Под корягой, на дне, за кривою излукой,
Видно, зря покрывался я новым жирком.
Я счастливый карась, недоеденный щукой,
Но уже заглотнувший крючок с червяком.

Меня тянет наверх чья-то страшная сила.
Знать, напрасно кручу я остатком хвоста…
И напрасно вчера моя мать голосила,
Припадая во тьме к отраженью креста.

Так кончается прошлое – зло и убого,
Поднимается к облаку кончик уды…
Ослепительный свет. Вижу старого Бога,
Что стоит вместе с сыном у самой воды…

• • •

Когда всю ночь трещат морозы,
Хочу, потерянный, как «ять»,
Стереть с твоих подглазий слёзы,
Последний скарб в охапку взять.
Пойти продать штаны и платья,
Купить конфет, сказать: «Люблю!»
Потом шагнуть в твои объятья,
Как Франсуа Виньон в петлю.

• • •

Опять проигран бой за «это»,
За радость честного труда;
И ужас Ветхого Завета
Заносит наши города.

Плывёт по Родине зараза,
И, вытирая пот с лица,
Мечтает Ваня Карамазов
Убить уснувшего отца.

Я по ночам стою у порта,
Где корабли страшнее плах,
Где вся икра второго сорта
Уже у рыбы в животах.

• • •

Утыкаясь в пламя кос,
Плачет Таня на рассвете:
«Мама, мама! Карлик Нос
Точит зубы на портрете!»

Мама, сторож зимних дач,
В темноту идёт, вздыхая:
«Тише, Танечка, не плачь,
Это сон, моя родная».

«Спи, не глядя в темноту,
Спи, над облаком летая»…
«У него клыки во рту!» –
Безутешно плачет Таня.

Мама смотрит на портрет,
Говорит с тоской святою:
«Это, Таня, президент,
Нашей родины с тобою».

«Спи, родная. Всюду сонь…
Становись во сне добрее…»
«Мама, мама! Брось в огонь,
Брось в огонь его скорее!»

Мама, сторож зимних дач,
В темноту идёт, вздыхая:
«Таня, Танечка, не плачь!»
Это сон такой, родная!»

 

• • •

Побродив деревнею по-лисьи,
В старый дом шагнула через мрак –
Женщина, промокшая, как листья,
Свежая, как утренний сквозняк.

Он забыл тоску свою и горе.
Всё вернулось – вера и она,
И луна, тонувшая в кагоре,
Совершенно пьяная луна.

И от слёз, от холода избушки,
Бросились найдёныши в постель:
Головою в снежные подушки,
Грешным телом в белую метель.

И в ночи, без свечки Пастернака,
Без скрещенья судеб и теней,
Два лица, как два овала мрака,
Озарились юностью своей,

Так они с планетою вращались,
Возвращаясь в прежнюю судьбу…
А с восходом солнца распрощались,
Он вернулся в старую избу.

Сбросил с губ последнюю улыбку,
Постирал постельное бельё;
И убил в аквариуме рыбку,
На заре узнавшую её.

• • •

Дремлет шестая палата.
Врач говорит над врачом:
«Родина не виновата,
Не виновата ни в чём».

Тихо, уже на рассвете,
Тает дыханье врача:
«Я бы хотел, перед смертью
Поцеловать палача».

Очи потом пятаками
Врач закрывает врачу.
Боженька над дураками
Держит святую свечу.

И от зари до заката
Плачет палач с палачом:
«Родина не виновата,
Не виновата ни в чём».

Я воду ношу

Я воду ношу, раздвигая сугробы.
Мне воду носить все трудней и трудней.
Но как бы ни стало и ни было что  бы,
Я буду носить ее милой моей.
Река холоднее небесного одра.
Я прорубь рублю от зари до зари.
Бери, моя радость, хрустальные ведра,
Хрусти леденцами, стирай и вари.
Уйду от сугроба, дойду до сугроба,
Три раза позволю себе покурить.
Я воду ношу – до порога, до гроба,
А дальше не знаю, кто будет носить.
А дальше – вот в том-то и смертная мука,
Увижу ли, как ты одна в январе,
Стоишь над рекой, как любовь и разлука,
Забыв, что вода замерзает в ведре…
Но это еще не теперь, и дорога
Протоптана мною в снегу и во мгле…
И смотрит Господь удивленно и строго,
И знает, зачем я живу на Земле.

ШИНЕЛЬ

Когда по родине метель
Неслась, как сивка-бурка,
Я снял с Башмачкина шинель
В потёмках Петербурга.

Была шинелька хороша,
Как раз – и мне, и внукам.
Но начинала в ней душа
Хождение по мукам.

Я вспоминаю с «ох» и «ух»
Ту страшную обновку.
Я зарубил в ней двух старух,
И отнял Кистенёвку.

Шинель вела меня во тьму,
В капканы, в паутину.
Я в ней ходил топить Муму
И – мучить Катерину.

Я в ней, на радость воронью,
Возил обозы хлеба,
И пулей царскую семью
Проваживал на небо.

Я в ней любил дрова рубить,
И петли вить на шее.
Мне страшно дальше говорить,
Но жить еще страшнее.

Над прахом вечного огня,
Над скрипом пыльной плахи,
Всё больше веруют в меня
Воры и патриархи!

Никто не знает на земле,
Кого когда раздели,
Что это я сижу в Кремле –
В украденной шинели.

• • •

Скучно скитаться по датам,
Позднюю славу блюсти…
Есть куда тучам податься,
Некуда небу пойти.

Лошадь по улице скачет,
Девочка машет рукой.
Но не смеется, не плачет,
Домик над черной Окой.

Скоро запечье остынет,
Тени в ночи загалдят,
Пол превратится в пустыню,
Стены листвой зашумят.

Выйдет луна из тумана,
Даль на пороге зевнет.
Спросит прохожая дама:
– Кто в этом доме живет?

Скажет река на закате:
– Глупая птица! Лети!
Небо лежит на кровати,
Некуда небу пойти!

• • •

Я глупым был. Но ты ведь знала.
Что «ох» ничтожно, как и «ах»,
Что поцелуи у вокзала
Смешны, как крошки на губах.

Летела ночь вороньим граем,
Ты не шептала: «Подождём».
Мы целовались за сараем,
Где пахло сеном и дождём.

Мы путь прошли наполовину,
Когда, под небом, под звездой,
Ты жизнь мою, как пуповину
Стянула ниткой золотой.

И капли крови, как волчиха,
С меня слизала, чтобы жил…
И я не знал, какое лихо
К себе навек приворожил.

Ударил гром, споткнулось время,
Иконы крикнули: «Забудь!»
Но, как извергнутое семя,
Я ничего не смог вернуть.

• • •

  Татьяне Костандогло

Ночью на лёд выхожу без ужаса.
Богу не верю, но верю чутью.
Из полыньи твоего замужества
Чёрную жуть по-звериному пью.

Звёзды вершат роковое кружение,
Небо страданием упоено.
Там, где клубится моё отражение,
Падают мёртвые рыбы на дно.

Всхлипнет вода, колыхнётся и брызнет,
Медленным льдом обрастёт борода…
Завтра на месте потерянной жизни
Будет лишь пятница или – среда.

Станут вдвойне небеса тяжелее,
Скатится с кручи луна колобком…
И полынья, как верёвка на шее,
Ближе к рассвету затянется льдом.

• • •

                                  Владиславу Сергееву

В зоне заклятого круга,
Я объяснить не могу –
Ненависть лучшего друга,
Тёплые чувства к врагу.

Память проходит по венам,
Ночи проходят без сна.
Жизнь, словно явка с повинной,
Мне в наказанье дана.

Господи, так не бывает,
Господи, что за туман?!
Поезд в Москву прибывает,
А за окном – Магадан.

Стынут в потёмках солдаты,
Судьбы идут на излом;
Трижды забытые даты
Стянуты мёртвым узлом.

Вот оно – место для казни,
Прежние трупы во рву…
Господи! Я ведь на праздник
Ехал с женою в Москву!

Что же напуган зевака,
Кто там стоит за спиной?..
Словно выходят из мрака
Люди, убитые мной.

Словно под яркие вспышки
Старый кондитер на торт
Лепит бараки и вышки,
Сопки и Ванинский порт.

Ваньки, Борисы и Кацы,
Баржи, могилы, кресты…
Воздух царапают пальцы,
Рвутся от ужасы рты.

И, под тоской журавлиной,
Длится в безвинной судьбе
Вечная явка с повинной
К Родине, к Богу, к себе.

 

УСМЕШКА ПАРИЖА

Пить и плакать на закате,
Слушать крики воронья.
С пьяной девицей в кровати
Спать, как с облаком вранья.

В мире конченном и пошлом
Просыпаться день за днём.
Молча кланяться калошам,
Глупо мокнуть под дождём.

До утра сжигать полешки,
В облака стучаться лбом.
Раздавать врагам усмешки,
Словно карты за столом.

С вечной грустью эмигранта
Собирать тоску из глаз,
Без огранки бриллианта
Видеть родины алмаз.

Столбовую даль и стужу,
И следы твои во мгле
Видеть, помнить….  Знать, что хуже
Не бывает на земле.

На заре, в туманной Истре,
Слышать дикий крик гусей,
И далёкий смех, и выстрел,
И печальный вздох друзей.

И в объятьях демиурга
С целым миром не в ладу,
Ждать письма из Петербурга,
Триста сорок дней в году.

Видеть первый снег таруский,
Есть проклятый канапе,
И шептать всю ночь по-русски:
«Ё, к, л, м, н, о, п…»

 

***

Оказалась мёртвой Родина.
Как ни взглянешь – всё тоска.
На цепи сидит юродивый,
Строит замки из песка.

Одесную тьма шевелится,
А за тьмою блеск и шик.
Скоро память перемелется,
Пар поднимется, как «пшик».

Всё предсказано, измерено.
Как всегда, под звон оков,
Крысы выстроят империю,
Гимн напишет Михалков.

 

***

Не смотри, не смотри ты вослед журавлю,
Не грусти у ночного порога…
Всё равно я тебя больше жизни люблю,
Больше Родины, неба и Бога!

Возле мокрых заборов, соломы и слег
Я люблю тебя тихо и нежно –
Не за то, не за то, что, как дождик и снег,
Ты была на земле неизбежна.

Не за то, что сгорала со мною дотла
И неслышно в сторонке дышала,
А за то, что всё время со мною была,
И как смерть – мне ни в чём не мешала!

 

АРЛЕГ И СНЕГ

Это было до первого снега,
У речного вокзала, в беде,
Где высокая тайна побега
Замерзала – по горло в воде.

Я был пьяный, отчаянный, грешный,
Но рвалась Ариандова нить.
«Выходи из воды, сумасшедший!»
«Я не знаю, куда выходить!»

И пока чуть заметно светлело,
И считала круги вережа,
Стыло в Волге проклятое тело,
Но сияла над телом душа.

И стоял в ожидание снега,
Согревая и воду и кровь,
Падший ангел с глазами Арлега,
Познающий земную любовь.

 

• • •

Ушёл без нас последний омик,
И на корме фонарь погас.
Мы возвратились в старый домик,
Остывший полностью без нас.

Скрипела дверь. Сквозили щели
Еще невидимой бедой…
Но журавли не улетели,
Как будто ждали нас с тобой.

В полнеба листья трепетали,
Метались ветви в полумгле,
Как будто нас с тобою ждали –
Одни оставшись на земле.

И над обрывом, над рекою,
Над всей незыблемою тьмой –
Такой повеяло тоскою,
Таким сиротством… Боже мой!

И ты к лицу прижала руки,
Чему-то тайному внемля…
Стояла ночь. И для разлуки
Была открыта вся земля.

 

ДУША

По улицам дура гуляет.
Опавшей листвою шурша,
Танцует, поёт и не знает
О том, как она хороша.

Не знаю, что будет в итоге,
Но вижу чудесный пролог:
Какой-то дурак на дороге
Целует следы её ног.

Целует и след пропадает,
С дороги ведет в облака.
Смешно вам? А дура летает
По небу того дурака.МИХАИЛ АНИЩЕНКО1666 – 1999

Не напрасно дорога по свету металась,
Неразгаданной тайною душу маня…
Ни врагов, ни друзей на земле не осталось…
Ничего! никого! – кто бы вспомнил меня!

Я пытался хвататься за тень и за отзвук,
Я прошел этот мир от креста до гурта…
В беспросветных людей я входил, словно воздух,
И назад вырывался, как пар изо рта.