ЕВГЕНИЯ БАРАНОВА ● ДУДОЧКА ДЛЯ КРЫСОЛОВА ● СТИХИ

ТЕМНЫЕ ВЕКА

Мне все равны, мне всё равно.
Коньяк, шампанское, вино.
Июль, октябрь, год, февраль.
Мне все равны, мне всех не жаль.

И вьюги безымянный след.
И дверь, оглохшая в обед.
Ресницы в туши, наконец.
Приходит ночь — для всех сердец.

Приходят дни, когда не ждешь.
И голоса хрустальный нож
уже не ранит. Не дрожит,
не подчиняется гранит.

Лишь на болоте жгут огни.
Уходят дни. Приходят дни.

 

* * *

Люди с раскаянья смотрят, как валуны.
Люди с похмелья — древние письмена.
Смотришь направо — нет ли моей вины?
Смотришь налево — есть ли вообще вина?

Стоишь в результате, как Буриданов столб
(осел без контекста лишь увлеченно выл).
Любой предающий, сколько бы он ни шел,
доходит всегда до точки, с которой сплыл.

Доходит всегда до ручки, до алтаря,
до пострижения в жалобу / в монастырь.
……………………………………………………
Люди, предавшие, вечные, как заря.
Люди, простившие, нежные, как утиль.

 

***

Тебе одиноко. Ты создаешь дневник.
Трясешь свою душу (прозой во всей красе).
Сорок читателей
скажут тебе: ЗАТКНИ.
Сорок читателей
скажут тебе: ПОПСЕЙ.

Их аватарки будут гореть, как дом
с умалишенными,
запертыми внутри.
Тебе одиноко.
Символом,
летом,
сном.
Тебе одиноко.
Нет на тебя Дали.

Мода,
диктаторы,
смена модели лыж,
смена дизайна в джунглях родных жж.
Тебе одиноко. Ты никогда не спишь.
Ты имитируешь отдых на вираже.

Не принимая слабость,
устав рычать,
ты вдохновляешься колой, жуешь жару.
Тебе одиноко. Ты закрываешь чат
и удаляешь профиль .

 

***

Регата. Парусник. Четыре корабля.
Сей список — журавлиный, красноперый.
Волна играет белыми. Маяк
выдерживает взгляды репортеров.

На побережье — бой и бабл-гам.
И жжет глагол у хлебного киоска.
Регата. Парусник. К недальным берегам
уходят одинокие подростки.

Как хорошо быть штурманом! А дни!
какие дни стоят у Жюля Верна!
И мальчики становятся — людьми.
И блинная становится — таверной.

***

На миру и жизнь не страшна.
На миру и мира не жаль.
Оплывает сквером луна,
оплывает даром фонарь.

Тишина —  священный телок:
разухабил вдребезги грусть.
На миру и день — недалек.
На миру и смерть — наизусть.

Всех бессонных телом и ртом
укрывает неба калач.
На миру и мертвый — ведом.
На миру и август — палач.

 

LIBERA ME

Гроза. Или гром. Ничего не осталось.
Точнее, осталось – всего ничего.
Мы прячем глаза, как посуда – усталость,
как прячет состав пожелтевший вагон.

Мы учимся плыть – до квартиры и мимо.
Мы учимся знать только физики зуд.
Я больше не буду (до бреда любима).
Ты больше не будешь (оставлен редут).

До крови, до моря, до первого мая
не выйдем на улицу пить каберне.
Гроза. Или гром.
– Обними.
– Обнимаю.
Солёные губы к солёной cпине.

Жестяные дни, карамельные волки.
Не в каждой слюне зарождается шёлк.
Ждала, дожидалась, звала Незнакомка,
но Блок не пришёл, и никто не пришёл.

 

***

Тем временем мне стукнет пятьдесят.
Кого еще бессонница сточила
до тишины,
до лаковых заплат,
до горечи хозяйственного мыла?!

(Забывчивость!)

Смешные сорок два
придут на встречу
папиросой гиблой.

И гордости зеленая трава
перерастет в терпения палитру.

И вечный бой.

И времени войска
уже спешат,
захватывая Польшу.
Мне двадцать пять.
Столетье у виска.
И ни минутой, ни секундой дольше.

 

***

Устав от перьев и небес икарьих,
не отличив — где дар, а где ушиб,
уйти туда, где солнечный фонарик
у вьюги отбирает камыши.

Уйти туда, где мелодичный Бальмонт
глотает ударения как джин.
Уйти туда, где выстрелы не ранят
и вечер не случается чужим.

Уйти туда, где не бывает поздно,
где Пушкин — целомудренный старик.
Туда! Туда! где примулы и звезды.
И никаких незавершенных книг.ТЕМНЫЕ ВЕКА

Мне все равны, мне всё равно.
Коньяк, шампанское, вино.
Июль, октябрь, год, февраль.
Мне все равны, мне всех не жаль.

И вьюги безымянный след.
И дверь, оглохшая в обед.
Ресницы в туши, наконец.
Приходит ночь — для всех сердец.

Приходят дни, когда не ждешь.
И голоса хрустальный нож
уже не ранит. Не дрожит,
не подчиняется гранит.

Лишь на болоте жгут огни.
Уходят дни. Приходят дни.

 

* * *

Люди с раскаянья смотрят, как валуны.
Люди с похмелья — древние письмена.
Смотришь направо — нет ли моей вины?
Смотришь налево — есть ли вообще вина?

Стоишь в результате, как Буриданов столб
(осел без контекста лишь увлеченно выл).
Любой предающий, сколько бы он ни шел,
доходит всегда до точки, с которой сплыл.

Доходит всегда до ручки, до алтаря,
до пострижения в жалобу / в монастырь.
……………………………………………………
Люди, предавшие, вечные, как заря.
Люди, простившие, нежные, как утиль.

 

***

Тебе одиноко. Ты создаешь дневник.
Трясешь свою душу (прозой во всей красе).
Сорок читателей
скажут тебе: ЗАТКНИ.
Сорок читателей
скажут тебе: ПОПСЕЙ.

Их аватарки будут гореть, как дом
с умалишенными,
запертыми внутри.
Тебе одиноко.
Символом,
летом,
сном.
Тебе одиноко.
Нет на тебя Дали.

Мода,
диктаторы,
смена модели лыж,
смена дизайна в джунглях родных жж.
Тебе одиноко. Ты никогда не спишь.
Ты имитируешь отдых на вираже.

Не принимая слабость,
устав рычать,
ты вдохновляешься колой, жуешь жару.
Тебе одиноко. Ты закрываешь чат
и удаляешь профиль .

 

***

Регата. Парусник. Четыре корабля.
Сей список — журавлиный, красноперый.
Волна играет белыми. Маяк
выдерживает взгляды репортеров.

На побережье — бой и бабл-гам.
И жжет глагол у хлебного киоска.
Регата. Парусник. К недальным берегам
уходят одинокие подростки.

Как хорошо быть штурманом! А дни!
какие дни стоят у Жюля Верна!
И мальчики становятся — людьми.
И блинная становится — таверной.

***

На миру и жизнь не страшна.
На миру и мира не жаль.
Оплывает сквером луна,
оплывает даром фонарь.

Тишина —  священный телок:
разухабил вдребезги грусть.
На миру и день — недалек.
На миру и смерть — наизусть.

Всех бессонных телом и ртом
укрывает неба калач.
На миру и мертвый — ведом.
На миру и август — палач.

 

LIBERA ME

Гроза. Или гром. Ничего не осталось.
Точнее, осталось – всего ничего.
Мы прячем глаза, как посуда – усталость,
как прячет состав пожелтевший вагон.

Мы учимся плыть – до квартиры и мимо.
Мы учимся знать только физики зуд.
Я больше не буду (до бреда любима).
Ты больше не будешь (оставлен редут).

До крови, до моря, до первого мая
не выйдем на улицу пить каберне.
Гроза. Или гром.
– Обними.
– Обнимаю.
Солёные губы к солёной cпине.

Жестяные дни, карамельные волки.
Не в каждой слюне зарождается шёлк.
Ждала, дожидалась, звала Незнакомка,
но Блок не пришёл, и никто не пришёл.

 

***

Тем временем мне стукнет пятьдесят.
Кого еще бессонница сточила
до тишины,
до лаковых заплат,
до горечи хозяйственного мыла?!

(Забывчивость!)

Смешные сорок два
придут на встречу
папиросой гиблой.

И гордости зеленая трава
перерастет в терпения палитру.

И вечный бой.

И времени войска
уже спешат,
захватывая Польшу.
Мне двадцать пять.
Столетье у виска.
И ни минутой, ни секундой дольше.

 

***

Устав от перьев и небес икарьих,
не отличив — где дар, а где ушиб,
уйти туда, где солнечный фонарик
у вьюги отбирает камыши.

Уйти туда, где мелодичный Бальмонт
глотает ударения как джин.
Уйти туда, где выстрелы не ранят
и вечер не случается чужим.

Уйти туда, где не бывает поздно,
где Пушкин — целомудренный старик.
Туда! Туда! где примулы и звезды.
И никаких незавершенных книг.