ЕЛЕНА ЛИТИНСКАЯ ● СТРАСТИ ПО-ИТАЛЬЯНСКИ ● РАССКАЗ
Очнулась я в больнице, вся перебинтованная, под капельницей. Голова гудит, дышать трудно, грудная клетка болит – видно, ребра сломаны. В больницу приходил следователь, рассказал, что нашли меня без сознания у дороги на Лонг-Айленде. Расспрашивал, как это все случилось, кто надо мной так надругался и почему. Долго так и настойчиво расспрашивал. А я первое время не то что говорить – смотреть ни на кого не хотела. Все больше лежала с закрытыми глазами, пытаясь безуспешно отмести и забыть этот кошмар. Следователь приходил снова и снова, терпеливо выжидая, когда же я, наконец, буду готова давать показания. Постепенно я привыкла к мысли, что все то страшное и постыдное (да, да – и постыдное, ведь мне было не только горько и обидно, но жутко стыдно за то, кем я стала) все равно не утаить. И я рассказала ему все, что вспомнила, а заодно и свою жизнь.
* * *
Господи! Неужели все это было? Лето. Ладисполи – любовь моя! Дивный городок на Тирренском море. Розовые виллы с огромными верандами, открытыми ласковому солнцу и невероятно голубому небу, которое бывает только в Италии, когда тебе, то есть мне, всего-то семнадцать лет. У родителей моих печально озабоченные лица эмигрантов, а на моем лице – ни забот, ни
морщинок. Я целый день ношу, словно карнавальную маску, блаженную улыбку,
как будто предчувствую начало романтической истории, которая непременно должна произойти со мной. Меня ничто не смущает – ни эмигрантские птичьи права (единственный документ – израильская виза), ни коммуналка, которую мы делим с такими же, как мы, эмигрантами, ни скудные средства, отпускаемые нам ХИАСОМ (огромное спасибо и за это), ни однообразная еда: каждый день спагетти, помидоры да курица. У меня два раздельных купальника в горошек: черный и голубой, сарафан с открытой спиной и три польских летних платья х.б., которые я ухитрилась купить в ГУМе перед отъездом. Таким гардеробом не похвастаешь. Прямо сказать, маловато для молодой хорошенькой девушки. Ну, вот уж и назвала себя хорошенькой. Не очень-то скромно, но зато чистая правда, если судить по одобрительно пристальным взглядам мужчин.
Каждый день я хожу на пляж, ухитряюсь бесплатно попасть на платный. Валяюсь на бархатно-черном песке и, если повезет и подвернется незанятый шезлонг, раскинусь на нем и замру, подставив изрядно посмуглевшее лицо и тело солнцу.
– Ciao, belissima! – Это ко мне? На всякий случай открываю глаза и вижу молодого симпатичного итальянца. Совсем молоденького, лет восемнадцати-двадцати, в темных очках и тесно обтягивающих крепко сбитое тело плавках.
– Ciao! – Кратко отвечаю ему, ибо мои знания итальянского пока крайне ограничены.
Наш дальнейший разговор протекает на моем школьном, а его – ломаном английском. Карло, так зовут моего нового знакомого, жестикулирует вовсю. Ему не привыкать, он итальянец. Я тоже стараюсь подкрепить школьные знания английского многозначительными кивками головы и хаотичными движениями рук. Карло улыбается и смеется. У него сверкающая белозубая улыбка и громкий заразительный смех. Он служит в итальянской армии. Их часть располагается
недалеко от Ладисполи. У парня сегодня увольнение до 12 часов ночи. Он
приглашает меня покататься на прогулочном катере, а потом на танцы при луне.
Я, недолго думая, соглашаюсь. Нет, вы только не подумайте, что я легкомысленна и готова идти на свидание с первым встречным. Просто итальянское небо и солнце создают необъяснимо романтический настрой, и голова моя идет кругом. К тому же молодой итальянец показался мне милым и симпатичным, и вообще, почему бы мне ни пойти на свидание? По крайней мере, не придется идти с отцом на толкучку и загонять за копейки привезенное из
Союза барахло.
Днем Ладисполи вымирает. Магазины и ресторанчики закрываются. Наступает время благословенной сиесты. Поклевав изрядно надоевшие спагетти с курицей, все наше семейство: мама с папой, мой младший десятилетний
братишка Петька и я дружно отправляемся вздремнуть. Сиеста – мертвый сезон,
все засыпает, и ничего лучше дневного сна в послеобеденный зной все равно не
придумаешь. У нас огромная комната: три металлические кровати, облезлый
шкаф и круглый стол с колченогими стульями. Два окна да стеклянная дверь на крышу. Веранды или балкона, конечно, нет. Такой люкс не по нашим эмигрантским карманам. Но огромная крыша – целиком наша, и папа с Петькой после сиесты там в футбол играют – разминаются.
Вечером я долго прихорашивалась, красилась, мазалась, по очереди
примеряла свои три летних платья, готовилась к свиданию с Карло.
– Куда это ты, Оля, так намыливаешься? – Удивилась мама. Она у меня
молодая, красивая и совсем не строгая. Только немного поблекла от тягот и забот
эмиграции. Ей тогда еще и сорока не было. Обычно я с ней делилась, как с подругой. А тут вот призадумалась. Все ж иду на свидание не с нашим братом- эмигрантом, а с итальянцем. Вдруг мама не поймет, осудит.
– Да я тут познакомилась с одним парнишкой из Ленинграда. Симпатичный такой, интеллигентный, бывший студент. Он пригласил меня прошвырнуться вдоль моря, – лихо сочинила я.
– Интеллигентный, говоришь. Что ж, это отрадно слышать. Ты смотри, не очень загуливай с этим интеллигентом. Чтоб в двенадцать часов была дома, – вклинился в разговор папа.
– Да ладно тебе, па. Что я – Золушка что ли? А если я приду домой в полпервого? Моя карета обернется тыквой, а кучер – крысой? – Отшутилась я.
– Насчет тыквы и крысы не знаю. Но это будет твое первое и последнее свидание в Италии, – отрезал отец.
Карло ждал меня у подъезда. Аккуратный, наглаженный, ботинки блестят. Яркая летняя рубашка распахнута, на крепкой груди – массивный золотой крест. От парня исходил приятный, но чересчур сильный запах мужского одеколона, которым резануло, как только я распахнула входную дверь. Думаю, он вылил на себя, по меньшей мере, полпузырька Calvin Klein или чего-то в этом роде. «Лучше бы душ принял», – подумала я, но сразу отбросила эту негативную мысль, не желая портить себе и ему вечер.
Я далеко не маленького роста – метр семьдесят, а он меня на голову выше и вообще крупный такой, широкоплечий, мышцы под рубашкой играют, ну, прямо Арнольд Шварценеггер. Сильный, спокойный, надежный. И от этой его мощи и мужественности я почувствовала себя настоящей женщиной, хрупкой и беззащитной. Карло взял меня под руку. Его прикосновения были мне приятны. Наш разговор состоял из простейших английских фраз типа:
– It is a nice evening. You are very beautiful.
– I like you too.
– May I kiss you?
– Yes!
Мы катались на прогулочном катере, вернее, все остальные пассажиры
катались и глазели на море и берег, а мы целовались и глазели друг на друга. Не
знаю, что на меня нашло. Я вообще-то была сдержанна, даже скованна, весьма
осторожна, критична к сильному полу и крайне редко позволяла себе влюбляться. Всех мальчишек из нашего класса считала примитивами, недостойными глубокой привязанности и неспособными на сильные чувства. А тут вдруг меня подхватил и закружил вихрь эмоций к первому встречному, ладно скроенному итальянцу. Голову я окончательно не потеряла, я понимала, что это чисто земная влюбленность, физиология, окруженная романтическим ореолом. И
ни о каком родстве душ в последствии речи быть не может, даже если наш спонтанно зародившийся роман найдет продолжение. Если найдет… Но зачем думать о завтрашнем дне, когда сегодняшний вечер так хорош?
На танцах у моря в кафе “Primavera” играли песню Адриано Челентано «Сюзанна». Я не понимала слов, но давняя, еще в Москве полюбившаяся мелодия, с одной стороны, распаляла и без того обострившуюся чувственность, с другой – как ни странно, успокаивала нервы и сглаживала непривычность
ситуации. Песня-то была знакома, значит, нечего страшиться. Я все делаю
интуитивно правильно, и ничего непредвиденного, такого, о чем впоследствии
могу пожалеть, произойти не должно. Карло оказался легким, умелым танцором
и закружил, завертел меня в бешеном ритме до изнеможения. Сердце учащенно
билось, перехватывало дыхание.
– Довольно, все! Enough! Перестань, ну, пожалуйста, а то я просто умру, – взмолилась я, скинула туфли и почти грохнулась на стул.
– Нет, я не позволю тебе умереть, Ольга. I love you, – улыбнулся Карло.
– Ты меня любишь? So soon? Уже, так скоро? Но ведь ты меня даже не знаешь.
– Нет, я тебя знаю. Я знаю тебя ровно четыре часа и двадцать минут. – Карло показал на пальцах. – Ты моя русская принцесса из сказки. Principessa. Я еще никогда не встречал такой прекрасной девушки, как ты. Ну, как я могу тебя не любить? Я не шучу. Я вообще очень серьезный человек. Ты должна мне верить. Trust me.
– Ты сумасшедший. You are crazy! Ты абсолютно и бесповоротно спятил, но ты мне очень, очень нравишься.
Карло проводил меня домой. Мы еще долго целовались у подъезда, и он назначил мне свидание ровно через две недели в полдень на том же месте на пляже, взяв с меня слово, что я не стану ни с кем другим встречаться и буду честно его ждать. (You wait for me!) Ровно в полночь я повернула ключ в замке нашей съемной квартиры и на цыпочках, чтобы не будить родителей и Петьку, прошла в комнату. Отец с Петькой спали, а мама читала книгу при свете ночника.
– Ну что? Хорошо провела время с интеллигентным мальчиком? – В голосе мамы звучало легкое беспокойство.
– Чудесно! Так здорово, мам! – «Сказать или не сказать? Нет, лучше как-
нибудь потом. А то занервничает, спать не будет. Разбудит папу. Начнут
разборку», – подумала я, улеглась в кровать и мгновенно уснула.
На следующий день я еле-еле пробудилась в одиннадцатом часу. Я
вспоминала вчерашний вечер, ладно скроенную фигуру Карло, его темные,
внимательные глаза, сухие горячие губы и ласковые руки. Мне казалось, что
вчера меня неожиданно пригласили на главную роль в итальянском фильме. Все
прошло, краткая съемка фильма закончились, и вот я снова вернулась в
обыденную жизнь русско-еврейской беженки, ожидающей разрешения на въезд в
Соединенные Штаты. События прошлого вечера были настолько нереальны, и
мое поведение и участие в этих событиях настолько необычно, что ожидать
какого-либо продолжения я не могла. Поразмыслив и еще раз прокрутив киноленту свидания с Карло, я решила постараться выкинуть его из головы и жить, как жила прежде. Однако ровно через две недели Карло снова появился на пляже – загорелый, красивый, обходительный и откровенно влюбленный. Я
понимала, что мы принадлежим к разным мирам – социально, этнически и
культурно. Еврейская девушка из Москвы. Папа – инженер, мама – учительница
средней школы. И паренек из крестьянской семьи – итальянец, да еще сицилиец к тому же, со всеми вытекающими отсюда клановыми обычаями и предрассудками. От одной мысли о возможной причастности Карло к мафии становилось страшно – мороз по коже. Кроме мощного необъяснимого сексуального притяжения (а
можно ли вообще как-то объяснить причину физического влечения?) у нас не
было никакой базы для дальнейшего развития романа. Но ведь бывают летние романы, – успокаивала я себя. – Назову-ка все происходящее летним романом и перестану волноваться по этому поводу. Назвала. Легче не стало.
Вечером я снова полетела на свидание с Карло и снова обманула родителей. За три месяца жизни в Ладисполи мы с Карло виделись пять раз. Мы
прошли набережную вдоль и поперек. Несколько раз ходили в кино на последний
сеанс. Спроси меня, какие фильмы мы смотрели – и я абсолютно ничего не вспомню, так как от начала до конца сеанса мы целовались, обнимались и интимно ласкали друг друга с такой страстью, что если бы можно было здесь же в кинотеатре отдаться ему, я бы отдалась, не задумываясь. А он, бедняга, мужественно и благородно терпел и головы не терял. Мы обсидели все уютные отдаленные скамейки в местном парке, выпили дикое количество капуччино и эспрессо и съели уйму пирожных и мороженого. К несчастью, а может и к лучшему, у нас не было комнаты или угла, куда мы могли бы приткнуться, и кровати, на которой мы смогли бы любить друг друга all the way. Мы старались урвать у природы любви, как можно больше, но настоящего секса позволить себе под открытым небом не могли. А лето близилось к концу, наше семейство получило разрешение на въезд в Америку. Отлет назначили на 25 августа. Мы с Карло так привязались к друг другу, что страшно и горько было думать о разлуке.
– Я не могу жить без тебя, Ольга. Пожалуйста, не уезжай в Америку! Останься здесь со мной. Stay with me. Давай поженимся, ну хоть завтра – тут в Ладисполи. Через несколько месяцев я демобилизуюсь. Мы поедем вместе в Палермо. Я тебя познакомлю со своей семьей. Знаешь, у меня прекрасные родители, старший брат и две младшие сестры. Ты им непременно понравишься и они тебе. You will like each other.
– Мне тоже будет без тебя очень плохо. Я даже не могу подумать о том, что там, в Америке, не будет тебя рядом. Не будет твоих рук и наших поцелуев. Но как же мои родители, моя семья? Они не позволят мне с тобой остаться. Ты
забыл, что мне только семнадцать лет. I am only seventeen, you see. Понимаешь,
я ведь несовершеннолетняя. Я должна лететь с ними в Америку. А ты, ты ведь
можешь потом ко мне приехать, конечно, если не разлюбишь.
– Разлюбить тебя? Нет, это невозможно. Даже, если ты сама меня
разлюбишь и захочешь, чтобы я разлюбил тебя, я не смогу этого сделать. Я теперь твой навсегда. Пиши мне. Please, write to me. Как только прилетишь в Нью-Йорк, сразу же напиши. Я буду ждать. – У Карло в глазах стояли слезы, а я так просто ревела вовсю.
Мы простились за день до отлета. Мои родители так ничего и не узнали о
нашем романе. Я не могла себя заставить рассказать им о том, кто выступал в роли «интеллигентного парня из Ленинграда», с которым я провела лето. Представляю папину реакцию. Нет, даже представить трудно. Да и мама, с
которой у меня, в общем, всегда было понимание, скорее, как между подругами,
чем между матерью и дочерью – на сей раз, мягко выражаясь, не одобрила бы нашу с Карло любовь. Так затаившись, я полетела вместе с семьей в Бруклин, штат Нью-Йорк.
* * *
В Бруклине у нас не было ни родных, ни друзей, ни даже знакомых, кроме нескольких эмигрантских семей, с которыми мы вместе жили в Ладисполи. Первые несколько недель мы провели в огромном, грязном, давно нуждающемся в ремонте, отеле St. George. На полу – видавшее виды ковровое покрытие,
облезлые стены – грязно белого цвета, потрескавшийся потолок, ошметки
которого сыпались на голову. В ванной тоненькая струйка горячей воды, которая
никак не хотела, смешиваясь с холодной, переходить в теплую. Бачок в уборной набирался водой приблизительно каждые полчаса и упрямо не желал спускать воду, если обстоятельства требовали это сделать чуть чаще. На окнах ни шторок от солнца, ни сеток от мух, комаров, ос и прочих насекомых, которые свободно
залетали в номер в поисках пищи. Словом, после итальянского рая – краткая
увертюра в бруклинский ад. Это так, чтобы спуститься с неба на землю и
почувствовать себя в истинно иммигрантской шкуре.
Но что-то я отвлеклась от главной нити моего рассказа. Итак, после трех недель в мерзком отеле мы сняли небольшую (с одной спальней), но чистую квартирку в частном доме в хорошем районе Sheepshead Bay. Квартира была, в общем, недорогая (для нормально работающих людей), но для нас, иждивенцев организации NYANA, месячная квартплата была абсолютно неподъемным грузом и, чтобы устоять на ногах под тяжестью этой ноши, мой папа быстренько получил американские водительские права и устроился работать на cash в car service. Маму засунули на бухгалтерские курсы, Петьку – в местную школу, а меня пристроили пока в «Школу красоты», так как на первый семестр в колледж я опоздала. Среди всей этой кутерьмы первых месяцев устройства в Бруклине я немного отвлеклась от мыслей о Карло, а он неутомимо продолжал забрасывать меня письмами и даже, расхрабрившись, позвонил раз по телефону. Слава Богу, дома, кроме Петьки и меня, никого не было. Пока мы с Карло нежно ворковали, мой вредный малолетний братец преспокойненько мотал на ус секретное содержание нашего разговора и потом стал меня в наглую шантажировать, угрожая рассказать все отцу с матерью. Сначала я благополучно откупалась мороженым. Лишняя порция в день – не велика беда. Потом аппетиты Петьки
возросли, и он потребовал дополнительных денег на карманные расходы. А денег
у меня не было. У меня в то время вообще почти не водились деньги. Тут мне
ничего другого не оставалось делать, как признаться во всем родителям. Я
рассказала им, что познакомилась в Ладисполи с Карло и что мы полюбили друг
друга. Рассказывала со слезами на глазах для пущей мелодрамы.
– Если вы не разрешите мне с ним переписываться и говорить по
телефону, я просто брошу все и уеду в Италию. Мне уже исполнилось
восемнадцать лет. Я совершеннолетняя и могу распоряжаться своей жизнью, как хочу, – напомнила я и умолкла, ожидая бури. Как ни странно, бури не последовало. Мама только поохала и выпила привезенной из Москвы валерианки. Отец, усталый от мотанья в car service, безденежья и неустроенности, как-то сник, растеряв свой авторитет главы семейства, и махнул на меня рукой. Мол,
поступай, как знаешь. Я тебе не помеха. И пошел спать.
С тех пор Карло стал мне частенько названивать. Я приглашала его в гости, хотя в душе понимала, что в нашей квартирке с одной спальней поместить его некуда.
– А знаешь, что, – сказал он мне как-то раз. – Не хочу я к тебе в гости.
Если уж приеду, так мы сразу и поженимся.
– Как это так сразу и поженимся? А где мы жить будем и на какие средства? – Недоумевала я.
– Не волнуйся, – заверил меня Карло. – Я скопил немного денег. Приеду – снимем квартиру. А там, глядишь, и работу найду. Я человек рабочий, руками умею все – могу дома строить, могу машины ремонтировать. Я итальянец и о своей семье всегда позабочусь. Со мной не пропадешь.
Что мне было делать? Я любила Карло, соскучилась по нему до
головокружения, аж ноги подкашивались, когда вспоминала наши ласки на
скамейках и в кинотеатре, и дала согласие выйти за него замуж. Встречали мы его в аэропорту Кеннеди всей семьей. Папа – в кар сервисе за рулем, мама – рядом с пузырьком валерианки в руках, я – с цветами, а Петька с дурацкой ухмылкой. И вот Карло шел мне навстречу – высокий, красивый, с улыбкой во все лицо, с темными, сияющими глазами в элегантном модном костюме. Да, итальянцы понимают толк в одежде. Не стесняясь родителей и Петьки, на какое-то время совсем о них позабыв, я полетела к Карло, повисла на нем и разрыдалась от счастья. А он прижал меня к себе, потом как бы отстранил на мгновение и зацеловал мой рот, глаза, лоб и волосы короткими частыми поцелуями. Потом взял меня под руку, подвел к моим родителям, вежливо наклонил голову и торжественно произнес заранее заготовленную английскую фразу: «Я люблю вашу дочь. Позвольте нам пожениться. Мы будем счастливы».
Мои родители, продукты эпохи социализма, не привыкшие к подобным старинно-официальным церемониям хорошего тона, когда молодой человек просит у родителей руки их дочери, оторопели и не смогли произнести ничего более вразумительного, чем: «Да, да, конечно!» Сие восклицание выражало симпатию к Карло, согласие с тем, что мы будем счастливы, ну и, конечно, общее согласие на наш брак. Словом, взяли мы с Карло моих родителей прямо-таки на абордаж и не оставили им выбора. Очень скоро сыграли свадьбу, весьма скромную (по нашим тогдашним возможностям), и стала я в восемнадцать лет Mrs. Carlo Falcone.
Мы сняли небольшую квартиру недалеко от родителей, и со страстью, на которую способны только очень молодые молодожены (Карло тогда было
двадцать два года) нырнули в океан семейной жизни. Стыдно признаться, но я,
несмотря на всю свою показную современность и независимый нрав, в
восемнадцать лет оставалась девственницей. К великой радости Карло. Не знаю,
как бы отреагировал мой консервативный муж сицилиец, если бы выяснилось, что он у меня не первый. По мягкости характера, наверное, не стал бы на меня поднимать руку, но обиду бы затаил, это точно. А я оказалась нетронутой, и от этого он еще больше любил и желал меня. Слова «любить» и «желать» слишком
слабы, чтобы выразить то, что испытывал ко мне Карло. Его чувство являло
собой необычную смесь глубокой душевной привязанности, высокого духовного обожествления (разве что не молился на меня) и воистину звериной тяги к моему телу. Он хотел и имел меня каждую ночь, несколько раз за ночь, утром после пробуждения и вечером перед сном. Его потенция была воистину безгранична. Вначале, когда я входила во вкус искусства любви, мне все это очень
импонировало. Надо же, как мне повезло! Мой муж – великолепный любовник и
человек хороший. Ну, просто счастье привалило, да и только. Потом, когда на моем теле и внутри него не осталось ни одного места, свободного от ласки мужа, когда он буквально вылюбил, излюбил меня всю, мне захотелось разжать мужнины объятия и сделать глубокий вдох. Я даже пару раз, когда мама болела,
оставалась ночевать у родителей, ссылаясь на необходимость моего присутствия
в их доме. Карло, само собой, мягко выразил свое неудовольствие. Не знаю, чем бы дело кончилось, если бы в один по-настоящему прекрасный день я не заподозрила, что беременна. Сходила к врачу – беременность подтвердилась.
– Карло, дорогой, я беременна. Срок – три месяца. Ты ведь хочешь, чтобы у нас был ребенок, – сказала я мужу после ужина, сознательно выбрав для признания вечернее время, чтобы избежать нескончаемо утомительных ночных
объятий.
– О боже, как я счастлив! А ты уверена, что беременна?
– Да, да, абсолютно уверена. Я вчера была у врача… Словом, где-то через полгодика у нас будет ребенок. И… сейчас самое ответственное время. С любовью надо повременить, а то, не дай Бог, будет выкидыш. Так сказал врач, – добавила я для пущей солидности.
Карло обуревали противоречивые чувства. Как истый католик, он
благоговел перед чудом зачатия и страшился погубить нашего будущего ребенка. Как молодой, здоровый, полный сексуальной энергии мужчина, к тому же обожающий свою юную жену, он не мог и помыслить провести ночь без ее тела. Все же здравый смысл одержал верх над страстью, и Карло на какое-то время оставил меня в покое. А тут еще подвернулась хорошая работа – механиком в автомастерской. Работать Карло умел. Вкалывал он, как настоящий папа Карло, – по десять-одиннадцать часов в день. Приходил домой в семь вечера, вымотанный, потный, грязный. Сразу в душ, переоденется, поужинает, прилипнет к телевизору и спать. До любви ли тут? Так мы и жили, как многие пролетарские семьи – примитивно просто, книг не читали, ходили в гости к моим родителям или к друзьям мужа, где жены обсуждали модные тряпки и кулинарные рецепты, а мужья накачивались пивом и смотрели по телевизору футбол. Иногда мне удавалось уговорить Карло сходить в кино, хотя он предпочитал брать фильмы в рент и смотреть их у себя на диване в гостиной. Я томилась телесно (беременная) и душевно от одиночества, ибо кроме плотской любви и забот по хозяйству у нас с мужем не было ни общих интересов, ни точек соприкосновения. Я приходила к маме и плакалась ей на свою разнесчастную, нудную, растительную жизнь, и мудрая моя мама успокаивала меня, как могла. «Карло – отличный муж, – говорила она. – Да, ему не хватает образования и кругозора, но это поправимо. Он еще очень молод. Нечего
работать по двенадцать часов в сутки! Всех денег все равно не заработаешь. Пусть поступит в колледж, погрызет науку. Глядишь – и появятся новые интересы. Такие мужья, как он, на дороге не валяются».
* * *
Наконец родился маленький Марсел (Марчелло). Я к тому времени окончила «Школу красоты», но работу найти не успела – надо было сидеть дома с ребенком. Марсельчик получился красивенький, весь в папу – глазки черные,
волосики тоже. Сицилийские гены напрочь забили мои ашкеназийские голубые глаза и светло-каштановые волосы. Я пристально вглядывалась в черты крохотного личика, но, увы, ничего не находила из нашей породы. Как будто и не мой вовсе мальчик родился из меня на свет. Первое время меня это несколько огорчало, но вскоре я настолько привязалась к маленькому теплому комочку,
требовательно сосавшему мою грудь, что невольно смирилась с его цыганистой
внешностью. Карло в сыне души не чаял. Еще бы! Для сицилийца это много значило – первенец, к тому же вылитый отец. Карло даже слегка охладел ко мне, все с сынишкой возился, и теперь уже не так часто приходилось мне выполнять, так называемые, супружеские обязанности. Когда секса стало меньше, мне, по
закону подлости или справедливости, захотелось секса больше. Измотанному
работой и бессонными ночами с плачущим в колыбели младенцем, Карло было не до любви. Он едва ухитрялся прикорнуть пару часиков – я-то могла отоспаться и днем вместе с малышом, а мужу утром надо было вставать на работу. Карло подремывал рядом, а я, истекая любовным соком, умирала от желания и беспомощно кусала губы. Будить мужа я не решалась.
Вот так на свою голову привил мне мой страстный итальянский муж
искусство плотской любви, а когда я после родов созрела, наконец, для роли
возлюбленной, у Карло не было сил поддерживать огонь, который он сам разжег. В общем, я была молодая, здоровая женщина, которую мучили, с одной стороны, неутоленная страсть, с другой – тупое, бездуховное, растительное существование. Целый день дома одна с ребенком, кормление его и себя (для пущей молочности) по часам, сон между кормлениями (Марсельчика и мой заодно), немного стирки и
уборки, прогулки в парке с коляской, а вечером встреча измочаленного работой
мужа, пахнущего потом, газолином и машинным маслом. И так каждый день. Я была непростительно молода, эгоистична и абсолютно не готова для роли преданной итальянской жены и тем более матери. Я прокисала, как квашеная капуста под гнетом. Как говорят в народе, девка свое не отгуляла. Мне хотелось веселой, беззаботной, может быть, студенческой жизни с умными книгами, интересными спорами, вечеринками, гулянками и романами. Да, да… романами.
На помощь, как всегда, пришла мама. Если б не она, я бы точно впала, как теперь говорят по-научному, в послеродовую депрессию. Как-то вечером мама зашла к нам на огонек, и перед ее глазами предстала печальная картина запустения быта и разлада семейных отношений. Повсюду были разбросаны вещи, на мебели – недельный слой пыли, в раковине – заскорузлая грязная посуда. На диване – с банкой пива голодный, мрачный Карло, вперивший остекленелый взгляд в телевизор. На кухне зачумленная, неприбранная я пытаюсь что-то сварганить на ужин на скорую руку. И только в колыбельке покой и тишина, благословение Божие – наш маленький ангелочек Марсельчик, аккуратненький, ухоженный (его я еще запустить не успела), сладко посасывая пустышку, знай себе, спит. Ну, чистое сокровище на свалке.
– Оленька, я понимаю, как тебе нелегко физически, еще тяжелее –
морально. Ну, хочешь, я тебя подменю на пару часов в неделю, посижу с
Марсельчиком, а ты запишись в колледж, ну хоть в Kingsborough Community у
нас в Бруклине, – предложила она.
– Мамочка, ты моя спасительница! Тебе не надо ничего объяснять. Ты все понимаешь без слов. Завтра же пойду, все разузнаю про колледж, – обрадовалась я. Так вместо того чтобы хоть немного сократить рабочий день мужа и направить
его ограниченный средней школой и службой в армии интеллект в сторону
высшего американского образования, в колледж поступила я. А Карло продолжал вкалывать по двенадцать часов в день и даже не роптал, так как, видимо, не представлял жизни иной для настоящего мужчины, кормильца семьи. Хотя теперь, когда пару раз в неделю на кухне орудовала моя мама, наградой мужу за труды был вкусно-калорийный итальянский обед, который мама со
всеми деталями и приправами освоила по поваренной книге. Мама старалась, как
могла, спасти нашу молодую, безрассудно и на живую нитку сшитую семью, которая уже трещала по всем швам. Ибо единственное, что связывало нас вначале – страсть – отошло на задний план. Правда по выходным, если условия позволяли (то есть, если Марсельчик не капризничал и спокойно спал), мы пытались
наверстать упущенное и занимались любовью с неистовством молодых здоровых
тел, как будто хотели доказать друг другу, что наша страсть еще жива.
* * *
Шло время, Марсельчику исполнилось два года. Я закончила двухгодичную программу Kingsborough Community и поступила в Brooklyn College. Решила стать программистом. Серьезные занятия требовали от меня полной отдачи. Я пропадала в колледже, и мне было не до семейных
обязанностей матери и жены. Ребенка мы определили в русский детский сад на
12 часов в сутки с семи до семи. Я отвозила его в садик утром, а Карло забирал
домой вечером. После занятий, вместо того чтобы спешить домой к мужу и ребенку, я шла в библиотеку и сидела там до позднего вечера. Проводить все вечера в библиотеке было совершенно не обязательно, но я, как говорится, отбилась от рук и придумывала себе задания и лабораторки – лишь бы не заниматься домашним хозяйством. Возвращалась из колледжа я где-то в
десять-одиннадцать вечера. Марсельчик, ухоженный, накормленный мирно спал
в колыбельке. Карло, не дождавшись меня, засыпал прямо в одежде на диване перед включенным телевизором. Посреди ночи он просыпался и перебирался в нашу брачную постель. Карло нежно обнимал меня, ласкал. Я чувствовала тепло его тела, но пробуждаться не хотела или просто притворялась спящей.
Утром, избегая смотреть в глаза мужу, я готовила завтрак на скорую руку, одевала ребенка и тащила его в любую погоду – будь то дождь, снег, жара или холод – в детский сад. И так каждый день, кроме уикендов. Я понимала, что все это не может продолжаться до бесконечности, что раньше или позже настанет час объяснения: Карло призовет меня к ответу, и мне придется ему что-то говорить. А что говорить ему, я не знала. Вечно в бегах и за книгами – у меня не было времени перевести дыхание и разобраться в собственных чувствах и поступках.
Дальше – больше. Как-то после занятий одна из моих сокурсниц, незамужняя девушка откровенно веселого нрава, затащила меня на вечеринку по случаю окончания зимней сессии. Помню, была уйма народу, много выпивки и по-студенчески мало закуски. Детали этого вечера не отложились в моей памяти. Наверное, мне что-то подсыпали в коктейль. А может, я сама накурилась травки. Словом, очнулась я под утро – раздетая, в чужой постели рядом с незнакомым, дурно пахнущим парнем. Кошмар, да и только! Я быстренько оделась, благо вещи мои валялись тут же на полу, и даже сумочка нашлась, правда, с пустым
кошельком, и рванула домой пешком, так как не было даже мелочи на автобус. В
дверях меня встретил разъяренный муж и, не долго думая, залепил мне
увесистую пощечину.
– Ольга, где ты была, дрянь? Твои родители и я – мы всю ночь не спали. Я даже в полицию звонил, только там сказали, что рано еще тебя разыскивать. Может, сама объявишься. Говори, где была, сука!
– Где я была, там меня уже нет, – пробормотала я единственное, что мне
пришло в голову, схватилась за щеку и бросилась в кухню приложить лед. А Карло – за мной, схватил меня за плечи, трясет, не отпускает: «Ты мне скажешь, где была, или нет? Как я устал от тебя, от твоей вечной учебы! Тебя никогда, никогда нет дома. Но то было хоть днем, а теперь ты и ночью шляешься. Тебе никто не нужен: ни муж, ни ребенок, ни семья. Ну что вообще тебе нужно?
Разлюбила? Любовника завела?» Он все кричал и кричал и продолжал с
остервенением трясти меня за плечи. Я попыталась вырваться из его сильных рук и больно ударилась головой об угол кухонного шкафчика. Карло опешил, испугался и отпустил меня. Щека моя горела, из рассеченной кожи на затылке
сочилась кровь. Ноги подкосились, и я, рыдая, рухнула на пол.
– Ну, прости, прости меня! – Молил муж, обхватив руками мою голову. – Я не хотел причинить тебе боль. Господи, ну скажи хоть слово! Что же ты молчишь?
А что я могла ему сказать? Что мне надоело его пахнущее потом, газолином и машинным маслом тело? Что мне неприятны прикосновения этих его рук с мозолями, заусенцами и вечной грязью под ногтями, которую не берет
ни мыло, ни щетка? Что нам не о чем с ним говорить? Что он мне стал противен –
весь – со своим примитивным английским, итальянским акцентом, пивом и
футболом по телевизору? Что наш брак – это ошибка, которую невозможно исправить? Я молчала, только изредка всхлипывала и смотрела на Карло откровенно ненавидящим взглядом. Все было ясно без слов.
После этой сцены объяснения без объяснений мы вообще перестали разговаривать друг с другом. Общались только по крайней необходимости
короткими фразами типа «покорми ребенка и уложи его спать, ужин на плите, я
ухожу к маме» и т.д. Где-то еще пару месяцев мы продолжали по инерции и от безысходности тянуть разбитую телегу семейной жизни, а потом в один из уикендов Карло собрал свои вещи и спокойным решительным тоном сказал мне, что переезжает к товарищу. Мол, я с Марсельчиком могу остаться в этой квартире. Он будет оплачивать рент, и только. Словом, если я хочу самостоятельной жизни, мне придется бросить колледж и поступить на работу. А ребенок, ребенок пока останется со мной. До развода. Тут впервые прозвучало грозно-безысходное слово «развод».
– Ты решил со мной разводиться? – сказала я полушепотом.
– И ты еще спрашиваешь? Ты же меня терпеть не можешь, к себе не подпускаешь. Развод развяжет тебе руки. Любовника домой приведешь.
– Нет у меня никакого любовника, и ты это прекрасно знаешь.
– Сегодня нет, так завтра будет. Ведь ты же б… Я тебя насквозь вижу, – обреченно и уже беззлобно сказал Карло.
– Послушай, ну дай же мне закончить колледж. Ведь недолго осталось. Ну не можем мы жить как муж и жена, так попробуем хотя бы сохранить человеческие, дружеские отношения. Зачем же ты меня топишь? – Взмолилась я.
– Дружеские отношения! С тобой! Никогда! Ты меня предала, ты предала нашу любовь. Мы, сицилийцы, этого не прощаем. Убить бы тебя, гадину, да не
хочу ребенка сиротой оставить. Все. Finita la comedia. – И Карло уехал к приятелю или куда-то там еще, оставив меня среди хаоса разбросанных вещей и грустных мыслей.
Карло сдержал свое слово и исправно платил рент за нашу квартиру. Конечно, денег мне катастрофически не хватало. Пришлось поступить на работу клерком в библиотеку и пока, на время, бросить колледж. Наш разводный
процесс тянулся около года. В итоге мы с Карло получили, так называемые,
совместные родительские права на ребенка (mutual child custody) – нелепее решения не придумаешь. По суду Марсельчику предписывалось жить попеременно одну неделю с матерью, другую – с отцом.
Ребенку исполнилось пять лет. Он поступил в kinder garden. Когда сынок жил со мной, я брала в три часа дня ланч и летела забирать его из школы. На
бэбиситтера денег не хватало, и я таскала мальчика на работу в библиотеку, где
он, усталый, полусонный просиживал за приготовлением уроков до шести, а иногда и до восьми часов. После работы я быстренько кормила ребенка и укладывала его спать. Частенько приходила мама и оставалась у нас на ночь.
Приход мамы развязывал мне руки, и я вырывалась на волю. В меня словно бес вселялся. Я красилась, мазалась, надевала непременно что-нибудь яркое и убегала из дома в бар расслабиться. Из бара в бар, из бара в бар. Ночная бабочка с еще не обгоревшими крылышками. Забыла я, что у бабочки век короткий и беспечно порхала от одного огонька к другому. До сих пор не пойму, что двигало мной: поиск суперлюбовника или чувство безысходности, оттого что наш дом, построенный из бархатного черного песка, смыло непогодой. Карло думал, что у меня был любовник. Не было у меня в то время ни постоянного любовника, ни даже близкой подруги, с которой можно было просто посидеть в кафе и поболтать о том, о сем, ну, словом, отвести душу. Я ходила из бара в бар как неприкаянная и искала приключений на свою голову: курила, пила и стреляла глазами в поисках подходящего кадра – на час, на вечер, на ночь… Ну, точно как в фильме “Looking for Mr. Goodbar”. Правда, домой я никого не приводила, и соглашалась идти к «нему» или в мотель. Я очень хорошо помнила концовку этого фильма, когда очередной любовник убивает главную героиню, но и эта печальная история меня не останавливала. Я неслась к пропасти, словно гонимая Амоком. Слухи о моих ночных приключениях поползли по городу, докатились они до ушей Карло, и он подал на меня в суд, чтобы лишить материнских прав за безнравственность.
Материнских прав меня не так-то просто было лишить. Я же работала,
дома благодаря маминой помощи – чистота и порядок. Ребенок ухоженный, в детском садике первый ученик. А то, что в библиотеке полдня проводит, так многие дети там просто так без надзора болтаются, а мой, хотя бы под материнским оком, книжки с картинками смотрит да на компьютере играет. В общем, не сумел Карло отомстить мне через суд. Не мытьем – так катаньем. Он кое-что похлеще придумал.
* * *
Подсел как-то ко мне в баре один с виду симпатичный молодой человек, мягкий такой, с хорошими манерами, то ли итальянец, то ли латино. Вечно ко мне смазливые брюнеты клеятся. Мои голубые глаза и длинные светло-каштановые волосы их словно магнитом притягивают. Видно, судьба у меня такая. А от судьбы, как ни барахтайся, не уйдешь. Слово за слово, рюмка за рюмкой… Я хватила лишнего и была необычайно весела в тот вечер. А он, хоть и
выпил изрядно, был трезв, как стеклышко. Уставился на меня своими темными глазами, задумался, как будто что-то понять хотел. Сели мы в его “Lexus” и поехали к нему домой – не помню: то ли на Лонг-Айленд, то ли на Стейтен-Айленд. Красивый такой дом, с бассейном и садом, как в кино. Только кино это потом оказалось фильмом ужасов. Швырнул он меня на кровать, сорвал одежду и говорит: «Ну, держись, сука! Знай наших!», – и стал меня избивать и трахать с таким остервенением, что я тут же отключилась… Больше ничего не помню. – Закончила я свой рассказ.
– Ну а, кроме того, что этот тип симпатичный и похож на итальянца или латино, что-нибудь еще помните? Какие у него черты лица, нос, рот? Описать можете? – Спросил следователь.
– Нет, не могу. Закрываю глаза и вместо его лица вижу какое-то расплывчатое пятно.
– А как звали этого парня? Он наверняка назвался каким-то именем. Ведь вы же не с безымянным итальянцем на Лонг-Айленд поехали?
– Может, как-то и назвался, только я совершенно не помню его имени. Пьяная была в стельку. Единственная фраза, которую он несколько раз повторил, «Знай наших!» Кто такие эти «наши» и почему я должна их знать, ума не приложу. И если честно – мне так плохо физически и морально, что не хочется даже анализировать, кто меня и за что.
– Я вас понимаю. Вы устали. Не буду пока вас больше мучить расспросами. Вот моя визитка. Если что-то еще вспомните или появятся новые обстоятельства, обязательно позвоните.
Следователь ушел, и я осталась наедине со своими безрадостными мыслями. Единственное, чего мне хотелось, чтобы не было боли. И еще я хотела видеть мальчика моего – Марсельчика, хотя понимала, что нельзя ему ко мне в больницу: увидит маму, всю перебинтованную, и испугается. Нет, раз уж так сложилось, пусть пока побудет с отцом до моей выписки. В больницу приходили мои родители. Мама плакала, отец зубами скрипел и все повторял: «Мы найдем этого гада, этого ублюдка, обязательно найдем!»
На ноги меня поставили быстро – молодой организм взял свое. Срослись поломанные ребра, затянулись ссадины, пожелтели и прошли синяки. Когда я вернулась домой, мама призналась мне, что Марсельчика нигде нет и отца его тоже. Видно улетел в Италию, прихватив с собой ребенка, – и с концами. Растворился там, среди родных деревень и холмов. Сменил имя – свое и Марсельчика. Интерпол умывает руки. Ищи теперь ветра в поле. На душе было так скверно и пусто, что жить не хотелось. Я потеряла сына и вместе с ним смысл жизни и поняла, что без Марсельчика мне ничего не нужно. У меня как бы пелена спала с глаз. Произошло очищение через страдание, и дьявольское наваждение, которое гнало меня из бара в бар от одного мужчины к другому, исчезло. Я больше не питала ненависти к Карло, наоборот, я осознала, сколько горя ему причинила, и даже сочувствовала ему.
Где-то спустя полгода после того, как я выписалась из больницы, я нашла в своем почтовом ящике письмо в конверте без обратного адреса. Письмо было от Карло. «Прости меня, Ольга, я не хотел причинять тебе боль, но иначе поступить не мог. Таковы наши неписаные законы. Марчелло ты больше не увидишь. Даже не пытайся искать! Живи, как можешь, Карло».
«Наши законы…» В памяти сразу всплыли слова подонка, который надругался надо мной и чуть не убил: «Знай наших!» В это трудно было поверить, но вывод напрашивался сам собой – Карло наказал меня руками этого
негодяя. Одна шайка бандитов, одна компания. Надо позвонить следователю.
Ведь он просил позвонить, если появятся новые обстоятельства. Нет, в это нельзя поверить – вопреки всякой логике. Просто чистое совпадение слов. Ведь такое нельзя простить! Иначе как потом жить? – Так я рассуждала, обманывая себя во спасение. Ведь ложь во спасение – святая ложь.
Мама говорит, что мне надо поскорее все забыть и начать новую жизнь, что я еще молода и встречу новую любовь, и у меня будет новая семья и другой
ребенок. Я не сошла с ума и прекрасно понимаю, что мы необратимо
исковеркали свои жизни, и к прошлому возврата нет. Что Карло, если даже
простит меня, и захочет, нет, не вернуть, а хотя бы просто показать мне сына, никогда на это не решится: ведь тогда ему придется предстать перед судом. И все же я подспудно еще на что-то надеюсь. Я закрываю глаза и вижу Ладисполи, Тирренское море и черный песок, и меня гложет неисцелимая тоска по юности и нашей любви.
Очнулась я в больнице, вся перебинтованная, под капельницей. Голова гудит, дышать трудно, грудная клетка болит – видно, ребра сломаны. В больницу приходил следователь, рассказал, что нашли меня без сознания у дороги на Лонг-Айленде. Расспрашивал, как это все случилось, кто надо мной так надругался и почему. Долго так и настойчиво расспрашивал. А я первое время не то что говорить – смотреть ни на кого не хотела. Все больше лежала с закрытыми глазами, пытаясь безуспешно отмести и забыть этот кошмар. Следователь приходил снова и снова, терпеливо выжидая, когда же я, наконец, буду готова давать показания. Постепенно я привыкла к мысли, что все то страшное и постыдное (да, да – и постыдное, ведь мне было не только горько и обидно, но жутко стыдно за то, кем я стала) все равно не утаить. И я рассказала ему все, что вспомнила, а заодно и свою жизнь.
* * *
Господи! Неужели все это было? Лето. Ладисполи – любовь моя! Дивный городок на Тирренском море. Розовые виллы с огромными верандами, открытыми ласковому солнцу и невероятно голубому небу, которое бывает только в Италии, когда тебе, то есть мне, всего-то семнадцать лет. У родителей моих печально озабоченные лица эмигрантов, а на моем лице – ни забот, ни
морщинок. Я целый день ношу, словно карнавальную маску, блаженную улыбку,
как будто предчувствую начало романтической истории, которая непременно должна произойти со мной. Меня ничто не смущает – ни эмигрантские птичьи права (единственный документ – израильская виза), ни коммуналка, которую мы делим с такими же, как мы, эмигрантами, ни скудные средства, отпускаемые нам ХИАСОМ (огромное спасибо и за это), ни однообразная еда: каждый день спагетти, помидоры да курица. У меня два раздельных купальника в горошек: черный и голубой, сарафан с открытой спиной и три польских летних платья х.б., которые я ухитрилась купить в ГУМе перед отъездом. Таким гардеробом не похвастаешь. Прямо сказать, маловато для молодой хорошенькой девушки. Ну, вот уж и назвала себя хорошенькой. Не очень-то скромно, но зато чистая правда, если судить по одобрительно пристальным взглядам мужчин.
Каждый день я хожу на пляж, ухитряюсь бесплатно попасть на платный. Валяюсь на бархатно-черном песке и, если повезет и подвернется незанятый шезлонг, раскинусь на нем и замру, подставив изрядно посмуглевшее лицо и тело солнцу.
– Ciao, belissima! – Это ко мне? На всякий случай открываю глаза и вижу молодого симпатичного итальянца. Совсем молоденького, лет восемнадцати-двадцати, в темных очках и тесно обтягивающих крепко сбитое тело плавках.
– Ciao! – Кратко отвечаю ему, ибо мои знания итальянского пока крайне ограничены.
Наш дальнейший разговор протекает на моем школьном, а его – ломаном английском. Карло, так зовут моего нового знакомого, жестикулирует вовсю. Ему не привыкать, он итальянец. Я тоже стараюсь подкрепить школьные знания английского многозначительными кивками головы и хаотичными движениями рук. Карло улыбается и смеется. У него сверкающая белозубая улыбка и громкий заразительный смех. Он служит в итальянской армии. Их часть располагается
недалеко от Ладисполи. У парня сегодня увольнение до 12 часов ночи. Он
приглашает меня покататься на прогулочном катере, а потом на танцы при луне.
Я, недолго думая, соглашаюсь. Нет, вы только не подумайте, что я легкомысленна и готова идти на свидание с первым встречным. Просто итальянское небо и солнце создают необъяснимо романтический настрой, и голова моя идет кругом. К тому же молодой итальянец показался мне милым и симпатичным, и вообще, почему бы мне ни пойти на свидание? По крайней мере, не придется идти с отцом на толкучку и загонять за копейки привезенное из
Союза барахло.
Днем Ладисполи вымирает. Магазины и ресторанчики закрываются. Наступает время благословенной сиесты. Поклевав изрядно надоевшие спагетти с курицей, все наше семейство: мама с папой, мой младший десятилетний
братишка Петька и я дружно отправляемся вздремнуть. Сиеста – мертвый сезон,
все засыпает, и ничего лучше дневного сна в послеобеденный зной все равно не
придумаешь. У нас огромная комната: три металлические кровати, облезлый
шкаф и круглый стол с колченогими стульями. Два окна да стеклянная дверь на крышу. Веранды или балкона, конечно, нет. Такой люкс не по нашим эмигрантским карманам. Но огромная крыша – целиком наша, и папа с Петькой после сиесты там в футбол играют – разминаются.
Вечером я долго прихорашивалась, красилась, мазалась, по очереди
примеряла свои три летних платья, готовилась к свиданию с Карло.
– Куда это ты, Оля, так намыливаешься? – Удивилась мама. Она у меня
молодая, красивая и совсем не строгая. Только немного поблекла от тягот и забот
эмиграции. Ей тогда еще и сорока не было. Обычно я с ней делилась, как с подругой. А тут вот призадумалась. Все ж иду на свидание не с нашим братом- эмигрантом, а с итальянцем. Вдруг мама не поймет, осудит.
– Да я тут познакомилась с одним парнишкой из Ленинграда. Симпатичный такой, интеллигентный, бывший студент. Он пригласил меня прошвырнуться вдоль моря, – лихо сочинила я.
– Интеллигентный, говоришь. Что ж, это отрадно слышать. Ты смотри, не очень загуливай с этим интеллигентом. Чтоб в двенадцать часов была дома, – вклинился в разговор папа.
– Да ладно тебе, па. Что я – Золушка что ли? А если я приду домой в полпервого? Моя карета обернется тыквой, а кучер – крысой? – Отшутилась я.
– Насчет тыквы и крысы не знаю. Но это будет твое первое и последнее свидание в Италии, – отрезал отец.
Карло ждал меня у подъезда. Аккуратный, наглаженный, ботинки блестят. Яркая летняя рубашка распахнута, на крепкой груди – массивный золотой крест. От парня исходил приятный, но чересчур сильный запах мужского одеколона, которым резануло, как только я распахнула входную дверь. Думаю, он вылил на себя, по меньшей мере, полпузырька Calvin Klein или чего-то в этом роде. «Лучше бы душ принял», – подумала я, но сразу отбросила эту негативную мысль, не желая портить себе и ему вечер.
Я далеко не маленького роста – метр семьдесят, а он меня на голову выше и вообще крупный такой, широкоплечий, мышцы под рубашкой играют, ну, прямо Арнольд Шварценеггер. Сильный, спокойный, надежный. И от этой его мощи и мужественности я почувствовала себя настоящей женщиной, хрупкой и беззащитной. Карло взял меня под руку. Его прикосновения были мне приятны. Наш разговор состоял из простейших английских фраз типа:
– It is a nice evening. You are very beautiful.
– I like you too.
– May I kiss you?
– Yes!
Мы катались на прогулочном катере, вернее, все остальные пассажиры
катались и глазели на море и берег, а мы целовались и глазели друг на друга. Не
знаю, что на меня нашло. Я вообще-то была сдержанна, даже скованна, весьма
осторожна, критична к сильному полу и крайне редко позволяла себе влюбляться. Всех мальчишек из нашего класса считала примитивами, недостойными глубокой привязанности и неспособными на сильные чувства. А тут вдруг меня подхватил и закружил вихрь эмоций к первому встречному, ладно скроенному итальянцу. Голову я окончательно не потеряла, я понимала, что это чисто земная влюбленность, физиология, окруженная романтическим ореолом. И
ни о каком родстве душ в последствии речи быть не может, даже если наш спонтанно зародившийся роман найдет продолжение. Если найдет… Но зачем думать о завтрашнем дне, когда сегодняшний вечер так хорош?
На танцах у моря в кафе “Primavera” играли песню Адриано Челентано «Сюзанна». Я не понимала слов, но давняя, еще в Москве полюбившаяся мелодия, с одной стороны, распаляла и без того обострившуюся чувственность, с другой – как ни странно, успокаивала нервы и сглаживала непривычность
ситуации. Песня-то была знакома, значит, нечего страшиться. Я все делаю
интуитивно правильно, и ничего непредвиденного, такого, о чем впоследствии
могу пожалеть, произойти не должно. Карло оказался легким, умелым танцором
и закружил, завертел меня в бешеном ритме до изнеможения. Сердце учащенно
билось, перехватывало дыхание.
– Довольно, все! Enough! Перестань, ну, пожалуйста, а то я просто умру, – взмолилась я, скинула туфли и почти грохнулась на стул.
– Нет, я не позволю тебе умереть, Ольга. I love you, – улыбнулся Карло.
– Ты меня любишь? So soon? Уже, так скоро? Но ведь ты меня даже не знаешь.
– Нет, я тебя знаю. Я знаю тебя ровно четыре часа и двадцать минут. – Карло показал на пальцах. – Ты моя русская принцесса из сказки. Principessa. Я еще никогда не встречал такой прекрасной девушки, как ты. Ну, как я могу тебя не любить? Я не шучу. Я вообще очень серьезный человек. Ты должна мне верить. Trust me.
– Ты сумасшедший. You are crazy! Ты абсолютно и бесповоротно спятил, но ты мне очень, очень нравишься.
Карло проводил меня домой. Мы еще долго целовались у подъезда, и он назначил мне свидание ровно через две недели в полдень на том же месте на пляже, взяв с меня слово, что я не стану ни с кем другим встречаться и буду честно его ждать. (You wait for me!) Ровно в полночь я повернула ключ в замке нашей съемной квартиры и на цыпочках, чтобы не будить родителей и Петьку, прошла в комнату. Отец с Петькой спали, а мама читала книгу при свете ночника.
– Ну что? Хорошо провела время с интеллигентным мальчиком? – В голосе мамы звучало легкое беспокойство.
– Чудесно! Так здорово, мам! – «Сказать или не сказать? Нет, лучше как-
нибудь потом. А то занервничает, спать не будет. Разбудит папу. Начнут
разборку», – подумала я, улеглась в кровать и мгновенно уснула.
На следующий день я еле-еле пробудилась в одиннадцатом часу. Я
вспоминала вчерашний вечер, ладно скроенную фигуру Карло, его темные,
внимательные глаза, сухие горячие губы и ласковые руки. Мне казалось, что
вчера меня неожиданно пригласили на главную роль в итальянском фильме. Все
прошло, краткая съемка фильма закончились, и вот я снова вернулась в
обыденную жизнь русско-еврейской беженки, ожидающей разрешения на въезд в
Соединенные Штаты. События прошлого вечера были настолько нереальны, и
мое поведение и участие в этих событиях настолько необычно, что ожидать
какого-либо продолжения я не могла. Поразмыслив и еще раз прокрутив киноленту свидания с Карло, я решила постараться выкинуть его из головы и жить, как жила прежде. Однако ровно через две недели Карло снова появился на пляже – загорелый, красивый, обходительный и откровенно влюбленный. Я
понимала, что мы принадлежим к разным мирам – социально, этнически и
культурно. Еврейская девушка из Москвы. Папа – инженер, мама – учительница
средней школы. И паренек из крестьянской семьи – итальянец, да еще сицилиец к тому же, со всеми вытекающими отсюда клановыми обычаями и предрассудками. От одной мысли о возможной причастности Карло к мафии становилось страшно – мороз по коже. Кроме мощного необъяснимого сексуального притяжения (а
можно ли вообще как-то объяснить причину физического влечения?) у нас не
было никакой базы для дальнейшего развития романа. Но ведь бывают летние романы, – успокаивала я себя. – Назову-ка все происходящее летним романом и перестану волноваться по этому поводу. Назвала. Легче не стало.
Вечером я снова полетела на свидание с Карло и снова обманула родителей. За три месяца жизни в Ладисполи мы с Карло виделись пять раз. Мы
прошли набережную вдоль и поперек. Несколько раз ходили в кино на последний
сеанс. Спроси меня, какие фильмы мы смотрели – и я абсолютно ничего не вспомню, так как от начала до конца сеанса мы целовались, обнимались и интимно ласкали друг друга с такой страстью, что если бы можно было здесь же в кинотеатре отдаться ему, я бы отдалась, не задумываясь. А он, бедняга, мужественно и благородно терпел и головы не терял. Мы обсидели все уютные отдаленные скамейки в местном парке, выпили дикое количество капуччино и эспрессо и съели уйму пирожных и мороженого. К несчастью, а может и к лучшему, у нас не было комнаты или угла, куда мы могли бы приткнуться, и кровати, на которой мы смогли бы любить друг друга all the way. Мы старались урвать у природы любви, как можно больше, но настоящего секса позволить себе под открытым небом не могли. А лето близилось к концу, наше семейство получило разрешение на въезд в Америку. Отлет назначили на 25 августа. Мы с Карло так привязались к друг другу, что страшно и горько было думать о разлуке.
– Я не могу жить без тебя, Ольга. Пожалуйста, не уезжай в Америку! Останься здесь со мной. Stay with me. Давай поженимся, ну хоть завтра – тут в Ладисполи. Через несколько месяцев я демобилизуюсь. Мы поедем вместе в Палермо. Я тебя познакомлю со своей семьей. Знаешь, у меня прекрасные родители, старший брат и две младшие сестры. Ты им непременно понравишься и они тебе. You will like each other.
– Мне тоже будет без тебя очень плохо. Я даже не могу подумать о том, что там, в Америке, не будет тебя рядом. Не будет твоих рук и наших поцелуев. Но как же мои родители, моя семья? Они не позволят мне с тобой остаться. Ты
забыл, что мне только семнадцать лет. I am only seventeen, you see. Понимаешь,
я ведь несовершеннолетняя. Я должна лететь с ними в Америку. А ты, ты ведь
можешь потом ко мне приехать, конечно, если не разлюбишь.
– Разлюбить тебя? Нет, это невозможно. Даже, если ты сама меня
разлюбишь и захочешь, чтобы я разлюбил тебя, я не смогу этого сделать. Я теперь твой навсегда. Пиши мне. Please, write to me. Как только прилетишь в Нью-Йорк, сразу же напиши. Я буду ждать. – У Карло в глазах стояли слезы, а я так просто ревела вовсю.
Мы простились за день до отлета. Мои родители так ничего и не узнали о
нашем романе. Я не могла себя заставить рассказать им о том, кто выступал в роли «интеллигентного парня из Ленинграда», с которым я провела лето. Представляю папину реакцию. Нет, даже представить трудно. Да и мама, с
которой у меня, в общем, всегда было понимание, скорее, как между подругами,
чем между матерью и дочерью – на сей раз, мягко выражаясь, не одобрила бы нашу с Карло любовь. Так затаившись, я полетела вместе с семьей в Бруклин, штат Нью-Йорк.
* * *
В Бруклине у нас не было ни родных, ни друзей, ни даже знакомых, кроме нескольких эмигрантских семей, с которыми мы вместе жили в Ладисполи. Первые несколько недель мы провели в огромном, грязном, давно нуждающемся в ремонте, отеле St. George. На полу – видавшее виды ковровое покрытие,
облезлые стены – грязно белого цвета, потрескавшийся потолок, ошметки
которого сыпались на голову. В ванной тоненькая струйка горячей воды, которая
никак не хотела, смешиваясь с холодной, переходить в теплую. Бачок в уборной набирался водой приблизительно каждые полчаса и упрямо не желал спускать воду, если обстоятельства требовали это сделать чуть чаще. На окнах ни шторок от солнца, ни сеток от мух, комаров, ос и прочих насекомых, которые свободно
залетали в номер в поисках пищи. Словом, после итальянского рая – краткая
увертюра в бруклинский ад. Это так, чтобы спуститься с неба на землю и
почувствовать себя в истинно иммигрантской шкуре.
Но что-то я отвлеклась от главной нити моего рассказа. Итак, после трех недель в мерзком отеле мы сняли небольшую (с одной спальней), но чистую квартирку в частном доме в хорошем районе Sheepshead Bay. Квартира была, в общем, недорогая (для нормально работающих людей), но для нас, иждивенцев организации NYANA, месячная квартплата была абсолютно неподъемным грузом и, чтобы устоять на ногах под тяжестью этой ноши, мой папа быстренько получил американские водительские права и устроился работать на cash в car service. Маму засунули на бухгалтерские курсы, Петьку – в местную школу, а меня пристроили пока в «Школу красоты», так как на первый семестр в колледж я опоздала. Среди всей этой кутерьмы первых месяцев устройства в Бруклине я немного отвлеклась от мыслей о Карло, а он неутомимо продолжал забрасывать меня письмами и даже, расхрабрившись, позвонил раз по телефону. Слава Богу, дома, кроме Петьки и меня, никого не было. Пока мы с Карло нежно ворковали, мой вредный малолетний братец преспокойненько мотал на ус секретное содержание нашего разговора и потом стал меня в наглую шантажировать, угрожая рассказать все отцу с матерью. Сначала я благополучно откупалась мороженым. Лишняя порция в день – не велика беда. Потом аппетиты Петьки
возросли, и он потребовал дополнительных денег на карманные расходы. А денег
у меня не было. У меня в то время вообще почти не водились деньги. Тут мне
ничего другого не оставалось делать, как признаться во всем родителям. Я
рассказала им, что познакомилась в Ладисполи с Карло и что мы полюбили друг
друга. Рассказывала со слезами на глазах для пущей мелодрамы.
– Если вы не разрешите мне с ним переписываться и говорить по
телефону, я просто брошу все и уеду в Италию. Мне уже исполнилось
восемнадцать лет. Я совершеннолетняя и могу распоряжаться своей жизнью, как хочу, – напомнила я и умолкла, ожидая бури. Как ни странно, бури не последовало. Мама только поохала и выпила привезенной из Москвы валерианки. Отец, усталый от мотанья в car service, безденежья и неустроенности, как-то сник, растеряв свой авторитет главы семейства, и махнул на меня рукой. Мол,
поступай, как знаешь. Я тебе не помеха. И пошел спать.
С тех пор Карло стал мне частенько названивать. Я приглашала его в гости, хотя в душе понимала, что в нашей квартирке с одной спальней поместить его некуда.
– А знаешь, что, – сказал он мне как-то раз. – Не хочу я к тебе в гости.
Если уж приеду, так мы сразу и поженимся.
– Как это так сразу и поженимся? А где мы жить будем и на какие средства? – Недоумевала я.
– Не волнуйся, – заверил меня Карло. – Я скопил немного денег. Приеду – снимем квартиру. А там, глядишь, и работу найду. Я человек рабочий, руками умею все – могу дома строить, могу машины ремонтировать. Я итальянец и о своей семье всегда позабочусь. Со мной не пропадешь.
Что мне было делать? Я любила Карло, соскучилась по нему до
головокружения, аж ноги подкашивались, когда вспоминала наши ласки на
скамейках и в кинотеатре, и дала согласие выйти за него замуж. Встречали мы его в аэропорту Кеннеди всей семьей. Папа – в кар сервисе за рулем, мама – рядом с пузырьком валерианки в руках, я – с цветами, а Петька с дурацкой ухмылкой. И вот Карло шел мне навстречу – высокий, красивый, с улыбкой во все лицо, с темными, сияющими глазами в элегантном модном костюме. Да, итальянцы понимают толк в одежде. Не стесняясь родителей и Петьки, на какое-то время совсем о них позабыв, я полетела к Карло, повисла на нем и разрыдалась от счастья. А он прижал меня к себе, потом как бы отстранил на мгновение и зацеловал мой рот, глаза, лоб и волосы короткими частыми поцелуями. Потом взял меня под руку, подвел к моим родителям, вежливо наклонил голову и торжественно произнес заранее заготовленную английскую фразу: «Я люблю вашу дочь. Позвольте нам пожениться. Мы будем счастливы».
Мои родители, продукты эпохи социализма, не привыкшие к подобным старинно-официальным церемониям хорошего тона, когда молодой человек просит у родителей руки их дочери, оторопели и не смогли произнести ничего более вразумительного, чем: «Да, да, конечно!» Сие восклицание выражало симпатию к Карло, согласие с тем, что мы будем счастливы, ну и, конечно, общее согласие на наш брак. Словом, взяли мы с Карло моих родителей прямо-таки на абордаж и не оставили им выбора. Очень скоро сыграли свадьбу, весьма скромную (по нашим тогдашним возможностям), и стала я в восемнадцать лет Mrs. Carlo Falcone.
Мы сняли небольшую квартиру недалеко от родителей, и со страстью, на которую способны только очень молодые молодожены (Карло тогда было
двадцать два года) нырнули в океан семейной жизни. Стыдно признаться, но я,
несмотря на всю свою показную современность и независимый нрав, в
восемнадцать лет оставалась девственницей. К великой радости Карло. Не знаю,
как бы отреагировал мой консервативный муж сицилиец, если бы выяснилось, что он у меня не первый. По мягкости характера, наверное, не стал бы на меня поднимать руку, но обиду бы затаил, это точно. А я оказалась нетронутой, и от этого он еще больше любил и желал меня. Слова «любить» и «желать» слишком
слабы, чтобы выразить то, что испытывал ко мне Карло. Его чувство являло
собой необычную смесь глубокой душевной привязанности, высокого духовного обожествления (разве что не молился на меня) и воистину звериной тяги к моему телу. Он хотел и имел меня каждую ночь, несколько раз за ночь, утром после пробуждения и вечером перед сном. Его потенция была воистину безгранична. Вначале, когда я входила во вкус искусства любви, мне все это очень
импонировало. Надо же, как мне повезло! Мой муж – великолепный любовник и
человек хороший. Ну, просто счастье привалило, да и только. Потом, когда на моем теле и внутри него не осталось ни одного места, свободного от ласки мужа, когда он буквально вылюбил, излюбил меня всю, мне захотелось разжать мужнины объятия и сделать глубокий вдох. Я даже пару раз, когда мама болела,
оставалась ночевать у родителей, ссылаясь на необходимость моего присутствия
в их доме. Карло, само собой, мягко выразил свое неудовольствие. Не знаю, чем бы дело кончилось, если бы в один по-настоящему прекрасный день я не заподозрила, что беременна. Сходила к врачу – беременность подтвердилась.
– Карло, дорогой, я беременна. Срок – три месяца. Ты ведь хочешь, чтобы у нас был ребенок, – сказала я мужу после ужина, сознательно выбрав для признания вечернее время, чтобы избежать нескончаемо утомительных ночных
объятий.
– О боже, как я счастлив! А ты уверена, что беременна?
– Да, да, абсолютно уверена. Я вчера была у врача… Словом, где-то через полгодика у нас будет ребенок. И… сейчас самое ответственное время. С любовью надо повременить, а то, не дай Бог, будет выкидыш. Так сказал врач, – добавила я для пущей солидности.
Карло обуревали противоречивые чувства. Как истый католик, он
благоговел перед чудом зачатия и страшился погубить нашего будущего ребенка. Как молодой, здоровый, полный сексуальной энергии мужчина, к тому же обожающий свою юную жену, он не мог и помыслить провести ночь без ее тела. Все же здравый смысл одержал верх над страстью, и Карло на какое-то время оставил меня в покое. А тут еще подвернулась хорошая работа – механиком в автомастерской. Работать Карло умел. Вкалывал он, как настоящий папа Карло, – по десять-одиннадцать часов в день. Приходил домой в семь вечера, вымотанный, потный, грязный. Сразу в душ, переоденется, поужинает, прилипнет к телевизору и спать. До любви ли тут? Так мы и жили, как многие пролетарские семьи – примитивно просто, книг не читали, ходили в гости к моим родителям или к друзьям мужа, где жены обсуждали модные тряпки и кулинарные рецепты, а мужья накачивались пивом и смотрели по телевизору футбол. Иногда мне удавалось уговорить Карло сходить в кино, хотя он предпочитал брать фильмы в рент и смотреть их у себя на диване в гостиной. Я томилась телесно (беременная) и душевно от одиночества, ибо кроме плотской любви и забот по хозяйству у нас с мужем не было ни общих интересов, ни точек соприкосновения. Я приходила к маме и плакалась ей на свою разнесчастную, нудную, растительную жизнь, и мудрая моя мама успокаивала меня, как могла. «Карло – отличный муж, – говорила она. – Да, ему не хватает образования и кругозора, но это поправимо. Он еще очень молод. Нечего
работать по двенадцать часов в сутки! Всех денег все равно не заработаешь. Пусть поступит в колледж, погрызет науку. Глядишь – и появятся новые интересы. Такие мужья, как он, на дороге не валяются».
* * *
Наконец родился маленький Марсел (Марчелло). Я к тому времени окончила «Школу красоты», но работу найти не успела – надо было сидеть дома с ребенком. Марсельчик получился красивенький, весь в папу – глазки черные,
волосики тоже. Сицилийские гены напрочь забили мои ашкеназийские голубые глаза и светло-каштановые волосы. Я пристально вглядывалась в черты крохотного личика, но, увы, ничего не находила из нашей породы. Как будто и не мой вовсе мальчик родился из меня на свет. Первое время меня это несколько огорчало, но вскоре я настолько привязалась к маленькому теплому комочку,
требовательно сосавшему мою грудь, что невольно смирилась с его цыганистой
внешностью. Карло в сыне души не чаял. Еще бы! Для сицилийца это много значило – первенец, к тому же вылитый отец. Карло даже слегка охладел ко мне, все с сынишкой возился, и теперь уже не так часто приходилось мне выполнять, так называемые, супружеские обязанности. Когда секса стало меньше, мне, по
закону подлости или справедливости, захотелось секса больше. Измотанному
работой и бессонными ночами с плачущим в колыбели младенцем, Карло было не до любви. Он едва ухитрялся прикорнуть пару часиков – я-то могла отоспаться и днем вместе с малышом, а мужу утром надо было вставать на работу. Карло подремывал рядом, а я, истекая любовным соком, умирала от желания и беспомощно кусала губы. Будить мужа я не решалась.
Вот так на свою голову привил мне мой страстный итальянский муж
искусство плотской любви, а когда я после родов созрела, наконец, для роли
возлюбленной, у Карло не было сил поддерживать огонь, который он сам разжег. В общем, я была молодая, здоровая женщина, которую мучили, с одной стороны, неутоленная страсть, с другой – тупое, бездуховное, растительное существование. Целый день дома одна с ребенком, кормление его и себя (для пущей молочности) по часам, сон между кормлениями (Марсельчика и мой заодно), немного стирки и
уборки, прогулки в парке с коляской, а вечером встреча измочаленного работой
мужа, пахнущего потом, газолином и машинным маслом. И так каждый день. Я была непростительно молода, эгоистична и абсолютно не готова для роли преданной итальянской жены и тем более матери. Я прокисала, как квашеная капуста под гнетом. Как говорят в народе, девка свое не отгуляла. Мне хотелось веселой, беззаботной, может быть, студенческой жизни с умными книгами, интересными спорами, вечеринками, гулянками и романами. Да, да… романами.
На помощь, как всегда, пришла мама. Если б не она, я бы точно впала, как теперь говорят по-научному, в послеродовую депрессию. Как-то вечером мама зашла к нам на огонек, и перед ее глазами предстала печальная картина запустения быта и разлада семейных отношений. Повсюду были разбросаны вещи, на мебели – недельный слой пыли, в раковине – заскорузлая грязная посуда. На диване – с банкой пива голодный, мрачный Карло, вперивший остекленелый взгляд в телевизор. На кухне зачумленная, неприбранная я пытаюсь что-то сварганить на ужин на скорую руку. И только в колыбельке покой и тишина, благословение Божие – наш маленький ангелочек Марсельчик, аккуратненький, ухоженный (его я еще запустить не успела), сладко посасывая пустышку, знай себе, спит. Ну, чистое сокровище на свалке.
– Оленька, я понимаю, как тебе нелегко физически, еще тяжелее –
морально. Ну, хочешь, я тебя подменю на пару часов в неделю, посижу с
Марсельчиком, а ты запишись в колледж, ну хоть в Kingsborough Community у
нас в Бруклине, – предложила она.
– Мамочка, ты моя спасительница! Тебе не надо ничего объяснять. Ты все понимаешь без слов. Завтра же пойду, все разузнаю про колледж, – обрадовалась я. Так вместо того чтобы хоть немного сократить рабочий день мужа и направить
его ограниченный средней школой и службой в армии интеллект в сторону
высшего американского образования, в колледж поступила я. А Карло продолжал вкалывать по двенадцать часов в день и даже не роптал, так как, видимо, не представлял жизни иной для настоящего мужчины, кормильца семьи. Хотя теперь, когда пару раз в неделю на кухне орудовала моя мама, наградой мужу за труды был вкусно-калорийный итальянский обед, который мама со
всеми деталями и приправами освоила по поваренной книге. Мама старалась, как
могла, спасти нашу молодую, безрассудно и на живую нитку сшитую семью, которая уже трещала по всем швам. Ибо единственное, что связывало нас вначале – страсть – отошло на задний план. Правда по выходным, если условия позволяли (то есть, если Марсельчик не капризничал и спокойно спал), мы пытались
наверстать упущенное и занимались любовью с неистовством молодых здоровых
тел, как будто хотели доказать друг другу, что наша страсть еще жива.
* * *
Шло время, Марсельчику исполнилось два года. Я закончила двухгодичную программу Kingsborough Community и поступила в Brooklyn College. Решила стать программистом. Серьезные занятия требовали от меня полной отдачи. Я пропадала в колледже, и мне было не до семейных
обязанностей матери и жены. Ребенка мы определили в русский детский сад на
12 часов в сутки с семи до семи. Я отвозила его в садик утром, а Карло забирал
домой вечером. После занятий, вместо того чтобы спешить домой к мужу и ребенку, я шла в библиотеку и сидела там до позднего вечера. Проводить все вечера в библиотеке было совершенно не обязательно, но я, как говорится, отбилась от рук и придумывала себе задания и лабораторки – лишь бы не заниматься домашним хозяйством. Возвращалась из колледжа я где-то в
десять-одиннадцать вечера. Марсельчик, ухоженный, накормленный мирно спал
в колыбельке. Карло, не дождавшись меня, засыпал прямо в одежде на диване перед включенным телевизором. Посреди ночи он просыпался и перебирался в нашу брачную постель. Карло нежно обнимал меня, ласкал. Я чувствовала тепло его тела, но пробуждаться не хотела или просто притворялась спящей.
Утром, избегая смотреть в глаза мужу, я готовила завтрак на скорую руку, одевала ребенка и тащила его в любую погоду – будь то дождь, снег, жара или холод – в детский сад. И так каждый день, кроме уикендов. Я понимала, что все это не может продолжаться до бесконечности, что раньше или позже настанет час объяснения: Карло призовет меня к ответу, и мне придется ему что-то говорить. А что говорить ему, я не знала. Вечно в бегах и за книгами – у меня не было времени перевести дыхание и разобраться в собственных чувствах и поступках.
Дальше – больше. Как-то после занятий одна из моих сокурсниц, незамужняя девушка откровенно веселого нрава, затащила меня на вечеринку по случаю окончания зимней сессии. Помню, была уйма народу, много выпивки и по-студенчески мало закуски. Детали этого вечера не отложились в моей памяти. Наверное, мне что-то подсыпали в коктейль. А может, я сама накурилась травки. Словом, очнулась я под утро – раздетая, в чужой постели рядом с незнакомым, дурно пахнущим парнем. Кошмар, да и только! Я быстренько оделась, благо вещи мои валялись тут же на полу, и даже сумочка нашлась, правда, с пустым
кошельком, и рванула домой пешком, так как не было даже мелочи на автобус. В
дверях меня встретил разъяренный муж и, не долго думая, залепил мне
увесистую пощечину.
– Ольга, где ты была, дрянь? Твои родители и я – мы всю ночь не спали. Я даже в полицию звонил, только там сказали, что рано еще тебя разыскивать. Может, сама объявишься. Говори, где была, сука!
– Где я была, там меня уже нет, – пробормотала я единственное, что мне
пришло в голову, схватилась за щеку и бросилась в кухню приложить лед. А Карло – за мной, схватил меня за плечи, трясет, не отпускает: «Ты мне скажешь, где была, или нет? Как я устал от тебя, от твоей вечной учебы! Тебя никогда, никогда нет дома. Но то было хоть днем, а теперь ты и ночью шляешься. Тебе никто не нужен: ни муж, ни ребенок, ни семья. Ну что вообще тебе нужно?
Разлюбила? Любовника завела?» Он все кричал и кричал и продолжал с
остервенением трясти меня за плечи. Я попыталась вырваться из его сильных рук и больно ударилась головой об угол кухонного шкафчика. Карло опешил, испугался и отпустил меня. Щека моя горела, из рассеченной кожи на затылке
сочилась кровь. Ноги подкосились, и я, рыдая, рухнула на пол.
– Ну, прости, прости меня! – Молил муж, обхватив руками мою голову. – Я не хотел причинить тебе боль. Господи, ну скажи хоть слово! Что же ты молчишь?
А что я могла ему сказать? Что мне надоело его пахнущее потом, газолином и машинным маслом тело? Что мне неприятны прикосновения этих его рук с мозолями, заусенцами и вечной грязью под ногтями, которую не берет
ни мыло, ни щетка? Что нам не о чем с ним говорить? Что он мне стал противен –
весь – со своим примитивным английским, итальянским акцентом, пивом и
футболом по телевизору? Что наш брак – это ошибка, которую невозможно исправить? Я молчала, только изредка всхлипывала и смотрела на Карло откровенно ненавидящим взглядом. Все было ясно без слов.
После этой сцены объяснения без объяснений мы вообще перестали разговаривать друг с другом. Общались только по крайней необходимости
короткими фразами типа «покорми ребенка и уложи его спать, ужин на плите, я
ухожу к маме» и т.д. Где-то еще пару месяцев мы продолжали по инерции и от безысходности тянуть разбитую телегу семейной жизни, а потом в один из уикендов Карло собрал свои вещи и спокойным решительным тоном сказал мне, что переезжает к товарищу. Мол, я с Марсельчиком могу остаться в этой квартире. Он будет оплачивать рент, и только. Словом, если я хочу самостоятельной жизни, мне придется бросить колледж и поступить на работу. А ребенок, ребенок пока останется со мной. До развода. Тут впервые прозвучало грозно-безысходное слово «развод».
– Ты решил со мной разводиться? – сказала я полушепотом.
– И ты еще спрашиваешь? Ты же меня терпеть не можешь, к себе не подпускаешь. Развод развяжет тебе руки. Любовника домой приведешь.
– Нет у меня никакого любовника, и ты это прекрасно знаешь.
– Сегодня нет, так завтра будет. Ведь ты же б… Я тебя насквозь вижу, – обреченно и уже беззлобно сказал Карло.
– Послушай, ну дай же мне закончить колледж. Ведь недолго осталось. Ну не можем мы жить как муж и жена, так попробуем хотя бы сохранить человеческие, дружеские отношения. Зачем же ты меня топишь? – Взмолилась я.
– Дружеские отношения! С тобой! Никогда! Ты меня предала, ты предала нашу любовь. Мы, сицилийцы, этого не прощаем. Убить бы тебя, гадину, да не
хочу ребенка сиротой оставить. Все. Finita la comedia. – И Карло уехал к приятелю или куда-то там еще, оставив меня среди хаоса разбросанных вещей и грустных мыслей.
Карло сдержал свое слово и исправно платил рент за нашу квартиру. Конечно, денег мне катастрофически не хватало. Пришлось поступить на работу клерком в библиотеку и пока, на время, бросить колледж. Наш разводный
процесс тянулся около года. В итоге мы с Карло получили, так называемые,
совместные родительские права на ребенка (mutual child custody) – нелепее решения не придумаешь. По суду Марсельчику предписывалось жить попеременно одну неделю с матерью, другую – с отцом.
Ребенку исполнилось пять лет. Он поступил в kinder garden. Когда сынок жил со мной, я брала в три часа дня ланч и летела забирать его из школы. На
бэбиситтера денег не хватало, и я таскала мальчика на работу в библиотеку, где
он, усталый, полусонный просиживал за приготовлением уроков до шести, а иногда и до восьми часов. После работы я быстренько кормила ребенка и укладывала его спать. Частенько приходила мама и оставалась у нас на ночь.
Приход мамы развязывал мне руки, и я вырывалась на волю. В меня словно бес вселялся. Я красилась, мазалась, надевала непременно что-нибудь яркое и убегала из дома в бар расслабиться. Из бара в бар, из бара в бар. Ночная бабочка с еще не обгоревшими крылышками. Забыла я, что у бабочки век короткий и беспечно порхала от одного огонька к другому. До сих пор не пойму, что двигало мной: поиск суперлюбовника или чувство безысходности, оттого что наш дом, построенный из бархатного черного песка, смыло непогодой. Карло думал, что у меня был любовник. Не было у меня в то время ни постоянного любовника, ни даже близкой подруги, с которой можно было просто посидеть в кафе и поболтать о том, о сем, ну, словом, отвести душу. Я ходила из бара в бар как неприкаянная и искала приключений на свою голову: курила, пила и стреляла глазами в поисках подходящего кадра – на час, на вечер, на ночь… Ну, точно как в фильме “Looking for Mr. Goodbar”. Правда, домой я никого не приводила, и соглашалась идти к «нему» или в мотель. Я очень хорошо помнила концовку этого фильма, когда очередной любовник убивает главную героиню, но и эта печальная история меня не останавливала. Я неслась к пропасти, словно гонимая Амоком. Слухи о моих ночных приключениях поползли по городу, докатились они до ушей Карло, и он подал на меня в суд, чтобы лишить материнских прав за безнравственность.
Материнских прав меня не так-то просто было лишить. Я же работала,
дома благодаря маминой помощи – чистота и порядок. Ребенок ухоженный, в детском садике первый ученик. А то, что в библиотеке полдня проводит, так многие дети там просто так без надзора болтаются, а мой, хотя бы под материнским оком, книжки с картинками смотрит да на компьютере играет. В общем, не сумел Карло отомстить мне через суд. Не мытьем – так катаньем. Он кое-что похлеще придумал.
* * *
Подсел как-то ко мне в баре один с виду симпатичный молодой человек, мягкий такой, с хорошими манерами, то ли итальянец, то ли латино. Вечно ко мне смазливые брюнеты клеятся. Мои голубые глаза и длинные светло-каштановые волосы их словно магнитом притягивают. Видно, судьба у меня такая. А от судьбы, как ни барахтайся, не уйдешь. Слово за слово, рюмка за рюмкой… Я хватила лишнего и была необычайно весела в тот вечер. А он, хоть и
выпил изрядно, был трезв, как стеклышко. Уставился на меня своими темными глазами, задумался, как будто что-то понять хотел. Сели мы в его “Lexus” и поехали к нему домой – не помню: то ли на Лонг-Айленд, то ли на Стейтен-Айленд. Красивый такой дом, с бассейном и садом, как в кино. Только кино это потом оказалось фильмом ужасов. Швырнул он меня на кровать, сорвал одежду и говорит: «Ну, держись, сука! Знай наших!», – и стал меня избивать и трахать с таким остервенением, что я тут же отключилась… Больше ничего не помню. – Закончила я свой рассказ.
– Ну а, кроме того, что этот тип симпатичный и похож на итальянца или латино, что-нибудь еще помните? Какие у него черты лица, нос, рот? Описать можете? – Спросил следователь.
– Нет, не могу. Закрываю глаза и вместо его лица вижу какое-то расплывчатое пятно.
– А как звали этого парня? Он наверняка назвался каким-то именем. Ведь вы же не с безымянным итальянцем на Лонг-Айленд поехали?
– Может, как-то и назвался, только я совершенно не помню его имени. Пьяная была в стельку. Единственная фраза, которую он несколько раз повторил, «Знай наших!» Кто такие эти «наши» и почему я должна их знать, ума не приложу. И если честно – мне так плохо физически и морально, что не хочется даже анализировать, кто меня и за что.
– Я вас понимаю. Вы устали. Не буду пока вас больше мучить расспросами. Вот моя визитка. Если что-то еще вспомните или появятся новые обстоятельства, обязательно позвоните.
Следователь ушел, и я осталась наедине со своими безрадостными мыслями. Единственное, чего мне хотелось, чтобы не было боли. И еще я хотела видеть мальчика моего – Марсельчика, хотя понимала, что нельзя ему ко мне в больницу: увидит маму, всю перебинтованную, и испугается. Нет, раз уж так сложилось, пусть пока побудет с отцом до моей выписки. В больницу приходили мои родители. Мама плакала, отец зубами скрипел и все повторял: «Мы найдем этого гада, этого ублюдка, обязательно найдем!»
На ноги меня поставили быстро – молодой организм взял свое. Срослись поломанные ребра, затянулись ссадины, пожелтели и прошли синяки. Когда я вернулась домой, мама призналась мне, что Марсельчика нигде нет и отца его тоже. Видно улетел в Италию, прихватив с собой ребенка, – и с концами. Растворился там, среди родных деревень и холмов. Сменил имя – свое и Марсельчика. Интерпол умывает руки. Ищи теперь ветра в поле. На душе было так скверно и пусто, что жить не хотелось. Я потеряла сына и вместе с ним смысл жизни и поняла, что без Марсельчика мне ничего не нужно. У меня как бы пелена спала с глаз. Произошло очищение через страдание, и дьявольское наваждение, которое гнало меня из бара в бар от одного мужчины к другому, исчезло. Я больше не питала ненависти к Карло, наоборот, я осознала, сколько горя ему причинила, и даже сочувствовала ему.
Где-то спустя полгода после того, как я выписалась из больницы, я нашла в своем почтовом ящике письмо в конверте без обратного адреса. Письмо было от Карло. «Прости меня, Ольга, я не хотел причинять тебе боль, но иначе поступить не мог. Таковы наши неписаные законы. Марчелло ты больше не увидишь. Даже не пытайся искать! Живи, как можешь, Карло».
«Наши законы…» В памяти сразу всплыли слова подонка, который надругался надо мной и чуть не убил: «Знай наших!» В это трудно было поверить, но вывод напрашивался сам собой – Карло наказал меня руками этого
негодяя. Одна шайка бандитов, одна компания. Надо позвонить следователю.
Ведь он просил позвонить, если появятся новые обстоятельства. Нет, в это нельзя поверить – вопреки всякой логике. Просто чистое совпадение слов. Ведь такое нельзя простить! Иначе как потом жить? – Так я рассуждала, обманывая себя во спасение. Ведь ложь во спасение – святая ложь.
Мама говорит, что мне надо поскорее все забыть и начать новую жизнь, что я еще молода и встречу новую любовь, и у меня будет новая семья и другой
ребенок. Я не сошла с ума и прекрасно понимаю, что мы необратимо
исковеркали свои жизни, и к прошлому возврата нет. Что Карло, если даже
простит меня, и захочет, нет, не вернуть, а хотя бы просто показать мне сына, никогда на это не решится: ведь тогда ему придется предстать перед судом. И все же я подспудно еще на что-то надеюсь. Я закрываю глаза и вижу Ладисполи, Тирренское море и черный песок, и меня гложет неисцелимая тоска по юности и нашей любви.