ЕЛЕНА ДУБРОВИНА. «ОТЧАЯНЬЕМ, БОЛЬЮ, СТИХАМИ…». СТАТЬЯ
ЮРИЙ МАНДЕЛЬШТАМ
Произведения искусства, будь то картина, роман или стихотворение – часть мира, часть духовного мировосприятия творца. В момент особенно острого внутреннего состояния, являющегося порой результатом внешних событий, рождаются поэтические строки. Трагизм общечеловеческий (война, революция, репрессии, потеря родины и т.д.) обусловливает трагедию индивидуальную. Русская революция и последовавшие за ней репрессии выхлестнули за пределы страны целое поколение российской творческой интеллигенции. В конце двадцатых, начале тридцатых годов, центр русской культурной жизни оказался в Париже. Там в Париже начало оформляться новое поэтическое течение названное «парижской нотой». «Сущность искусства, как всякого подлинного искусства, трагична… Сознание трагизма нашего положения явилось зерном, из которого выросло новое поэтическое мироощущение, так называемая “парижская нота”», – писал поэт и критик, Юрий Терапиано.
Если задуматься над судьбой поэтического русского зарубежья, и в частности, над судьбой поэтов «парижской ноты», то можно сказать, что тема смерти была не только фоном их поэзии. Георгий Адамович в книги «Комментарии» писал: «Нельзя быть поэтом, не помня о смерти, Не может быть поэзии без отдаленного ее присутствия». Смерть присутствовала не только в поэзии, но и в жизни, унося наиболее ломких и наиболее стойких. Покончил с собой, бросившись под колеса проходящего поезда, молодой поэт Николай Гронский, отравился наркотиками талантливейший из поэтов русской эмиграции, Борис Поплавский, умер в нищете Владислав Ходасевич. К поколению литераторов русского Парижа принадлежали писатели и поэты разных национальностей, многие из которых погибли в немецких концлагерях, бесследно исчезли в Германии. Их имена: поэты – Раиса Блох, Мать Мария, Юрий Мандельштам, Михаил Горлин; писатели – Юрий Фельзен, Илья Фундаминский. Смерть многих эмигрантов первой волны была также трагична, как и их жизнь. В атмосфере одиночества и нужды еще больше обострялись человеческие качества. Так дочь композитора Скрябина, поэтесса Ариадна Скрябина, жена поэта Довида Кнута, была убита немцами, когда рискуя своей жизнью, пыталась спасти жизни еврейских детей. Борис Вильде (Борис Дикой), немец по происхождению, возглавил русскую группу французского сопротивления, был расстрелян, и, по словам самих же палачей, умер как герой. Поэтесса, Мать Мария, пошла в газовую камеру вместо молодой украинской девушки, спасая ее жизнь. Поэт, Илья Британ, был расстрелян немцами как заложник, мужественно встретив смерть.
Драма человеческая в огромном чужом мире, жизнь в постоянной нужде и каждодневной борьбе за выживание, отсутствие читателя, родной почвы обостряли восприятие мира, взаимоотношения человека с человеком и человека с творчеством. Изолированность, одиночество, нужда, горе, потери, оторванность от родины, заставляли поэта глубже всматриваться в себя, анализировать свое мироощущение. В поэзии как бы доминировал монолог с самим собой.
Таким поэтом «внутреннего монолога» можно назвать Юрия Мандельштама. По трагическому совпадению оба поэта, как Осип так и Юрий Мандельштам (племянник Осипа Мандельштама), бесследно исчезли в концлагерях – один в советском лагере, другой в фашистском. Имя Осипа Мандельштама знают в России сейчас все. Имя Юрия Мандельштама незаслуженно забыто.
Он родился в Москве 25 сентября (8 октября) 1908 года в еврейской семье. В 1920 году семье удалось уехать из пореволюционной России и поселиться в Париже. В 1925 году он окончил русскую гимназию. Высшее образование Юрий Мандельштам получил в Сорбонне, в 1929 году, обучаясь на филологическом факультете. После публикации его первого сборника стихов «Остров», имя его было замечено современниками. Он начал сотрудничать в журналах русского Парижа и стал одним из ведущих поэтов русской диаспоры. По воспоминаниям современников, был он человеком высокообразованным, прекрасно владел русским, французским, немецким и английским языками. Еще будучи в гимназии, он читал в подлинниках классику на языке оригиналов. «У него была изумительная память, большая эрудиция, хороший литературный вкус, и с самого начала – критические способности», – вспоминает его близкий друг, Ю. Терапиано.
«Умный, с большим характером, волевой по природе» он ощущал мир с большей силой, подчиняя себе стихотворные образы. Юрий Мандельштам писал о поэзии Георгия Иванова: «Странная вещь поэзия – в момент, казалось бы, полного отказа от просветления она вдруг засияет самым ярким и таинственным светом, залогом полного освобождения и преображения». Не видим ли мы тот же таинственный свет и в поэзии Юрия Мандельштама?
Какая ночь! Какая тишина.
Над спящею столицею луна
Торжественною радостью сияет.
Вдали звезда неясная мерцает
Зеленым, синим, розовым огнем.
И мы у темного окна вдвоем,
В торжественном спокойствии молчанья –
Как будто нет ни горя, ни войны –
Внимаем вечной песне мирозданья,
Блаженству без конца обречены.
Поэзия «парижской ноты», так же как и поэзия серебряного века, включает в себя элементы мистицизма и поэтической интуиции, что является частью поэтического вдохновения. Такая интуиция открывает нам таинственные уголки души поэта и его окружения. Поэзия – это тот мост, который соединяет духовный и реальный миры. Чувства, эмоции и интуиция – это то, что излучает наша душа. Поэзия включает в себя не только интуитивное восприятие мира, чувства и эмоции, но также и осмысление мира, окрашенное поэтическим вдохновением. Поэзия Юрия Мандельштама ближе к блоковскому мистическому символизму, когда из музыки стиха вырисовываются таинственные образы. И хотя поэзия Мандельштама своеобразна по своей структуре и внутреннему трагизму, в ней мы видим блоковские «цветные миры», спектр красок, передающий мироощущения поэта в страшное время войны. Синяя звезда, как бы символ его поэзии: «Твоя звезда – ничем не хуже Синей – \ Тебе светила золотом лучей». И в его «грусти без края», «грусти бесцельной» вдруг возникает мистическая «беспредельная» тишина», «покой». Образ легкой птицы – передает тревогу его состояния, когда есть еще надежда “если что-то свершится…», но он понимает, что мечта его «свершиться не может». И здесь переплетаются у него чувства тревоги с видением сиянья и покоя.
Над полями, в сияньи
Тишины беспредельной,
Реет вздох неподдельный,
Как мечта о свиданьи.———————————-
Реет легкая птица,
Синий воздух тревожит.
Если что-то свершится…
Но свершиться не может.
«Во всем великом, что людьми было написано, смерть видимо или невидимо присутствует. Она – не всегда тема, но она всегда фон, как и в нашем существовании», – писал Георгий Адамович в «Комментариях». Для Юрия Мандельштама, тема смерти не была только фоном его поэзии, смерть вторглась неожиданно в его существование. В 1938 году в швейцарском санатории умирает от туберкулеза жена поэта, Людмила, старшая дочь композитора Стравинского, оставив Юрия с новорожденной дочерью, Кити. Людмиле (Мике) Стравинской было всего двадцать девять лет. Юрий Мандельштам не смог попрощаться со своей умирающей женой, так как денег на поездку в Швейцарию у него не было. Тесть его, Игорь Стравинский, дать деньги на эту поездку отказался, сказав, что его зять финансово не в состоянии находиться возле своей жены. Стравинский с самого начала был против брака Людмилы с Юрием Мандельштамом. После гибели Юрия Кити воспитывалась в семье младшей сестры Людмилы Стравинской. Смерть жены Ю. Мандельштам переживает мучительно, но он верил, «что вечный свет, а не могильный мрак», «покой» дарует ей Господь. Он верил в высшее благо, но принять разлуку с любимой не мог.
Я верю, Господи, что это знак,
В котором благодать Твоя и сила,
Что вечный свет, а не могильный мрак
Узнала днесь раба Твоя Людмила.Я верю, что дарован ей покой,
Что Ты и жизнь ее, и воскресенье,
И от нее отвел своей рукой
Болезни, воздыханья и сомненья.И даже то, что не могу понять,
Без ропота стараюсь я принять.Лишь в долгие часы ночной тоски,
Забывшись, вдруг протягиваю руку –
И нет ответной, любящей руки…
Я все приму – но как принять разлуку?
Английский философ девятнадцатого века Джон Стюарт Милл писал, что правда настоящей поэзии, – изобразить истинную человеческую душу. Эдгар Алан По говорил, что «гениальность» – это заболевание ума, происходящее от избытка интеллектуальной силы, в то время как французский философ Жак Маритен называл это «безумством свыше». Все эти высказывания носят элементы правды, которые можно объяснить умением поэта заглянуть глубоко в свою душу в поисках поэтической истины, часто испытывая при этом состояние подавленности, личной трагедии и душевную боль. Можно ли это назвать «безумством свыше»? Думаю, что это, скорее всего, «внутреннее безумство», которое для многих, кто состояния этого не испытал, непостижимо. Лорд Байрон писал в «Ларе»: «Его безумие было не от головы, а от сердца». Та внутренняя боль, вызванная смертью жены, стала частью поэзии Ю. Мандельштама, дала толчок к осмыслению смерти. И опять обращаемся к Адамовичу, который сказал, что «нельзя быть поэтом, не помня о смерти». В поэзии Ю. Мандельштама постоянно присутствует тема смерти любимого человека. Стихи его наполнены острым ощущением потери, словами, озвученными трагической музыкой Брамса, философским осмыслением любви, жизни и смерти, и глубокой человеческой скорбью:
Ни радости, ни скорби нет конца.
Любовь и смерть всегда в единоборстве.
Пускай черты любимого лица
Стирает смерть в медлительном упорстве –
Любовь их снова к жизни призовет
Движеньем памяти, простым и вечным.
И наш союз незыблем. Он живет.
Он светит мне лучом нелицемерным.
Внутренняя эмоциональная сдержанность и глубина взгляда в суть окружающего, философское осмысление жизни, счастья, любви – стержень поэзии Юрия Мандельштама, и при этом его поэтические зарисовки лаконичны, красочны и музыкальны.
В житейской тине счастья не найти…
Но и взлетев в небесные пространства,
Мы не забудем прежние пути,
Простую грусть, простое постоянство.И стоит ли смотреть на облака
Нам, обреченным смерть принять оттуда,
Пока еще прекрасна и легка
Жизнь, где нам не надо чуда.
Музыкальное построение его стиха, присущее тому периоду времени, один из основных элементов его поэзии. Часто его поэтические строки звучат, как музыкальная композиция, которая усиливает воздействие на наши эмоции, помогает погрузиться в музыкальную тишину нашего внутреннего мира, забыв о реальности. Музыкальность стихотворений Ю. Мандельштама обладает силой воздействовать на восприятие его поэзии. В то же время, негромкая его эмоция располагает к размышлениям. Искренность, правдивость, простота изложения и музыкальность его поэзии близка по своей фактуре к поэзии его собрата по перу (тоже рано ушедшего из жизни), Анатолия Штейгера. Вот стихотворение Ю. Мандельштама, посвященное Борису Дикому:
Любви и вдохновенья больше нет,
Остались только: пристальность и честность.
И вот — смотрю со страхом в неизвестность,
И вижу тьму (а раньше думал — свет).
Для Ю. Мандельштама характерна незамысловатая мудрость, то болезненное ощущение правды, которое переживал он глубоко, как и А. Штейгер:
Настанет срок (не сразу, не сейчас,
Не завтра, не на будущей неделе),
Но он, увы, настанет этот час, –
И ты вдруг сядешь ночью на постели
И правду всю увидишь без прикрас,
И жизнь – какой она, на самом деле…(Анатолий Штейгер)
У каждого периода времени есть свой творческий почерк. Поэты «парижской ноты» по сути поэтического выражения были близки к поэтам «серебряного века». И хотя Ю. Мандельштам, как поэт формировался во Франции, близкая дружба с Владиславом Ходасевичем, Юрием Терапиано и другими русскими поэтами, оказала влияние на его творчество. В его поэзии присутствуют те же творческие мотивы, та же глубинная духовность, преобладание внутреннего анализа над описанием внешних событий, элемент трагизма, мистическое предчувствие смерти и желание жить. Это отрывок из его предсмертного стихотворения «Тебе», написанного в лагере.
И если я приду домой,
Как зверь, ушедший от погони,
Без слов – в молчаньи – головой
Я припаду к твоей ладони.Но если есть бесслезный плач,
Ты все поймешь в минуту встречи,
Смотря на согнутые плечи,
Где знак поставил мне палач.
Он, как и многие его соотечественники, умел мечтать, но к мечтам примешивалось чувство грусти, о «напрасно прошедших годах и далекой памяти», так как чутким сердцем поэта он понимал, что «ничто не переменится» ни на чужбине – «в мире бесчувственном и тяжелом», ни в его стране, от которой остался только «отблеск забытого края». И, несмотря на тот факт, что Россия была уже не той страной, которую они покинули, чувство ностальгии остро присутствует в поэзии эмиграции, так как остался в душе тот таинственный, все еще не тлеющий огонь памяти о красоте полей русского живописного пейзажа, об интенсивной интеллектуальной жизни дореволюционной России. Невский проспект, театральные постановки, философские дискуссии о будущем России, поэтические собрания и белые петербургские ночи – все это было частью их внутренней жизни, Россией «вовне», недосягаемой. Быть изгнанником из родного дома – чувство тягостное, но тягостнее всего была безнадежность, невозможность возвращения, ни физического, ни творческого. «И все же сердце живет невозможным, / Поет, исходит в сладкой истоме, / Пока не очнешься с дыханьем тревожным / Как нищий в своем углу на соломе», – пишет Ю. Мандельштам.
О, я не меньше чувствую изгнание,
Бездействием не меньше тягощусь,
Храню надежды и воспоминания,
Каплю в душе раскаянье и грусть.Но отчего неизъяснимо-русское,
Мучительно родное бытие
Мне иногда напоминает узкое,
Смертельно ранящее лезвие?
Эти строки напоминают известное стихотворение поэта второй волны эмиграции Ивана Елагина «Мне незнакома горечь ностальгии…». Тема эта надолго останется в поэзии русской диаспоры.
Но вот Францию оккупировали фашисты, и голос русского Парижа сливается с голосом французского народа. Поэтический голос Юрия Мандельштама как бы крепнет с приходом войны.
Нет, не воем полночной сирены,
Не огнем, не мечом, не свинцом,
Не пальбой, сотрясающей стены,
Не угрозой, не близким концом –Ты меня побеждаешь иначе,
Беспросветное время войны:
Содроганьем в безропотном плаче
Одинокой сутулой спины.Отворотом солдатской шинели,
Заколоченным наспех окном,
Редким звуком шагов на панели
В наступившем молчаньи ночном.
Ни сама война, ни ее грохот не пугают поэта, то одиночество, та безысходность, которую она несет, то «заколоченное окно», за которым прячутся ее будущие жертвы, и то трагическое затишье перед взрывом горя, победа смерти над жизнью – вот что глубоко трогает и волнует поэта. Ему было только тридцать пять, когда рука палача оборвала его жизнь.
Юрий Мандельштам
За тринадцать лет своей литературной жизни Юрий Мандельштам выпустил три сборника стихов, четвертый сборник вышел уже после его смерти в 1950 году, в парижском издательстве «Рифма». Прекрасно владея французским языком, он печатал критические статьи и рецензии, как в русской, так и во французской периодике. Сотрудничал в «Числах, «Современных записках», «Встречах», и т.д. Собрание его статей о литературе и искусстве «Искатели» (этюды) были напечатаны в 1938 году в Шанхае. После смерти В. Ходасевича в 1939 году, Ю. Мандельштам вел критический отдел в журнале «Возрождение», где были напечатаны его последние предсмертные стихи.
Вечером 10 марта 1942 года, после наступления комендантского часа Юрий Мандельштам спустился к приятелю, поэту Игорю Воинову, жившему этажом ниже. Пришедшие с проверкой полицейские не обнаружили Мандельштама в его квартире. На следующее утро Мандельштам добровольно явился в комендатуру и был немедленно арестован немецкими оккупационными войсками. Как еврея его отправили в концлагерь Дранси. Несколько раз его перевозили из одного лагеря в другой. След Ю. Мандельштама затерялся в каком-то из лагерей Германии. Только позже стало известно, что погиб он в Польском лагере смерти 18 октября, 1943 года. Имя Юрия Мандельштама войдет в историю русской литературы – останутся его глубоко талантливые стихи, память его вдохновенного, поэтического и человеческого подвига.
Как Пушкин, в снежном сугробе
Сжимающий пистолет –
В последней напрасной злобе
На столько бесцельных лет…Как Лермонтов на дуэли,
Не отвернув лица…
Как Гоголь в своей постели,
Измучившись до конца…Как Тютчев, в поздней печали,
С насмешливой простотой…
На позабытом вокзале,
В беспамятстве, как Толстой…Не стоит думать об этом –
Может быть пронесет!
Или ничто не спасет
Того, кто рожден поэтом!
Юрий Мандельштам умер также трагически, как и жил, но поэзия его до сих пор звучит в сердцах многих, помогая понять драму целого поколения поэтов и писателей, затерянных на чужой земле. И невольно вспоминаются строчки из стихотворения Георгия Адамовича, которые можно отнести ко всем рано ушедшим из жизни поэтам «парижской ноты»: «Конец, навсегда. Обрывается линия. / Поэзия, жизнь, я прощаюсь с тобой!»
ЮРИЙ МАНДЕЛЬШТАМ
Произведения искусства, будь то картина, роман или стихотворение – часть мира, часть духовного мировосприятия творца. В момент особенно острого внутреннего состояния, являющегося порой результатом внешних событий, рождаются поэтические строки. Трагизм общечеловеческий (война, революция, репрессии, потеря родины и т.д.) обусловливает трагедию индивидуальную. Русская революция и последовавшие за ней репрессии выхлестнули за пределы страны целое поколение российской творческой интеллигенции. В конце двадцатых, начале тридцатых годов, центр русской культурной жизни оказался в Париже. Там в Париже начало оформляться новое поэтическое течение названное «парижской нотой». «Сущность искусства, как всякого подлинного искусства, трагична… Сознание трагизма нашего положения явилось зерном, из которого выросло новое поэтическое мироощущение, так называемая “парижская нота”», – писал поэт и критик, Юрий Терапиано.
Если задуматься над судьбой поэтического русского зарубежья, и в частности, над судьбой поэтов «парижской ноты», то можно сказать, что тема смерти была не только фоном их поэзии. Георгий Адамович в книги «Комментарии» писал: «Нельзя быть поэтом, не помня о смерти, Не может быть поэзии без отдаленного ее присутствия». Смерть присутствовала не только в поэзии, но и в жизни, унося наиболее ломких и наиболее стойких. Покончил с собой, бросившись под колеса проходящего поезда, молодой поэт Николай Гронский, отравился наркотиками талантливейший из поэтов русской эмиграции, Борис Поплавский, умер в нищете Владислав Ходасевич. К поколению литераторов русского Парижа принадлежали писатели и поэты разных национальностей, многие из которых погибли в немецких концлагерях, бесследно исчезли в Германии. Их имена: поэты – Раиса Блох, Мать Мария, Юрий Мандельштам, Михаил Горлин; писатели – Юрий Фельзен, Илья Фундаминский. Смерть многих эмигрантов первой волны была также трагична, как и их жизнь. В атмосфере одиночества и нужды еще больше обострялись человеческие качества. Так дочь композитора Скрябина, поэтесса Ариадна Скрябина, жена поэта Довида Кнута, была убита немцами, когда рискуя своей жизнью, пыталась спасти жизни еврейских детей. Борис Вильде (Борис Дикой), немец по происхождению, возглавил русскую группу французского сопротивления, был расстрелян, и, по словам самих же палачей, умер как герой. Поэтесса, Мать Мария, пошла в газовую камеру вместо молодой украинской девушки, спасая ее жизнь. Поэт, Илья Британ, был расстрелян немцами как заложник, мужественно встретив смерть.
Драма человеческая в огромном чужом мире, жизнь в постоянной нужде и каждодневной борьбе за выживание, отсутствие читателя, родной почвы обостряли восприятие мира, взаимоотношения человека с человеком и человека с творчеством. Изолированность, одиночество, нужда, горе, потери, оторванность от родины, заставляли поэта глубже всматриваться в себя, анализировать свое мироощущение. В поэзии как бы доминировал монолог с самим собой.
Таким поэтом «внутреннего монолога» можно назвать Юрия Мандельштама. По трагическому совпадению оба поэта, как Осип так и Юрий Мандельштам (племянник Осипа Мандельштама), бесследно исчезли в концлагерях – один в советском лагере, другой в фашистском. Имя Осипа Мандельштама знают в России сейчас все. Имя Юрия Мандельштама незаслуженно забыто.
Он родился в Москве 25 сентября (8 октября) 1908 года в еврейской семье. В 1920 году семье удалось уехать из пореволюционной России и поселиться в Париже. В 1925 году он окончил русскую гимназию. Высшее образование Юрий Мандельштам получил в Сорбонне, в 1929 году, обучаясь на филологическом факультете. После публикации его первого сборника стихов «Остров», имя его было замечено современниками. Он начал сотрудничать в журналах русского Парижа и стал одним из ведущих поэтов русской диаспоры. По воспоминаниям современников, был он человеком высокообразованным, прекрасно владел русским, французским, немецким и английским языками. Еще будучи в гимназии, он читал в подлинниках классику на языке оригиналов. «У него была изумительная память, большая эрудиция, хороший литературный вкус, и с самого начала – критические способности», – вспоминает его близкий друг, Ю. Терапиано.
«Умный, с большим характером, волевой по природе» он ощущал мир с большей силой, подчиняя себе стихотворные образы. Юрий Мандельштам писал о поэзии Георгия Иванова: «Странная вещь поэзия – в момент, казалось бы, полного отказа от просветления она вдруг засияет самым ярким и таинственным светом, залогом полного освобождения и преображения». Не видим ли мы тот же таинственный свет и в поэзии Юрия Мандельштама?
Какая ночь! Какая тишина.
Над спящею столицею луна
Торжественною радостью сияет.
Вдали звезда неясная мерцает
Зеленым, синим, розовым огнем.
И мы у темного окна вдвоем,
В торжественном спокойствии молчанья –
Как будто нет ни горя, ни войны –
Внимаем вечной песне мирозданья,
Блаженству без конца обречены.
Поэзия «парижской ноты», так же как и поэзия серебряного века, включает в себя элементы мистицизма и поэтической интуиции, что является частью поэтического вдохновения. Такая интуиция открывает нам таинственные уголки души поэта и его окружения. Поэзия – это тот мост, который соединяет духовный и реальный миры. Чувства, эмоции и интуиция – это то, что излучает наша душа. Поэзия включает в себя не только интуитивное восприятие мира, чувства и эмоции, но также и осмысление мира, окрашенное поэтическим вдохновением. Поэзия Юрия Мандельштама ближе к блоковскому мистическому символизму, когда из музыки стиха вырисовываются таинственные образы. И хотя поэзия Мандельштама своеобразна по своей структуре и внутреннему трагизму, в ней мы видим блоковские «цветные миры», спектр красок, передающий мироощущения поэта в страшное время войны. Синяя звезда, как бы символ его поэзии: «Твоя звезда – ничем не хуже Синей – \ Тебе светила золотом лучей». И в его «грусти без края», «грусти бесцельной» вдруг возникает мистическая «беспредельная» тишина», «покой». Образ легкой птицы – передает тревогу его состояния, когда есть еще надежда “если что-то свершится…», но он понимает, что мечта его «свершиться не может». И здесь переплетаются у него чувства тревоги с видением сиянья и покоя.
Над полями, в сияньи
Тишины беспредельной,
Реет вздох неподдельный,
Как мечта о свиданьи.———————————-
Реет легкая птица,
Синий воздух тревожит.
Если что-то свершится…
Но свершиться не может.
«Во всем великом, что людьми было написано, смерть видимо или невидимо присутствует. Она – не всегда тема, но она всегда фон, как и в нашем существовании», – писал Георгий Адамович в «Комментариях». Для Юрия Мандельштама, тема смерти не была только фоном его поэзии, смерть вторглась неожиданно в его существование. В 1938 году в швейцарском санатории умирает от туберкулеза жена поэта, Людмила, старшая дочь композитора Стравинского, оставив Юрия с новорожденной дочерью, Кити. Людмиле (Мике) Стравинской было всего двадцать девять лет. Юрий Мандельштам не смог попрощаться со своей умирающей женой, так как денег на поездку в Швейцарию у него не было. Тесть его, Игорь Стравинский, дать деньги на эту поездку отказался, сказав, что его зять финансово не в состоянии находиться возле своей жены. Стравинский с самого начала был против брака Людмилы с Юрием Мандельштамом. После гибели Юрия Кити воспитывалась в семье младшей сестры Людмилы Стравинской. Смерть жены Ю. Мандельштам переживает мучительно, но он верил, «что вечный свет, а не могильный мрак», «покой» дарует ей Господь. Он верил в высшее благо, но принять разлуку с любимой не мог.
Я верю, Господи, что это знак,
В котором благодать Твоя и сила,
Что вечный свет, а не могильный мрак
Узнала днесь раба Твоя Людмила.Я верю, что дарован ей покой,
Что Ты и жизнь ее, и воскресенье,
И от нее отвел своей рукой
Болезни, воздыханья и сомненья.И даже то, что не могу понять,
Без ропота стараюсь я принять.Лишь в долгие часы ночной тоски,
Забывшись, вдруг протягиваю руку –
И нет ответной, любящей руки…
Я все приму – но как принять разлуку?
Английский философ девятнадцатого века Джон Стюарт Милл писал, что правда настоящей поэзии, – изобразить истинную человеческую душу. Эдгар Алан По говорил, что «гениальность» – это заболевание ума, происходящее от избытка интеллектуальной силы, в то время как французский философ Жак Маритен называл это «безумством свыше». Все эти высказывания носят элементы правды, которые можно объяснить умением поэта заглянуть глубоко в свою душу в поисках поэтической истины, часто испытывая при этом состояние подавленности, личной трагедии и душевную боль. Можно ли это назвать «безумством свыше»? Думаю, что это, скорее всего, «внутреннее безумство», которое для многих, кто состояния этого не испытал, непостижимо. Лорд Байрон писал в «Ларе»: «Его безумие было не от головы, а от сердца». Та внутренняя боль, вызванная смертью жены, стала частью поэзии Ю. Мандельштама, дала толчок к осмыслению смерти. И опять обращаемся к Адамовичу, который сказал, что «нельзя быть поэтом, не помня о смерти». В поэзии Ю. Мандельштама постоянно присутствует тема смерти любимого человека. Стихи его наполнены острым ощущением потери, словами, озвученными трагической музыкой Брамса, философским осмыслением любви, жизни и смерти, и глубокой человеческой скорбью:
Ни радости, ни скорби нет конца.
Любовь и смерть всегда в единоборстве.
Пускай черты любимого лица
Стирает смерть в медлительном упорстве –
Любовь их снова к жизни призовет
Движеньем памяти, простым и вечным.
И наш союз незыблем. Он живет.
Он светит мне лучом нелицемерным.
Внутренняя эмоциональная сдержанность и глубина взгляда в суть окружающего, философское осмысление жизни, счастья, любви – стержень поэзии Юрия Мандельштама, и при этом его поэтические зарисовки лаконичны, красочны и музыкальны.
В житейской тине счастья не найти…
Но и взлетев в небесные пространства,
Мы не забудем прежние пути,
Простую грусть, простое постоянство.И стоит ли смотреть на облака
Нам, обреченным смерть принять оттуда,
Пока еще прекрасна и легка
Жизнь, где нам не надо чуда.
Музыкальное построение его стиха, присущее тому периоду времени, один из основных элементов его поэзии. Часто его поэтические строки звучат, как музыкальная композиция, которая усиливает воздействие на наши эмоции, помогает погрузиться в музыкальную тишину нашего внутреннего мира, забыв о реальности. Музыкальность стихотворений Ю. Мандельштама обладает силой воздействовать на восприятие его поэзии. В то же время, негромкая его эмоция располагает к размышлениям. Искренность, правдивость, простота изложения и музыкальность его поэзии близка по своей фактуре к поэзии его собрата по перу (тоже рано ушедшего из жизни), Анатолия Штейгера. Вот стихотворение Ю. Мандельштама, посвященное Борису Дикому:
Любви и вдохновенья больше нет,
Остались только: пристальность и честность.
И вот — смотрю со страхом в неизвестность,
И вижу тьму (а раньше думал — свет).
Для Ю. Мандельштама характерна незамысловатая мудрость, то болезненное ощущение правды, которое переживал он глубоко, как и А. Штейгер:
Настанет срок (не сразу, не сейчас,
Не завтра, не на будущей неделе),
Но он, увы, настанет этот час, –
И ты вдруг сядешь ночью на постели
И правду всю увидишь без прикрас,
И жизнь – какой она, на самом деле…(Анатолий Штейгер)
У каждого периода времени есть свой творческий почерк. Поэты «парижской ноты» по сути поэтического выражения были близки к поэтам «серебряного века». И хотя Ю. Мандельштам, как поэт формировался во Франции, близкая дружба с Владиславом Ходасевичем, Юрием Терапиано и другими русскими поэтами, оказала влияние на его творчество. В его поэзии присутствуют те же творческие мотивы, та же глубинная духовность, преобладание внутреннего анализа над описанием внешних событий, элемент трагизма, мистическое предчувствие смерти и желание жить. Это отрывок из его предсмертного стихотворения «Тебе», написанного в лагере.
И если я приду домой,
Как зверь, ушедший от погони,
Без слов – в молчаньи – головой
Я припаду к твоей ладони.Но если есть бесслезный плач,
Ты все поймешь в минуту встречи,
Смотря на согнутые плечи,
Где знак поставил мне палач.
Он, как и многие его соотечественники, умел мечтать, но к мечтам примешивалось чувство грусти, о «напрасно прошедших годах и далекой памяти», так как чутким сердцем поэта он понимал, что «ничто не переменится» ни на чужбине – «в мире бесчувственном и тяжелом», ни в его стране, от которой остался только «отблеск забытого края». И, несмотря на тот факт, что Россия была уже не той страной, которую они покинули, чувство ностальгии остро присутствует в поэзии эмиграции, так как остался в душе тот таинственный, все еще не тлеющий огонь памяти о красоте полей русского живописного пейзажа, об интенсивной интеллектуальной жизни дореволюционной России. Невский проспект, театральные постановки, философские дискуссии о будущем России, поэтические собрания и белые петербургские ночи – все это было частью их внутренней жизни, Россией «вовне», недосягаемой. Быть изгнанником из родного дома – чувство тягостное, но тягостнее всего была безнадежность, невозможность возвращения, ни физического, ни творческого. «И все же сердце живет невозможным, / Поет, исходит в сладкой истоме, / Пока не очнешься с дыханьем тревожным / Как нищий в своем углу на соломе», – пишет Ю. Мандельштам.
О, я не меньше чувствую изгнание,
Бездействием не меньше тягощусь,
Храню надежды и воспоминания,
Каплю в душе раскаянье и грусть.Но отчего неизъяснимо-русское,
Мучительно родное бытие
Мне иногда напоминает узкое,
Смертельно ранящее лезвие?
Эти строки напоминают известное стихотворение поэта второй волны эмиграции Ивана Елагина «Мне незнакома горечь ностальгии…». Тема эта надолго останется в поэзии русской диаспоры.
Но вот Францию оккупировали фашисты, и голос русского Парижа сливается с голосом французского народа. Поэтический голос Юрия Мандельштама как бы крепнет с приходом войны.
Нет, не воем полночной сирены,
Не огнем, не мечом, не свинцом,
Не пальбой, сотрясающей стены,
Не угрозой, не близким концом –Ты меня побеждаешь иначе,
Беспросветное время войны:
Содроганьем в безропотном плаче
Одинокой сутулой спины.Отворотом солдатской шинели,
Заколоченным наспех окном,
Редким звуком шагов на панели
В наступившем молчаньи ночном.
Ни сама война, ни ее грохот не пугают поэта, то одиночество, та безысходность, которую она несет, то «заколоченное окно», за которым прячутся ее будущие жертвы, и то трагическое затишье перед взрывом горя, победа смерти над жизнью – вот что глубоко трогает и волнует поэта. Ему было только тридцать пять, когда рука палача оборвала его жизнь.
Юрий Мандельштам
За тринадцать лет своей литературной жизни Юрий Мандельштам выпустил три сборника стихов, четвертый сборник вышел уже после его смерти в 1950 году, в парижском издательстве «Рифма». Прекрасно владея французским языком, он печатал критические статьи и рецензии, как в русской, так и во французской периодике. Сотрудничал в «Числах, «Современных записках», «Встречах», и т.д. Собрание его статей о литературе и искусстве «Искатели» (этюды) были напечатаны в 1938 году в Шанхае. После смерти В. Ходасевича в 1939 году, Ю. Мандельштам вел критический отдел в журнале «Возрождение», где были напечатаны его последние предсмертные стихи.
Вечером 10 марта 1942 года, после наступления комендантского часа Юрий Мандельштам спустился к приятелю, поэту Игорю Воинову, жившему этажом ниже. Пришедшие с проверкой полицейские не обнаружили Мандельштама в его квартире. На следующее утро Мандельштам добровольно явился в комендатуру и был немедленно арестован немецкими оккупационными войсками. Как еврея его отправили в концлагерь Дранси. Несколько раз его перевозили из одного лагеря в другой. След Ю. Мандельштама затерялся в каком-то из лагерей Германии. Только позже стало известно, что погиб он в Польском лагере смерти 18 октября, 1943 года. Имя Юрия Мандельштама войдет в историю русской литературы – останутся его глубоко талантливые стихи, память его вдохновенного, поэтического и человеческого подвига.
Как Пушкин, в снежном сугробе
Сжимающий пистолет –
В последней напрасной злобе
На столько бесцельных лет…Как Лермонтов на дуэли,
Не отвернув лица…
Как Гоголь в своей постели,
Измучившись до конца…Как Тютчев, в поздней печали,
С насмешливой простотой…
На позабытом вокзале,
В беспамятстве, как Толстой…Не стоит думать об этом –
Может быть пронесет!
Или ничто не спасет
Того, кто рожден поэтом!
Юрий Мандельштам умер также трагически, как и жил, но поэзия его до сих пор звучит в сердцах многих, помогая понять драму целого поколения поэтов и писателей, затерянных на чужой земле. И невольно вспоминаются строчки из стихотворения Георгия Адамовича, которые можно отнести ко всем рано ушедшим из жизни поэтам «парижской ноты»: «Конец, навсегда. Обрывается линия. / Поэзия, жизнь, я прощаюсь с тобой!»