ЮРИЙ ТЕРАПИАНО ● «ПРОШЛОЕ В ЯСНОМ СИЯНИИ…» ● СТИХИ
Снова ночь, бессонница пустая,
Час воспоминаний и суда.
Мысли, как разрозненная стая,
В вечность отлетает навсегда.
Полночь бьет. Часы стучат, как прежде,
В комнате таинственная мгла:
Если в сердце места нет надежде,
Все-таки и тень ее светла.
* * *
Все, что было, – как много его и как мало!
Ну, а память, магическая игла,
Пестрым шелком узоры на белой канве вышивала,
Возбуждала, дразнила, манила, звала.
«Эти годы»… и вдруг: где теперь эти годы?
Под мостами вода навсегда утекла
И остались одни арок гнутые своды,
Серый камень, чужая парижская мгла.
И когда-нибудь скажут: «их время напрасно пропало,
Их судьба обманула, в изгнанье спасения нет».
Да, конечно! Но все же прекрасное было начало –
Радость. Молодость. Вера. И в сердце немеркнущий свет.
* * *
Мир разгорожен надвое забором.
Мы смотрим издали: там наш родимый дом.
Но не хочу туда вернуться вором.
Тюленем пробираться подо льдом.
Все сорок лет! Нет больше, что там сорок.
Пять тысяч лет блуждаем мы впотьмах
И все твердим: «Уже недолго, скоро…»
Едва держась от боли на ногах.
* * *
Я пожалуй даже не знаю,
С чем прийти к тебе? Время не то,
Я теперь Монпарнас огибаю,
Запахнув поплотнее пальто.
Не сбылись обещанья свободы.
Вечер близок и даль холодна.
Розы, грезы, закаты, восходы –
Как обрывки какого-то сна.
* * *
Я стою в тишине,
Огоньки, как во сне,
Никого. Одиночество. Ночь.
Никакой красоте,
Никакой высоте,
Ни себе, ни другим не помочь.
И напрасно я жду.
Тучи скрыли звезду,
Свет последний – исчез навек.
В аравийской пустыне, в сибирском снегу,
В шумном городе, дома, в семейном кругу
Навсегда одинок человек.
* * *
Ветки устало качаются
В мокром печальном саду.
Светлое лето кончается.
Ветер приносит беду.
В час темноты изнурительной,
Грустную ноту ведя,
Осени шепот томителен
В медленных каплях дождя.
Слушаю сердцем молчание.
Прошлое встало со дна.
Прошлое в ясном сиянии –
И тишина, тишина.
* * *
Сияет огнями Париж,
Кончается нежное лето,
Луна над квадратами крыш
Ослепла от яркого света.
Всё то же: шуршание шин,
Автобусов грузных стремленье,
Прямых быстроходных машин
Холодное щучье скольженье.
В Полях Елисейских, в раю,
Во сне золотом и хрустальном,
Своё я с трудом узнаю
Лицо в отраженье зеркальном.
* * *
Писать стихи совсем не весело
И отчего так сердцу больно?
Что, Муза, голову повесила
И чем ты снова недовольна?
А соловьи поют по-прежнему
И те же розы и закаты,
И тот же след по полю снежному,
Которым все мы шли когда-то.
* * *
Тихим светом, ясным светом
Комната озарена.
Тень от кресла над паркетом,
Тень от шторы у окна.
В этой комнате так много
Пролетело трудных лет.
Суждено нам было Богом
Полюбить вечерний свет.
Но и здесь твой милый локон
Легче и воздушней сна,
И зимой из тёмных окон
Смотрит на меня весна.
* * *
Я верил в тайное сближенье
Сердец, испытанных в беде,
Я думал – горнее служенье
Дано изгнаннику везде.
Но верность – высшая свобода,
Изменой верных смущена.
– Бессонной ночью, до восхода…
Паденье до конца, до дна.
Лишь пена, что в песке прибрежном
Кипит, несомая волной,
Лишь горы, что виденьем снежным
Вдали стоят передо мной…
* * *
Елене Рубисовой
Был ангел послан эту душу взять
И в небо унести её опять,
В страну, где нет печали и страданья.
И ангел тенью пал на мирозданье,
И умер я и перестал дышать.
Тогда водитель-дух, с заботой нежной,
Крылом закрыл любезный мне порог
Земли – всей красоты её безбрежной,
Которую велел покинуть Бог,
Порог земли, прекрасной и мятежной.
Безмолвие, простор и тишина
Сменили шум встревоженной вселенной,
И медленно, с ресниц, земного сна,
Теснима слепотою вдохновенной,
За пеленой спадала пелена.
Сказал мне ангел:"Волей вечной Силы,
Здесь – область тени, той, что разделила
Земные и небесные дела…"
– "О, неужели смерть – такая мгла?"
– "Преддверие".
Но темнота слепила.
И ринулись мы в темноту, и вдруг
Краса иных миров моим глазам предстала;
Я сделался весь зрение и слух,
А вестник смерти, вечный, вечный друг,
Последнее откинул покрывало…
Всё – только сон – и никого вокруг.
* * *
К. В. Мочульскому
Стыдно, Господи, и трудно мне
Всюду – на земле и под землей,
В воздухе, на горной вышине –
Настигаешь Ты, Владыка мой.
Всюду, неотступно, каждый день,
Всюду, где дышу и где живу,
Падает Твоя мне в сердце тень,
Словно тень от дерева в траву.
И когда увижу тень твою,
Сердце бьется, и темно в глазах,
Спрашиваешь Ты, а я таю
Все мое смущение и страх.
Оттого, что я упрям и зол,
Оттого, что нерадив и глух,
Оттого, что враг в меня вошел,
Плоть растлил и расточил мой дух.
Оттого, что я не смел любить
И молиться в церкви не умел,
Оттого, что так хотел я жить,
Праздно, своевольно жить хотел,
Руку подающую отверг,
И боялся и не мог страдать, –
Страшно перейти из века в век,
Страшно на суде Твоем предстать.
В страхе поднимаю я глаза –
Темен мне и нестерпим Твой вид –
Раненая дикая коза
Так в лицо охотнику глядит.
* * *
Заката осеннего свежесть,
Высокие облака.
На камне оставила нежность
Твоя дорогая рука.
И, кажется, всё просветлело
От счастья и теплоты,
Пока, улыбаясь, смотрела
На небо вечернее ты.
* * *
Ты помнишь вьюгу, суету вокзала,
И эту ночь, похожую на ад,
Когда в столице пушка грохотала
И выстрелы гремели с баррикад?
Ты помнишь путь – сугробы ледяные,
Палящий Юг и в бухте корабли,
И ту, что стала знаменьем России,
Полоску исчезающей земли?
* * *
Софии Прегель
Несётся в пустоте Земля,
Кружась, в пространстве звёзды мчатся, –
Как восхитительно качаться
Цветку на высоте стебля!
Подобный огненному чуду,
Горит над Альпами восход.
Пастух, пришедший с гор оттуда,
Над светлым озером поёт.
Счастливое существованье,
Рай, данный нам, рай милый наш!
Певец, о нём воспоминанья
Ты всё равно не передашь.
Но этот голос на восходе –
Всё звонче, всё прозрачней он.
Какая тишина в природе,
Как озарился небосклон!
* * *
В доме тишина глухая.
Не могу забыться сном.
Сколько гроз в начале мая
Прошумело за окном.
Сколько листьев вновь упало
Поздней осенью в саду.
Каждый год весну встречало
Сердце, чувствуя беду.
Сердце билось, замирая
От такой же тишины,
Каждый год не доверяя
Обещаниям весны.
* * *
Уметь молиться, верить и любить,
Найти слова, спокойные, простые,
Быть искренним – нельзя. Нам страшно жить.
Неправедные, ко всему глухие.
В пустынном мире, пред пустым окном,
Ночами, в свете безысходном, ложном,
Тревожимые внутренним огнем,
И ты, и я, всегда о невозможном
Зачем мечтаем мы, сестра моя?
Стучат шаги. Над городом печальным
Миры – иерархия бытия –
Немые звезды. В ларчике хрустальном
Ключ счастья спрятан где-то на луне,
Багдадский вор несется на Пегасе
По облакам за кладом. Если б мне!
— Что даст нам счастье? В каждом нашем часе,
В минуте каждой места нет ему,
И в жизни нет спасенья, нет покоя.
Идти сквозь одиночество и тьму
Домой – ты знаешь, что это такое.
* * *
Я болен. Не верится в чудо,
И не было чуда, и нет.
Я понял: ко мне ниоткуда
Уже не доходит ответ.
Лишь в старости, лишь через годы
Холодной и долгой зимы,
Я вспомню – явленье свободы,
Что в юности видели мы.
Но разве для смертного мало –
В железах, в темнице, во рву –
Такого конца и начала
Свидетелем быть наяву?
* * *
Друг мой, мне грустно оттого же,
Отчего и ты грустишь.
День, на прошлый день похожий,
Серый будничный Париж.
На дворе темно и сыро.
Осень. Лужи у крыльца –
Скука от начала мира
И до самого конца.
* * *
Ирине Одоевцевой
В содружество тайное с нами
Вступают вода и земля,
Заката лиловое пламя
Ложится на борт корабля.
Весь белый, дымя на просторе,
Он к пристани дальней плывет,
А здесь – только небо и море
И ветра высокий полет.
Прибрежные скалы лаская,
Взлетает волна за волной,
И синяя мудрость морская
Небесной полна глубиной.
* * *
И после девятого вала
Подвижница Муза опять
Таинственно нас волновала…
Сердца заставляла звучать.
Пленительно-смутное пенье
Во тьме, в пустоте ледяной…
Так тянется к солнцу растенье,
Лишенное почвы родной.
Михаил Качуровский. Акварель. 1948 г.
Снова ночь, бессонница пустая,
Час воспоминаний и суда.
Мысли, как разрозненная стая,
В вечность отлетает навсегда.
Полночь бьет. Часы стучат, как прежде,
В комнате таинственная мгла:
Если в сердце места нет надежде,
Все-таки и тень ее светла.
* * *
Все, что было, – как много его и как мало!
Ну, а память, магическая игла,
Пестрым шелком узоры на белой канве вышивала,
Возбуждала, дразнила, манила, звала.
«Эти годы»… и вдруг: где теперь эти годы?
Под мостами вода навсегда утекла
И остались одни арок гнутые своды,
Серый камень, чужая парижская мгла.
И когда-нибудь скажут: «их время напрасно пропало,
Их судьба обманула, в изгнанье спасения нет».
Да, конечно! Но все же прекрасное было начало –
Радость. Молодость. Вера. И в сердце немеркнущий свет.
* * *
Мир разгорожен надвое забором.
Мы смотрим издали: там наш родимый дом.
Но не хочу туда вернуться вором.
Тюленем пробираться подо льдом.
Все сорок лет! Нет больше, что там сорок.
Пять тысяч лет блуждаем мы впотьмах
И все твердим: «Уже недолго, скоро…»
Едва держась от боли на ногах.
* * *
Я пожалуй даже не знаю,
С чем прийти к тебе? Время не то,
Я теперь Монпарнас огибаю,
Запахнув поплотнее пальто.
Не сбылись обещанья свободы.
Вечер близок и даль холодна.
Розы, грезы, закаты, восходы –
Как обрывки какого-то сна.
* * *
Я стою в тишине,
Огоньки, как во сне,
Никого. Одиночество. Ночь.
Никакой красоте,
Никакой высоте,
Ни себе, ни другим не помочь.
И напрасно я жду.
Тучи скрыли звезду,
Свет последний – исчез навек.
В аравийской пустыне, в сибирском снегу,
В шумном городе, дома, в семейном кругу
Навсегда одинок человек.
* * *
Ветки устало качаются
В мокром печальном саду.
Светлое лето кончается.
Ветер приносит беду.
В час темноты изнурительной,
Грустную ноту ведя,
Осени шепот томителен
В медленных каплях дождя.
Слушаю сердцем молчание.
Прошлое встало со дна.
Прошлое в ясном сиянии –
И тишина, тишина.
* * *
Сияет огнями Париж,
Кончается нежное лето,
Луна над квадратами крыш
Ослепла от яркого света.
Всё то же: шуршание шин,
Автобусов грузных стремленье,
Прямых быстроходных машин
Холодное щучье скольженье.
В Полях Елисейских, в раю,
Во сне золотом и хрустальном,
Своё я с трудом узнаю
Лицо в отраженье зеркальном.
* * *
Писать стихи совсем не весело
И отчего так сердцу больно?
Что, Муза, голову повесила
И чем ты снова недовольна?
А соловьи поют по-прежнему
И те же розы и закаты,
И тот же след по полю снежному,
Которым все мы шли когда-то.
* * *
Тихим светом, ясным светом
Комната озарена.
Тень от кресла над паркетом,
Тень от шторы у окна.
В этой комнате так много
Пролетело трудных лет.
Суждено нам было Богом
Полюбить вечерний свет.
Но и здесь твой милый локон
Легче и воздушней сна,
И зимой из тёмных окон
Смотрит на меня весна.
* * *
Я верил в тайное сближенье
Сердец, испытанных в беде,
Я думал – горнее служенье
Дано изгнаннику везде.
Но верность – высшая свобода,
Изменой верных смущена.
– Бессонной ночью, до восхода…
Паденье до конца, до дна.
Лишь пена, что в песке прибрежном
Кипит, несомая волной,
Лишь горы, что виденьем снежным
Вдали стоят передо мной…
* * *
Елене Рубисовой
Был ангел послан эту душу взять
И в небо унести её опять,
В страну, где нет печали и страданья.
И ангел тенью пал на мирозданье,
И умер я и перестал дышать.
Тогда водитель-дух, с заботой нежной,
Крылом закрыл любезный мне порог
Земли – всей красоты её безбрежной,
Которую велел покинуть Бог,
Порог земли, прекрасной и мятежной.
Безмолвие, простор и тишина
Сменили шум встревоженной вселенной,
И медленно, с ресниц, земного сна,
Теснима слепотою вдохновенной,
За пеленой спадала пелена.
Сказал мне ангел:"Волей вечной Силы,
Здесь – область тени, той, что разделила
Земные и небесные дела…"
– "О, неужели смерть – такая мгла?"
– "Преддверие".
Но темнота слепила.
И ринулись мы в темноту, и вдруг
Краса иных миров моим глазам предстала;
Я сделался весь зрение и слух,
А вестник смерти, вечный, вечный друг,
Последнее откинул покрывало…
Всё – только сон – и никого вокруг.
* * *
К. В. Мочульскому
Стыдно, Господи, и трудно мне
Всюду – на земле и под землей,
В воздухе, на горной вышине –
Настигаешь Ты, Владыка мой.
Всюду, неотступно, каждый день,
Всюду, где дышу и где живу,
Падает Твоя мне в сердце тень,
Словно тень от дерева в траву.
И когда увижу тень твою,
Сердце бьется, и темно в глазах,
Спрашиваешь Ты, а я таю
Все мое смущение и страх.
Оттого, что я упрям и зол,
Оттого, что нерадив и глух,
Оттого, что враг в меня вошел,
Плоть растлил и расточил мой дух.
Оттого, что я не смел любить
И молиться в церкви не умел,
Оттого, что так хотел я жить,
Праздно, своевольно жить хотел,
Руку подающую отверг,
И боялся и не мог страдать, –
Страшно перейти из века в век,
Страшно на суде Твоем предстать.
В страхе поднимаю я глаза –
Темен мне и нестерпим Твой вид –
Раненая дикая коза
Так в лицо охотнику глядит.
* * *
Заката осеннего свежесть,
Высокие облака.
На камне оставила нежность
Твоя дорогая рука.
И, кажется, всё просветлело
От счастья и теплоты,
Пока, улыбаясь, смотрела
На небо вечернее ты.
* * *
Ты помнишь вьюгу, суету вокзала,
И эту ночь, похожую на ад,
Когда в столице пушка грохотала
И выстрелы гремели с баррикад?
Ты помнишь путь – сугробы ледяные,
Палящий Юг и в бухте корабли,
И ту, что стала знаменьем России,
Полоску исчезающей земли?
* * *
Софии Прегель
Несётся в пустоте Земля,
Кружась, в пространстве звёзды мчатся, –
Как восхитительно качаться
Цветку на высоте стебля!
Подобный огненному чуду,
Горит над Альпами восход.
Пастух, пришедший с гор оттуда,
Над светлым озером поёт.
Счастливое существованье,
Рай, данный нам, рай милый наш!
Певец, о нём воспоминанья
Ты всё равно не передашь.
Но этот голос на восходе –
Всё звонче, всё прозрачней он.
Какая тишина в природе,
Как озарился небосклон!
* * *
В доме тишина глухая.
Не могу забыться сном.
Сколько гроз в начале мая
Прошумело за окном.
Сколько листьев вновь упало
Поздней осенью в саду.
Каждый год весну встречало
Сердце, чувствуя беду.
Сердце билось, замирая
От такой же тишины,
Каждый год не доверяя
Обещаниям весны.
* * *
Уметь молиться, верить и любить,
Найти слова, спокойные, простые,
Быть искренним – нельзя. Нам страшно жить.
Неправедные, ко всему глухие.
В пустынном мире, пред пустым окном,
Ночами, в свете безысходном, ложном,
Тревожимые внутренним огнем,
И ты, и я, всегда о невозможном
Зачем мечтаем мы, сестра моя?
Стучат шаги. Над городом печальным
Миры – иерархия бытия –
Немые звезды. В ларчике хрустальном
Ключ счастья спрятан где-то на луне,
Багдадский вор несется на Пегасе
По облакам за кладом. Если б мне!
— Что даст нам счастье? В каждом нашем часе,
В минуте каждой места нет ему,
И в жизни нет спасенья, нет покоя.
Идти сквозь одиночество и тьму
Домой – ты знаешь, что это такое.
* * *
Я болен. Не верится в чудо,
И не было чуда, и нет.
Я понял: ко мне ниоткуда
Уже не доходит ответ.
Лишь в старости, лишь через годы
Холодной и долгой зимы,
Я вспомню – явленье свободы,
Что в юности видели мы.
Но разве для смертного мало –
В железах, в темнице, во рву –
Такого конца и начала
Свидетелем быть наяву?
* * *
Друг мой, мне грустно оттого же,
Отчего и ты грустишь.
День, на прошлый день похожий,
Серый будничный Париж.
На дворе темно и сыро.
Осень. Лужи у крыльца –
Скука от начала мира
И до самого конца.
* * *
Ирине Одоевцевой
В содружество тайное с нами
Вступают вода и земля,
Заката лиловое пламя
Ложится на борт корабля.
Весь белый, дымя на просторе,
Он к пристани дальней плывет,
А здесь – только небо и море
И ветра высокий полет.
Прибрежные скалы лаская,
Взлетает волна за волной,
И синяя мудрость морская
Небесной полна глубиной.
* * *
И после девятого вала
Подвижница Муза опять
Таинственно нас волновала…
Сердца заставляла звучать.
Пленительно-смутное пенье
Во тьме, в пустоте ледяной…
Так тянется к солнцу растенье,
Лишенное почвы родной.
Михаил Качуровский. Акварель. 1948 г.