МАРИЯ РУБИНА ● ДАЛЁКАЯ СТРАНА
Ещё пока дела в порядке,
дни беспечальны и легки,
жую в "Минутке" пирожки,
и в разлинованной тетрадке
пишу дурацкие стишки.
Ещё иду, кольцо со змейкой
крутя на пальце на ходу.
Мне завяжи глаза – найду
и у Казанского скамейку
и горку в Сашкином саду.
Вот старый домик в треуголке,
вот пёс приблудный во дворе.
И колют памяти иголки.
Разбилось время на осколки
в моём волшебном фонаре.
* * *
Плачет дождь который день от жалости,
город спит, продрогший и немой.
Нет на свете тяжелей усталости,
чем усталость от себя самой.
Не разгонит ветра дуновение
набежавших помрачневших туч,
и былые чудные мгновения
аккуратно заперты на ключ.
Темнота тебя сжирает дочиста,
дождь смывает неглубокий след.
* * *
Кричат протяжно поезда,
как будто плачут, проезжая.
А мы глядим из-за можая,
и остаёмся навсегда.
Лениво ночь стучит в виски,
и мы лежим на тёплом пледе,
воображая, будто едем,
хотя на самом деле спим.
А поезд мчит за поворот,
Он исчезает, словно в сказке.
Но почему-то душу рвёт.
* * *
Есть у тебя лишь имя-отчество,
а больше нету ни шиша.
И паутиной одиночества
твоя спелёнута душа.
Когда короче день становится,
решать несложно крестословицу
с двумя словами – жизнь и смерть.
И не пробраться тихой сапою
в тот мир, расстеленный у ног,
где спит, подрагивая лапами,
пушистый маленький щенок.
* * *
Собачьим длинным языком
зима слизала бабье лето,
прикрывшись фиговым снежком.
Луна сложила вечер в ножны,
в туман ныряя с головой.
Мерцают тускло и тревожно
заплаты луж на мостовой.
А свет всё сумрачней, неясней,
И, ненадолго вспыхнув, гаснет
зелёный огонёк такси.
* * *
Шестая линия. Тоскующий трамвай
ползёт как муравей на горизонте.
А ветер задувает в рукава,
и рвёт из рук нелепый чешский зонтик.
Шестая линия. Далёкая страна,
где горлу не избавиться от кома.
И, как глоток искристого вина,
свет абажура в комнате знакомой.
Шестая линия меня давно не ждёт,
а ветер завывает монотонно,
и дождь идёт. Всё так же дождь идёт,
как шёл когда-то он во время оно.
* * *
Когда мы встретимся с тобою
через каких-то тридцать лет,
я буду бабкою седою,
ты будешь – старый лысый дед.
А может ты не будешь лысым,
Мы встретимся под кипарисом,
или под яблоней, где дым,
С тобой столкнёмся днём весенним,
Или, к примеру, с чемоданом
ты на вокзале выйдешь вдруг,
проездом из Биробиджана.
Ведь мы друг друга не узнаем,
и разойдёмся.
Навсегда.
Ещё пока дела в порядке,
дни беспечальны и легки,
жую в "Минутке" пирожки,
и в разлинованной тетрадке
пишу дурацкие стишки.
Ещё иду, кольцо со змейкой
крутя на пальце на ходу.
Мне завяжи глаза – найду
и у Казанского скамейку
и горку в Сашкином саду.
Вот старый домик в треуголке,
вот пёс приблудный во дворе.
И колют памяти иголки.
Разбилось время на осколки
в моём волшебном фонаре.
* * *
Плачет дождь который день от жалости,
город спит, продрогший и немой.
Нет на свете тяжелей усталости,
чем усталость от себя самой.
Не разгонит ветра дуновение
набежавших помрачневших туч,
и былые чудные мгновения
аккуратно заперты на ключ.
Темнота тебя сжирает дочиста,
дождь смывает неглубокий след.
* * *
Кричат протяжно поезда,
как будто плачут, проезжая.
А мы глядим из-за можая,
и остаёмся навсегда.
Лениво ночь стучит в виски,
и мы лежим на тёплом пледе,
воображая, будто едем,
хотя на самом деле спим.
А поезд мчит за поворот,
Он исчезает, словно в сказке.
Но почему-то душу рвёт.
* * *
Есть у тебя лишь имя-отчество,
а больше нету ни шиша.
И паутиной одиночества
твоя спелёнута душа.
Когда короче день становится,
решать несложно крестословицу
с двумя словами – жизнь и смерть.
И не пробраться тихой сапою
в тот мир, расстеленный у ног,
где спит, подрагивая лапами,
пушистый маленький щенок.
* * *
Собачьим длинным языком
зима слизала бабье лето,
прикрывшись фиговым снежком.
Луна сложила вечер в ножны,
в туман ныряя с головой.
Мерцают тускло и тревожно
заплаты луж на мостовой.
А свет всё сумрачней, неясней,
И, ненадолго вспыхнув, гаснет
зелёный огонёк такси.
* * *
Шестая линия. Тоскующий трамвай
ползёт как муравей на горизонте.
А ветер задувает в рукава,
и рвёт из рук нелепый чешский зонтик.
Шестая линия. Далёкая страна,
где горлу не избавиться от кома.
И, как глоток искристого вина,
свет абажура в комнате знакомой.
Шестая линия меня давно не ждёт,
а ветер завывает монотонно,
и дождь идёт. Всё так же дождь идёт,
как шёл когда-то он во время оно.
* * *
Когда мы встретимся с тобою
через каких-то тридцать лет,
я буду бабкою седою,
ты будешь – старый лысый дед.
А может ты не будешь лысым,
Мы встретимся под кипарисом,
или под яблоней, где дым,
С тобой столкнёмся днём весенним,
Или, к примеру, с чемоданом
ты на вокзале выйдешь вдруг,
проездом из Биробиджана.
Ведь мы друг друга не узнаем,
и разойдёмся.
Навсегда.