ЛЮДМИЛА ШАРГА: «ОТМЕНУ ЗАКОНА О РУССКОМ ЯЗЫКЕ СЧИТАЮ НЕДОПУСТИМОЙ ОШИБКОЙ»

Людмила Шарга – русская поэтесса, проживающая в Украине. А также она прозаик, публицист, член Южнорусского Союза писателей. В «активе» у Людмилы несколько побед на международных литературных конкурсах, шесть сборников поэзии и прозы и множественные публикации в периодических печатных и сетевых изданиях. Итак, в эти неспокойные дни Людмила Шарга отвечает на вопросы нашего литературного портала из Одессы, из Творческой Гостиной Diligans, редактором сайта которой она работает…

– Людмила, расскажите о своём детстве, юности. Кого Вы тогда читали? Уважали ли литературу в Вашей семье? Если можно, расскажите про Ваших родителей. Это они привили Вам любовь к поэзии?

– Детство моё прошло в российской глубинке. Я родилась в семье учителей: отец преподавал историю, мама – русский язык и литературу. Разумеется, дома была огромная библиотека, которая постоянно пополнялась и обновлялась. Кроме того, выписывались журналы, газеты. Мы ещё и в библиотеки ходили. Сейчас это кажется невероятным.

Пока не научилась читать, была убеждена – это всё оттого, что книги, которые я пыталась прочесть, и которые читают с умным видом взрослые, написаны не мной, а ими – взрослыми, потому-то в книгах этих им всё понятно.

Годам к пяти я выучилась читать, и первой моей книжкой стал маленький тёмно-зелёный томик стихов Агнии Львовны Барто. Я, всё-таки, прочла то, что было написано не мной, и не просто прочла, а заучила наизусть и запомнила на всю жизнь.

По этой же книжечке училась читать и моя младшая сестра, и мне позволялось принимать в этом самое активное участие.

Сыну моему томик Барто достался «в наследство», и он тоже выучился читать рано, благодаря её удивительным стихам. Семейную реликвию, изрядно потрёпанную и потерявшую в битве с неграмотностью свой зелёный переплёт, мы храним как зеницу ока. Наверное, можно было бы купить для сына новую книгу – в начале девяностых уже появлялись новые издания: красочные, на хорошей бумаге, с картинками… Но он прикипел именно к этому томику и слышать не хотел о "новой" Барто.

Баллады Жуковского «Людмила» и «Светлана», «Руслан и Людмила», а чуть позже и «Евгений Онегин» Пушкина, «Демон» Лермонтова…

Это и многое другое отец читал мне вместо сказок на ночь, вместо колыбельных.

– Когда Вы сами начали писать стихи?

– Осознанное решение написать «свою» книгу, чтобы потом читать её с таким же «умным», многозначительным видом, как это делают взрослые, пришло ко мне года в четыре. Испортив очередную мамину тетрадь для календарных планов всевозможными «каляками», я с важным видом садилась в папино любимое кресло и принималась выкрикивать:

«Что болтунья Лида, мол, это Вовка выдумал…»

Мама этот случай окрестила "неосознанным, но вполне сознательным плагиатом".

Первые рифмованные строчки появились позже, лет в десять. Назвать это стихами было бы непростительно.

– Самые близкие Вам поэты – кто они? А из иностранных?

– Боюсь, что перечисление займёт достаточно много места и времени, поэтому назову только самых-самых. Не называя Пушкина и Лермонтова – как само собой разумеющееся.

Прежде всего – это Марина Цветаева.

Очень люблю поэзию Марии Шкапской, Натальи Крандиевской-Толстой, Марии Петровых.

Гумилев, Блок, Ахматова, Георгий Иванов, Мандельштам, Пастернак, Ахмадулина…

Из зарубежных поэтов это Лорка, Камоэнс, Бодлер, Верлен… Жак Превер, Поль Элюар, Имант Зиедонис , – можно продолжать и продолжать…

В разные периоды жизни, в разных ситуациях и настроениях нам близки разные стихи. Среди названных нет и третьей части тех, кого люблю, читаю и перечитываю.

– Можно ли в полной мере познать поэзию в переводе?

– Многое зависит от переводчика. Пастернак – для меня он лучший из них, неоднократно утверждал, что перевод должен быть самостоятельным художественным произведением. "Подобно оригиналу, перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности". Это из "Замечаний к переводам Шекспира". А вот что он писал о переводах, где любой ценой достигалась идентичность с оригиналом:

"Такие переводы не оправдывают обещания. Их бледные пересказы не дают понятия о главной стороне предмета, который они берутся отражать, – о его силе".

Отец много говорил мне о том, какая ответственность лежит на переводчике, ведь он обязан донести читателю не только смысл произведения, не только сухое, скудное содержание, а сделать так, чтобы произведение это и на чужом языке звучало в полную силу, особенно стихи.

В детстве я представляла себе таинство перевода в виде театрального действа, где главная героиня (я, конечно) пробиралась через бушующую горную реку, осторожно ступая по шаткому мостику. А на том берегу, куда стремилась не в меру строптивая главная героиня, было темным-темно.

И тут возникал он, рыцарь–переводчик. И сразу становилось светло, солнечно. И непонятные слова становились понятными и складывались в строчки, в образы, символы.

И наступало волшебство: тишина в комнате оживала и наполнялась шелестом листвы, шумом дождя, его размеренностью, сбивающейся вдруг в самом неожиданном месте. Нежность первого снега, грусть листопада, невыразимо прекрасный, залитый чернилами лист – месяц февраль.

Мне было семь лет, когда я впервые услышала «Мерани», «Синий цвет» и другие переводы Пастернака из Николоза Бараташвили. «Мерани» я боялась до дрожи в коленях. Особенно тех слов, где «… могилу ворон выроет, а вьюга завоет, возвращаясь с похорон…». Но, когда вечером отец усаживался на краешек моей кровати и спрашивал, что прочесть, я неизменно отвечала: «Мерани».

«Стрелой несётся конь мечты моей,

Вдогонку ворон каркает угрюмо.

Вперёд, мой конь, мою печаль и думу

Дыханьем ветра встречного обвей»

– Классическая поэзия – это вечная ценность или преходящее? Вы тоже думаете, что время классики в поэзии безвозвратно прошло, и теперь «главный» – авангард? Применимо ли понятие «актуальность» к поэзии?

– Для начала давайте вспомним, когда возник так называемый авангард в поэзии. Это первое десятилетие двадцатого века. За сто лет вытеснения не произошло, как видите.

И не произойдёт.

Все новоявленные течения, заслуживающие внимания, в поэзии – это футуризм, прежде всего, не возникали из ничего. Иными словами, прежде чем написать: «дыр бул щыл», или «Слоны бились бивнями так, что казались белым камнем», нужно было очень много прочесть.

Чтобы писать в каком-то ином стиле, отличном от классического, писать что-то настоящее, а не рефлексировать на «злобу дня», необходимо много читать, и прежде всего – классику. Русскую, зарубежную, но классику. Это основа, база. Это то, что нужно читать и в том случае, если человек писать не собирается. Наверное, так.

Сегодня завсегдатаи социальных сетей и литературных сайтов чаще всего читают тексты – они так и называют их – тексты, и тут я с ними абсолютно согласна, – друг друга.

На эти тексты они пишут так называемые «оборотки» (странное слово), экспромты, реминисценции и аллюзии, если угодно. Только вот беда, за редким исключением, нет у этих текстов ни лица, ни голоса. А стало быть – нет и поэта. Поэт – это всегда свой голос, это особое видение окружающего мира.

Зато у нынешних текстовиков есть «лайки» в паблике. Вот это «важно». Много «лайков» – вот ты и поэт.

Печально.

С прозой ещё печальнее.

«Тяжело…, – пожаловалась мне одна девушка, – с трудом осилившая в двадцать пять лет чеховскую «Попрыгунью».

Конечно, тяжело. Попробуйте-ка прочесть Чехова, Бунина или Лескова после современной глянцево-гламурной «облегчёнки». О Достоевском я просто не упоминаю.

Актуальность… Применима и к поэзии, если это настоящая поэзия, а не из разряда на «злобу дня». Утром – в газете, вечером в куплете – прекрасно, только при чём же здесь поэзия? Мне думается, что поэзия всегда над злобой, над днями и ночами, над временем.

– Каким Вы видите будущее русской литературы? Согласны ли Вы, что сейчас она испытывает подъём?

– А я и не почувствовала спада. Русская литература неиссякаема, неизбывна.

О будущем русской литературы лучше, чем сказал когда-то Андрей Белый, пожалуй, не скажешь (правда, это сказано век тому назад, но не утратило актуальности (вот где она важна и нужна) и сегодня:

«…писатели, как теоретики; имеем представление о будущем, но, как художники, говоря о будущем, мы только люди, только ищущие; не проповедующие, а исповедующие.

Мы просим только одно: чтобы нам верили, что наша исповедь – живая исповедь.

Есть общее в нас, пишущих и читающих, – все мы в голодных, бесплодных равнинах русских, где искони водит нас нечистая сила».

– Как русскоязычный литератор, живущий не в Москве, даже не в России, считаете ли Вы, что вся русская литературная жизнь по-прежнему («традиционно») сосредоточена в российской столице, а «все остальные» находятся как бы «на обочине»?

– Я – русский литератор. Ни в коем случае не русскоязычный. Это принципиально разные понятия.

Выпало мне не только в «империи родиться», но и жить в прекраснейшей из провинций у моря – в Одессе. Здесь, как видите, всё, или почти всё – по классику.

И сколь бы ни твердили о том, что Одесса уже не та, и дух её не тот, она остаётся собой. Видимо, «…всё-таки, что-то есть в этой почве…»

Литературная жизнь Одессы – это всевозможные студии, салоны, гостиные. Это арт-фестивали, в рамках которых проводятся разнообразные конкурсы. Это альманахи, антологии, творческие вечера и презентации. Это арт-салоны и арт-кафе.

Это Южнорусский Союз Писателей и «толстый» литературный журнал «Южное Сияние».

Творческая гостиная Diligans, проект «Территория I», студия «Зелёная лампа» при Всемирном Клубе Одесситов.

Это международная книжная ярмарка «Зелёная Волна», которая проводится ежегодно и тоже относится к одной из добрых литературных одесских традиций.

Хотелось бы особенно отметить арт-фестиваль «Провинция у моря», который проводится на различных литературных площадках Одессы и Ильичёвска, и который в этом году в четвёртый раз соберёт друзей из разных стран в конце августа – начале сентября. Кстати, с первого марта стартовал поэтический конкурс под названием « И ляжет путь мой через этот город…»

В Москве, разумеется, больше возможностей для реализации. Так было всегда. Но – как правило – больше суеты, шума, много показного, поверхностного. Она очень разная, Москва. У меня есть любимые места в этом городе, любимые скверы, улицы и дома. И люди. Но… И в Одессе частенько бывает шумно и многолюдно. Писателю же необходимо уединение, если он – писатель. Это моё, вероятно, несколько провинциальное мнение. Оно, конечно же, субъективно, и ответ на этот вопрос начинается с ответа на другой вопрос, который каждый пишущий когда-нибудь себе задаёт: для чего я это делаю?

Публичность, слава, деньги, способ выжить, образ жизни…

Для чего?

Когда ответ будет найден, многие другие вопросы отпадут за ненужностью.

– Что Вы думаете по поводу сохранения русского языка в Украине? Реальна угроза его «запрета»? Как вообще литературное сообщество переживает нынешние события? Должен ли поэт иметь гражданскую позицию? А высказывать её публично?

– Отмену закона о русском языке считаю недопустимой ошибкой.

Эта отмена была ветирована, и сам закон отправлен на доработку.

Люди делают ошибки. Не застраховано от них и правительство. Главное, уметь признавать и исправлять их вовремя. От ошибок власть имущих зависят судьбы миллионов.

События последних трёх месяцев в Украине всколыхнули весь мир.

Я не считаю, что вправе делать какие-то публичные выводы, заявления и обращения.

Скажу только, что мне невыносимо больно смотреть на то, что происходит.

Молюсь о скорейшем разрешении противостояния. Мирным путём.

Когда слышу безапелляционное «поэт должен…», отхожу в сторону, потому что считаю, что там, где ты «должен» – ты уже не поэт. На «должен» начинается ремесло, истерия, агрессия…

Впрочем, это моя и только моя точка зрения, и навязывать её кому-либо я не собираюсь.

Не вижу никакой гражданской позиции в размахивании руками, в параноидальных выкриках, вижу только вред, провокацию и позу. Не позицию, а эффектную позу. Чувствуешь, что должен и в силах сделать что-то нужное – иди и делай. Вместо того чтобы кричать «ты должен» другим. Я – пишу. Не речёвки для майданов и прочих площадей – пионерское прошлое слишком живо в памяти. А я ходить строем, к счастью, так и не выучилась.

– Людмила, в «новой» России скверно с грамотностью. Молодёжь почти не читает книг, в школах частенько попадаются малограмотные учителя. Почему? И как с этим обстоит дело в Украине?

– К сожалению, это наша общая беда. И дело даже не в том, что молодёжь не читает.

Скорее в том, что она читает. Читать – надо учиться. В смысле – что читать. Классическая литература – наш плот, наш спасательный круг. Она учит размышлять, думать. Сегодняшнее поколение учат думать только об одном: как стать успешным, как заработать миллион – о материальном.

Малограмотные учителя – это вчерашние малограмотные ученики. Куда ж от этого денешься?

– Людмила, а можно ли нынче «прокормиться» одной поэзией? Обеспечивает ли она вам достойную жизнь?

– Нет, конечно.

Никогда не рассматривала поэзию как средство для добывания хлеба насущного. Для меня это мироощущение. И возможность дышать. Прекрасно, если у кого-то получается совмещать несовместимое. Понятие же «достойной жизни» у каждого своё. В сущности, человеку не так уж много и надо.

                  Беседу вела Елена СЕРЕБРЯКОВА

_______________________________

Впервые опубликовано на сайте Пиши-Читай

Людмила Шарга – русская поэтесса, проживающая в Украине. А также она прозаик, публицист, член Южнорусского Союза писателей. В «активе» у Людмилы несколько побед на международных литературных конкурсах, шесть сборников поэзии и прозы и множественные публикации в периодических печатных и сетевых изданиях. Итак, в эти неспокойные дни Людмила Шарга отвечает на вопросы нашего литературного портала из Одессы, из Творческой Гостиной Diligans, редактором сайта которой она работает…

– Людмила, расскажите о своём детстве, юности. Кого Вы тогда читали? Уважали ли литературу в Вашей семье? Если можно, расскажите про Ваших родителей. Это они привили Вам любовь к поэзии?

– Детство моё прошло в российской глубинке. Я родилась в семье учителей: отец преподавал историю, мама – русский язык и литературу. Разумеется, дома была огромная библиотека, которая постоянно пополнялась и обновлялась. Кроме того, выписывались журналы, газеты. Мы ещё и в библиотеки ходили. Сейчас это кажется невероятным.

Пока не научилась читать, была убеждена – это всё оттого, что книги, которые я пыталась прочесть, и которые читают с умным видом взрослые, написаны не мной, а ими – взрослыми, потому-то в книгах этих им всё понятно.

Годам к пяти я выучилась читать, и первой моей книжкой стал маленький тёмно-зелёный томик стихов Агнии Львовны Барто. Я, всё-таки, прочла то, что было написано не мной, и не просто прочла, а заучила наизусть и запомнила на всю жизнь.

По этой же книжечке училась читать и моя младшая сестра, и мне позволялось принимать в этом самое активное участие.

Сыну моему томик Барто достался «в наследство», и он тоже выучился читать рано, благодаря её удивительным стихам. Семейную реликвию, изрядно потрёпанную и потерявшую в битве с неграмотностью свой зелёный переплёт, мы храним как зеницу ока. Наверное, можно было бы купить для сына новую книгу – в начале девяностых уже появлялись новые издания: красочные, на хорошей бумаге, с картинками… Но он прикипел именно к этому томику и слышать не хотел о "новой" Барто.

Баллады Жуковского «Людмила» и «Светлана», «Руслан и Людмила», а чуть позже и «Евгений Онегин» Пушкина, «Демон» Лермонтова…

Это и многое другое отец читал мне вместо сказок на ночь, вместо колыбельных.

– Когда Вы сами начали писать стихи?

– Осознанное решение написать «свою» книгу, чтобы потом читать её с таким же «умным», многозначительным видом, как это делают взрослые, пришло ко мне года в четыре. Испортив очередную мамину тетрадь для календарных планов всевозможными «каляками», я с важным видом садилась в папино любимое кресло и принималась выкрикивать:

«Что болтунья Лида, мол, это Вовка выдумал…»

Мама этот случай окрестила "неосознанным, но вполне сознательным плагиатом".

Первые рифмованные строчки появились позже, лет в десять. Назвать это стихами было бы непростительно.

– Самые близкие Вам поэты – кто они? А из иностранных?

– Боюсь, что перечисление займёт достаточно много места и времени, поэтому назову только самых-самых. Не называя Пушкина и Лермонтова – как само собой разумеющееся.

Прежде всего – это Марина Цветаева.

Очень люблю поэзию Марии Шкапской, Натальи Крандиевской-Толстой, Марии Петровых.

Гумилев, Блок, Ахматова, Георгий Иванов, Мандельштам, Пастернак, Ахмадулина…

Из зарубежных поэтов это Лорка, Камоэнс, Бодлер, Верлен… Жак Превер, Поль Элюар, Имант Зиедонис , – можно продолжать и продолжать…

В разные периоды жизни, в разных ситуациях и настроениях нам близки разные стихи. Среди названных нет и третьей части тех, кого люблю, читаю и перечитываю.

– Можно ли в полной мере познать поэзию в переводе?

– Многое зависит от переводчика. Пастернак – для меня он лучший из них, неоднократно утверждал, что перевод должен быть самостоятельным художественным произведением. "Подобно оригиналу, перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности". Это из "Замечаний к переводам Шекспира". А вот что он писал о переводах, где любой ценой достигалась идентичность с оригиналом:

"Такие переводы не оправдывают обещания. Их бледные пересказы не дают понятия о главной стороне предмета, который они берутся отражать, – о его силе".

Отец много говорил мне о том, какая ответственность лежит на переводчике, ведь он обязан донести читателю не только смысл произведения, не только сухое, скудное содержание, а сделать так, чтобы произведение это и на чужом языке звучало в полную силу, особенно стихи.

В детстве я представляла себе таинство перевода в виде театрального действа, где главная героиня (я, конечно) пробиралась через бушующую горную реку, осторожно ступая по шаткому мостику. А на том берегу, куда стремилась не в меру строптивая главная героиня, было темным-темно.

И тут возникал он, рыцарь–переводчик. И сразу становилось светло, солнечно. И непонятные слова становились понятными и складывались в строчки, в образы, символы.

И наступало волшебство: тишина в комнате оживала и наполнялась шелестом листвы, шумом дождя, его размеренностью, сбивающейся вдруг в самом неожиданном месте. Нежность первого снега, грусть листопада, невыразимо прекрасный, залитый чернилами лист – месяц февраль.

Мне было семь лет, когда я впервые услышала «Мерани», «Синий цвет» и другие переводы Пастернака из Николоза Бараташвили. «Мерани» я боялась до дрожи в коленях. Особенно тех слов, где «… могилу ворон выроет, а вьюга завоет, возвращаясь с похорон…». Но, когда вечером отец усаживался на краешек моей кровати и спрашивал, что прочесть, я неизменно отвечала: «Мерани».

«Стрелой несётся конь мечты моей,

Вдогонку ворон каркает угрюмо.

Вперёд, мой конь, мою печаль и думу

Дыханьем ветра встречного обвей»

– Классическая поэзия – это вечная ценность или преходящее? Вы тоже думаете, что время классики в поэзии безвозвратно прошло, и теперь «главный» – авангард? Применимо ли понятие «актуальность» к поэзии?

– Для начала давайте вспомним, когда возник так называемый авангард в поэзии. Это первое десятилетие двадцатого века. За сто лет вытеснения не произошло, как видите.

И не произойдёт.

Все новоявленные течения, заслуживающие внимания, в поэзии – это футуризм, прежде всего, не возникали из ничего. Иными словами, прежде чем написать: «дыр бул щыл», или «Слоны бились бивнями так, что казались белым камнем», нужно было очень много прочесть.

Чтобы писать в каком-то ином стиле, отличном от классического, писать что-то настоящее, а не рефлексировать на «злобу дня», необходимо много читать, и прежде всего – классику. Русскую, зарубежную, но классику. Это основа, база. Это то, что нужно читать и в том случае, если человек писать не собирается. Наверное, так.

Сегодня завсегдатаи социальных сетей и литературных сайтов чаще всего читают тексты – они так и называют их – тексты, и тут я с ними абсолютно согласна, – друг друга.

На эти тексты они пишут так называемые «оборотки» (странное слово), экспромты, реминисценции и аллюзии, если угодно. Только вот беда, за редким исключением, нет у этих текстов ни лица, ни голоса. А стало быть – нет и поэта. Поэт – это всегда свой голос, это особое видение окружающего мира.

Зато у нынешних текстовиков есть «лайки» в паблике. Вот это «важно». Много «лайков» – вот ты и поэт.

Печально.

С прозой ещё печальнее.

«Тяжело…, – пожаловалась мне одна девушка, – с трудом осилившая в двадцать пять лет чеховскую «Попрыгунью».

Конечно, тяжело. Попробуйте-ка прочесть Чехова, Бунина или Лескова после современной глянцево-гламурной «облегчёнки». О Достоевском я просто не упоминаю.

Актуальность… Применима и к поэзии, если это настоящая поэзия, а не из разряда на «злобу дня». Утром – в газете, вечером в куплете – прекрасно, только при чём же здесь поэзия? Мне думается, что поэзия всегда над злобой, над днями и ночами, над временем.

– Каким Вы видите будущее русской литературы? Согласны ли Вы, что сейчас она испытывает подъём?

– А я и не почувствовала спада. Русская литература неиссякаема, неизбывна.

О будущем русской литературы лучше, чем сказал когда-то Андрей Белый, пожалуй, не скажешь (правда, это сказано век тому назад, но не утратило актуальности (вот где она важна и нужна) и сегодня:

«…писатели, как теоретики; имеем представление о будущем, но, как художники, говоря о будущем, мы только люди, только ищущие; не проповедующие, а исповедующие.

Мы просим только одно: чтобы нам верили, что наша исповедь – живая исповедь.

Есть общее в нас, пишущих и читающих, – все мы в голодных, бесплодных равнинах русских, где искони водит нас нечистая сила».

– Как русскоязычный литератор, живущий не в Москве, даже не в России, считаете ли Вы, что вся русская литературная жизнь по-прежнему («традиционно») сосредоточена в российской столице, а «все остальные» находятся как бы «на обочине»?

– Я – русский литератор. Ни в коем случае не русскоязычный. Это принципиально разные понятия.

Выпало мне не только в «империи родиться», но и жить в прекраснейшей из провинций у моря – в Одессе. Здесь, как видите, всё, или почти всё – по классику.

И сколь бы ни твердили о том, что Одесса уже не та, и дух её не тот, она остаётся собой. Видимо, «…всё-таки, что-то есть в этой почве…»

Литературная жизнь Одессы – это всевозможные студии, салоны, гостиные. Это арт-фестивали, в рамках которых проводятся разнообразные конкурсы. Это альманахи, антологии, творческие вечера и презентации. Это арт-салоны и арт-кафе.

Это Южнорусский Союз Писателей и «толстый» литературный журнал «Южное Сияние».

Творческая гостиная Diligans, проект «Территория I», студия «Зелёная лампа» при Всемирном Клубе Одесситов.

Это международная книжная ярмарка «Зелёная Волна», которая проводится ежегодно и тоже относится к одной из добрых литературных одесских традиций.

Хотелось бы особенно отметить арт-фестиваль «Провинция у моря», который проводится на различных литературных площадках Одессы и Ильичёвска, и который в этом году в четвёртый раз соберёт друзей из разных стран в конце августа – начале сентября. Кстати, с первого марта стартовал поэтический конкурс под названием « И ляжет путь мой через этот город…»

В Москве, разумеется, больше возможностей для реализации. Так было всегда. Но – как правило – больше суеты, шума, много показного, поверхностного. Она очень разная, Москва. У меня есть любимые места в этом городе, любимые скверы, улицы и дома. И люди. Но… И в Одессе частенько бывает шумно и многолюдно. Писателю же необходимо уединение, если он – писатель. Это моё, вероятно, несколько провинциальное мнение. Оно, конечно же, субъективно, и ответ на этот вопрос начинается с ответа на другой вопрос, который каждый пишущий когда-нибудь себе задаёт: для чего я это делаю?

Публичность, слава, деньги, способ выжить, образ жизни…

Для чего?

Когда ответ будет найден, многие другие вопросы отпадут за ненужностью.

– Что Вы думаете по поводу сохранения русского языка в Украине? Реальна угроза его «запрета»? Как вообще литературное сообщество переживает нынешние события? Должен ли поэт иметь гражданскую позицию? А высказывать её публично?

– Отмену закона о русском языке считаю недопустимой ошибкой.

Эта отмена была ветирована, и сам закон отправлен на доработку.

Люди делают ошибки. Не застраховано от них и правительство. Главное, уметь признавать и исправлять их вовремя. От ошибок власть имущих зависят судьбы миллионов.

События последних трёх месяцев в Украине всколыхнули весь мир.

Я не считаю, что вправе делать какие-то публичные выводы, заявления и обращения.

Скажу только, что мне невыносимо больно смотреть на то, что происходит.

Молюсь о скорейшем разрешении противостояния. Мирным путём.

Когда слышу безапелляционное «поэт должен…», отхожу в сторону, потому что считаю, что там, где ты «должен» – ты уже не поэт. На «должен» начинается ремесло, истерия, агрессия…

Впрочем, это моя и только моя точка зрения, и навязывать её кому-либо я не собираюсь.

Не вижу никакой гражданской позиции в размахивании руками, в параноидальных выкриках, вижу только вред, провокацию и позу. Не позицию, а эффектную позу. Чувствуешь, что должен и в силах сделать что-то нужное – иди и делай. Вместо того чтобы кричать «ты должен» другим. Я – пишу. Не речёвки для майданов и прочих площадей – пионерское прошлое слишком живо в памяти. А я ходить строем, к счастью, так и не выучилась.

– Людмила, в «новой» России скверно с грамотностью. Молодёжь почти не читает книг, в школах частенько попадаются малограмотные учителя. Почему? И как с этим обстоит дело в Украине?

– К сожалению, это наша общая беда. И дело даже не в том, что молодёжь не читает.

Скорее в том, что она читает. Читать – надо учиться. В смысле – что читать. Классическая литература – наш плот, наш спасательный круг. Она учит размышлять, думать. Сегодняшнее поколение учат думать только об одном: как стать успешным, как заработать миллион – о материальном.

Малограмотные учителя – это вчерашние малограмотные ученики. Куда ж от этого денешься?

– Людмила, а можно ли нынче «прокормиться» одной поэзией? Обеспечивает ли она вам достойную жизнь?

– Нет, конечно.

Никогда не рассматривала поэзию как средство для добывания хлеба насущного. Для меня это мироощущение. И возможность дышать. Прекрасно, если у кого-то получается совмещать несовместимое. Понятие же «достойной жизни» у каждого своё. В сущности, человеку не так уж много и надо.

                  Беседу вела Елена СЕРЕБРЯКОВА

_______________________________

Впервые опубликовано на сайте Пиши-Читай