ГЕОРГИЙ ЯРОПОЛЬСКИЙ ● НАБОР СЛОВ

МЫСЛЬ ИЗРЕЧЁННАЯ

Ткань вещей до того любезна,
что их чуждость не вдруг видна.
Укрощённая светом бездна
не достигнет глазного дна.
Смыслы смутные ловит слово,
но оно и привносит свет:
лишь расплещется луч — и снова
мрака подлинной тайны нет.

ПОДГОТОВКА МАТЕРИАЛА

Приметы и предчувствия абсурдны,
я им не внял.
Я мял руками чьи-то лица, судьбы —
я глину мял.

Она стонала! В каждом тихом стоне —
века, века.
Чья это плоть легла в мои ладони,
что так мягка?

Позволит ли увидеть, что в начале,
столетий дым?
Чьи помыслы и давние печали
взошли к моим?

Я трезв — я хиромантов дисциплину
видал в гробу!
Но всё же сам вминал в нагую глину
свою судьбу.

О, глиняная дактилоскопия!
Вот — глины ком:
моих ладоней линии скупые
остались в нём.

Они смешались с тысячами линий!
Лежу на дне:
я растворён в кромешной этой глине,
как та — во мне.

С ушедшими сливаться не желая,
себя кляня,
шепчу: «Ты, глина, дышишь, как живая.
Верни меня!»

ФОНАРИКИ

Сколь поверхность ни правь,
но влечёт сердцевина.
Трудно верить в ту явь,
что насквозь очевидна.

Разве Тертуллиан
завещал нам такое?
Многомерный обман —
жить в любви и покое.

Словно Новый завет
изложить на плакате —
симпатический свет
фонарей на закате.

ТОЧКА

Из тумана верёвки свивая,
ветер кружит, отавой шурша.
Вторит ветру частица живая,
космос сжавшая в точку, — душа.

Точка ширится, точка безбрежна,
сразу всем плоскостям прилежа,
в то же время внимая прилежно
антуражу пути-миража.

Канет в нетях — назад не тяните:
своеволия не покорить.
Возвращается змеем на нити,
лишь поймёт, что пора покурить.

АПОФЕОЗ НУЛЯ

Не хочу быть добычей
и останусь ничьим;
отрекусь от обличий,
увернусь от причин.

Слишком просто — туманом,
грязью под колесом.
В этом мире гуманном
только ноль и спасён.

Живо слёзы утрите —
то не Божья роса.
Ноль — он круглый! Смотрите
сквозь меня в небеса.

ТАНАТОС

Лунный серп возбуждающе выгнут.
Это родичи: «хвоя» и «хвост».
Что-то видит задумчивый Зигмунд
в поездах и в мерцании звёзд?

Проникая в запретное, Зигмунд
раздвигает, как занавес, ночь,
но сомнения скоро настигнут,
а сигары не смогут помочь.

Даже самые звонкие сгинут:
есть антракт у любых антраша.
«По ту сторону», — шлёпает Зигмунд
на машинке, бородку чеша.

АЛКАШИ-ОДНОКАШНИКИ

Песенка

Алкаши-однокашники,
как наш круг поредел!
Лоботрясы да бражники,
аль забыт горотдел?

Кто упрыгал в Америку,
кто угас навсегда…
Не впадаю в истерику:
жизнь, она что вода.

В недрах неба записано,
где шагнёшь через край.
Непреложная истина —
никогда не гадай!

Переносом ли, волоком
тащит время вперёд;
знаю, грянешь ты, колокол,
но пока не черёд.

Все дары не получены,
не подсчитан итог…
Что скрипите, уключины?
Погодите чуток!

ОКАЗИЯ ПОД РОЖДЕСТВО

Меж явью и догадками есть разница.
Случается и то, что не поблазнится:
иконы пишет наша одноклассница,
никто такого выверта не чаял —
сулила тёткой стать вполне некрасовской
(румянец — что у свёклою накрашенной),
но домыслы становятся напраслиной,
когда души в других не замечаем.

Довольно изъясняться экивоками —
кивком признаю: были мы жестокими,
пренебрегали тонкими истоками
и проморгали главное, похоже.
В краю родном не лучшая удачница,
она давно уехала из Нальчика,
не он родным в её Фейсбуке значится,
а Иерусалим (одно и то же?).

10-й «б»! Из тех, кто были близкими,
давно не вижусь даже с медалистками —
иные вроде стали одалисками,
хотя не верю глупым этим слухам.
Но много ранних всходов заморожено,
а Сыщикова Таня, как положено,
устроена, размножена, ухожена —
и, между тем, прозреть успела духом.

Я помню: раскололись одноклассники —
мы, средь тихонь куражливые бражники,
без остальных столы держали в праздники,
не ведая, чем дышат те, другие.
А ныне (не успел ещё проспаться и
полёживал в постпраздничной прострации)
она меня нашла, живя во Франции, —
к ней подступило время ностальгии.

Не виделись со дня звонка последнего.
Антракта тридцатидевятилетнего
хватило ей, чтоб снова разглядеть его —
ну да, меня! — сквозь памяти патину.
Небесной информации добытчица,
«Профессора» в Сети настигнет «Сыщица» —
она по сайтам так умело тычется,
что с прошлого снимает паутину.

Под Рождество произошла оказия.
Не чудо ли? Но всё же не в экстазе я:
так стыд за элитарность безобразия —
верней, наоборот — одолевает…
Прислала образа. Прости мне, Господи!
У каждого из нас тяжёлый воз, поди,
к тому же, что ни день, стоим на росстани,
забыв, что и со всяким так бывает.

Напоминанье принято и понято:
немало молока впустую пролито.
К несчастью, держим долго мы в загоне то,
за что перед своей душой в ответе!
Достало б сил идти путями Господа —
без выстрела, без подкупа, без отступа, —
тогда и волчьи полчища, и коз стада
спокойно уживались бы на свете.

Великий день святого волхвования,
участия и сопереживания!
Дворовая утихла пиромания,
звезду не застят дымчатые тучи.
В который раз является из темени
намёк на то, какого все мы племени,
на то, что ни единой перемене не
дано лишить стремления быть лучше.

Спасибо, Татиана: из безмолвия
всплывает детства шаровая молния!
Пусть мало что из замыслов исполнил я,
прозренье же лишь грезится покуда,
но нет причин печалиться и бычиться:
на кухоньке уже скворчит яичница,
её варганит беглая «столичница» —
моя любовь… Вот — истинное чудо!

НАБОР СЛОВ

Среди лубочных облаков.
чей облик ласковый так лаком,
крест самолётика готов
прикинуться небесным знаком.

Но там, я знаю, звон турбин,
раздолье праздным опасеньям.
…Лет в десять ездить я любил
в аэропорт по воскресеньям.

Тоска по странствиям прошла,
менять края неинтересно:
другие заняли дела
ребяческих стремлений место.

Не ведаю, как их назвать —
недосягаемые дали,
когда мои отец и мать
друг друга рядом не видали.

Дотянешься ли в ту же тишь,
а может, в ангельское пенье,
набором слов? ведь это лишь
ещё одно стихотворенье.