ЕЛЕНА ЛИТИНСКАЯ ● ЛАЛА ● РАССКАЗ.

…Как сказать мне для прекрасной Лалы 

По-персидски нежное «люблю»?

Сергей Есенин

 

Лала проснулась от настойчивого стука в дверь и знакомо бесцеремонного, вечно недовольного голоса свекрови.

Опять она! Ненавижу. Больше не могу. Нет сил! Будь проклят тот день, когда я вышла замуж и переехала жить в этот дом! Где был мой разум? Куда смотрели мои глаза? За что мне такое наказание? В чем мой грех? Плохие дни будут хорошими, дурные люди хорошими не будут.

– Эй, голубки! Пора вставать! Уже шесть часов. Небось, давно проснулись и милуетесь?

Нет, она не станет отвечать свекрови. С нее хватит вчерашнего скандала и позавчерашнего, и поза-поза… Собака лает – караван идет. И вообще. Пусть Рустам объясняется со своей любимой мамочкой.

Лала заткнула уши с вечера приготовленными кусочками ваты, перевернулась на другой бок, накрылась с головой одеялом и упрямо, назло этой старой ведьме (которой и пятидесяти лет не было), решила спать дальше.

– Эй, Лала! Вставай, женщина, иди готовь завтрак. Мы с отцом есть хотим. Уже полчаса голодные. Рустам, мальчик мой, поднимай свою ленивую жену! Кобыла хороша резвая, жена – расторопная.

– Мама, дай выспаться, наконец. Сегодня же выходной, – пробормотал сквозь сон Рустам. Ну, приготовь себе с отцом какой-нибудь завтрак. А мы уж потом тоже… – не договорил и снова провалился в сон.

– Какой выходной, сынок? У нас семья. В хорошей семье нет выходных. Скажи своей женщине, чтоб вставала, да побыстрей! Не невестка, а сплошное недоразумение. Ни свеча для гробницы, ни веник для комнаты. Видит Аллах, я терпелива, но и моему терпению приходит конец. Если твоя жена не может встать утром и приготовить завтрак для всей семьи, нам не нужна такая невестка. Пихни ее в бок. Наподдай ей как следует! Она заслужила. А если не будет слушаться, разводись с ней! Пусть убирается из нашего дома! – Раздраженная в конец свекровь перешла на крик. Она визжала, топала ногами и бесновалась всласть минут пять. Рустам и Лала – больше ни слова в ответ, ждали, когда закончится утреннее представление. И вдруг разом все смолкло. Потом послышался спокойный голос свекра:

– Молчи, женщина! Большая река течет спокойно, умный человек не повышает голоса. – Свекор, всегда покорный, молчаливый, не выдержал, закрыл жене рот рукой, сгреб ее в охапку и утащил от греха подальше.

Как ни старалась Лала снова заснуть, не смогла. Мешало учащенное, громкое биенье сердца. Сердце должно биться неслышно, равномерно, спокойно. Когда оно хочет выскочить из груди – сон не идет.

Проклятье!

Она открыла глаза. Рустам как ни в чем не бывало похрапывал рядом.

Что ему? Он у себя дома, птенчик – в родном гнездышке.

И спать не спалось, и вставать не хотелось. Мысли, мысли, мысли… Нескончаемые, тягучие, как жевательная резинка, печальные, как похоронная процессия.

Вот вляпалась! Ну и семейка попалась! Свекровка – злюка, настоящая ведьма, ядовитая змея, свекор – подкаблучник, муж – бессловесный маменькин сынок, сестричка его – избалованная маленькая паразитка. Приходит из школы, разбрасывает вещи по всему дому, ничего не делает, только музыку слушает, крутится перед зеркалом и примеряет новые наряды, которые родители привозят ей из города, не жалея денег на младшенькую. Дрянь такая, еще и хамит.

Рустам спит себе и в ус не дует.

Ей захотелось разбудить его, встряхнуть как следует, даже ударить, чтобы он физически почувствовал ее душевную боль. Словом, как-нибудь вразумить:

– Да проснись ты, наконец! Разуй глаза! Не будь тряпкой! Будь мужчиной! Заступись за жену! Или ты меня совсем не любишь? Зачем замуж брал? После первой брачной ночи говорил, что жить без меня не сможешь. Врал? Знаю, без мамочки своей драгоценной ты жить не сможешь. – И разревелась от беспомощности, уткнувшись в подушку. Рустам услышал, осторожно коснулся губами ее плеча:

– Не плачь, Лала, любимая! Мы уедем. Скоро совсем уедем.

– Твои бы слова да Богу в уши, как говорит наша русская соседка. – Лала потянулась, откинула одеяло и узкими босыми ступнями с накрашенными в кроваво-красный цвет аккуратными ноготками встала на пушистый ковер. Поежилась от холода.

Плохо топит жадная свекровка. В могилу деньги унесет.

Надо было начинать безрадостный новый день.

Любит, не любит… Как быстро летит время. Прошло целых три года, а воспоминания до сих пор накатывают, обрушиваются, такие яркие, красочные, не плоские, черно-белые образы, а живые, трехмерные цветные картины, как в кино.

Восемнадцать лет. Лала закончила среднюю школу, собиралась поступить в медицинский колледж, выучиться на медсестру. Хотелось ей стать современной женщиной, с востребованной профессией, не какой-нибудь там мужниной женой-домохозяйкой. Родители не возражали. Наоборот, подталкивали дочь к учению. Надо было ехать в Самарканд сдавать вступительные экзамены. Отец обещал ее подвезти на своем микроавтобусе. Бизнес у него такой: людей развозить из поселка в Самарканд, Бухару, Ташкент и обратно. Только не смог он в этот день работать, сильно простудился, свалился с высокой температурой. Редко болел отец. И надо же, чтобы именно в этот день, когда дочку в город везти экзамены сдавать… Мать расстроилась, вздыхала, переживала за Лалу, за отца, ну и что заработка не будет, конечно. Караевы не бедные, но и не богатые, у них каждый рабочий день на счету. У отца ни отпуска, ни выходных. Есть пассажиры, надо ехать. Нет пассажиров – пустой день, черный день. Правда, был еще один источник дохода: сад-огород. Мать и тетка по воскресеньям ездили в Самарканд, приторговывали овощами и фруктами на базаре. Туристов все меньше и меньше.

Разве на эти копейки проживешь!

Лала, домашнее тепличное растение, нервничала, боялась одна в город ехать.

Плохое начало, болезнь отца – нехорошая примета…Может, дома остаться? Нет, поеду все же. Надо как-то жизнь свою строить по-новому. Не могу я больше сидеть в поселке, помогать матери по хозяйству и ждать, когда какой-нибудь местный парень посватается. Может, симпатичный, а может, не очень. То ли умный, то ли вовсе дурак. То ли ласковый, то ли грубый.

Выхода другого не было: пришлось Лале добираться до колледжа общественным транспортом – на городском автобусе. Там они и познакомились с Нодиром. Оказались рядом на заднем сиденье. Дорога до Самарканда ой-какая негладкая, не ремонтировалась аж с советских времен! Автобус старый, из прошлого века: рессоры изношены, сиденья облезли, пассажиров трясло на каждой выбоине. Кондиционера нет и в помине, в открытые окна врывался сухой, жаркий воздух, оседая на лицах пассажиров липким потом и дорожной пылью. Но это ничего, они закаленные, к жаре и ветру привыкшие.

Молодые люди ненароком скатывались друг к другу, касаясь бедрами разгоряченного тела соседа. Вот такая игра получилась, совсем не детская забава. Неожиданное развлечение для взрослых. При каждом невольном соприкосновении оба говорили: «Извините, пожалуйста, уважаемый (уважаемая)!» – и улыбались, сначала вроде бы невинно, потом – с озорством, а под конец пути – с тайным наслаждением и желанием, чтоб эта дорога продлилась подольше и ухабов было побольше. У Лалы начали дрожать колени, и где-то в глубине разливалось блаженно приятное тепло. Она и не представляла, что такое бывает, и невольно закрывала глаза, чтобы вслепую усилить это ощущение.

– Меня зовут Нодир. А тебя? – начал сосед разговор по-узбекски.

– А меня – Лала. Только я с незнакомыми парнями не разговариваю, – испуганно сказала она и прикрыв глаза защитными шторками ресниц, взглядом скромницы посмотрела вниз, на свои новенькие, серебристые босоножки.

– Так мы уже целый час с тобой знакомы, – улыбнулся парень. – Я еду домой. А ты?

– А я – экзамен в колледж сдавать.

– А в какой колледж? – поинтересовался парень.

Она сказала.

– Хороший колледж. И сколько у тебя будет экзаменов, если не секрет?

– Четыре. А что ты все выспрашиваешь? Любопытный какой нашелся! Тебе зачем? А?

– Расписание экзаменов напишешь? Я буду тебя провожать. Одной девушке ехать в город – опасно. Всякое случается. Какой-нибудь мерзавец может обидеть такую красавицу. – Парень явно клеился.

– Так ведь и ты обидеть можешь… – отшутилась Лала, прищурилась, белозубо улыбнулась.

– Я – нет! Я – Нодир Мирсаидов, честный, порядочный человек. Мой отец – всеми уважаемый бизнесмен. Его в Самарканде, Бухаре и даже в Ташкенте многие знают. Хочешь, паспорт покажу?

– Не надо! Зачем паспорт? Я тебе и так верю. А мы – Караевы. У отца – тоже свой бизнес, и его в нашем поселке и в округе тоже все знают, – с гордостью сказала Лала.

Слово «паспорт» звучало чересчур серьезно и даже официально. Не подходило оно для автобусного знакомства. Лала окинула Нодира оценивающим взглядом:

Сладко поет. Прямо соловьем заливается. Говорит грамотно. Симпатичный, аккуратный и одет модно. Похоже, приличный парень, из хорошей семьи. На шалопая и бандита не похож. Только вот… не таджик, узбек, наверное… Точно, не таджик. Ну и что? В Узбекистане ведь живем.

Лала решительно вырвала из тетрадки листок бумаги и написала даты всех своих экзаменов, расхрабрившись, заодно и адрес колледжа добавила. Где-то, в дальнем кармане рассуждений и строгого воспитания спряталась мысль:

Отец с матерью не одобрили бы такое знакомство. Сказали бы: опомнись, дочка! Ведешь себя, как проститутка из Ферганы.

Но эта правильная мысль так и осталась спрятанной. Лале совсем не хотелось ее вытаскивать наружу и рассматривать, оценивать.

Экзамены в колледж Лала провалила. После встречи с Нодиром не в голове у нее были экзамены, совсем не в голове. Зато автобусное знакомство стремительно перетекло в любовный роман. Ну, конечно, дозволенный приличиями, или почти дозволенный, менталитетом и обычаями современного узбекско-таджикского общества. Нодир приезжал в поселок, как стемнеет, почти каждый день. Не на городском автобусе приезжал, не на старом «Москвиче», а на своей новенькой иномарке, которую подарил ему отец. Прятал машину недалеко от поселка, в гараже приятеля. Чтобы никаких лишних вопросов и сплетен…

Нодир… Высокий, красивый, ласковый, к тому же, чего греха таить: повезло Лале. Парень – явно из богатой семьи.

Привозил девушке дорогие подарки: то духи французские, то колечко с ярким камушком, то цепочку золотую. Лала наденет колечко и цепочку, покрасуется перед Нодиром, полюбуется подарком и спрячет, чтобы родня не увидела. А душиться французскими духами – ни, ни. Родители сразу раскусят, откуда такое благоухание. Упрятать подальше до лучших времен.

Они встречались тайком, урывками. Девушка притворялась, что идет спать, потом, дождавшись, когда родители уснут, при полной темноте в доме, брала фонарик, бесшумно одевалась, вылезала в окно и бежала на свидание. Целовались за деревьями в саду, в парке, под покровом черной южной ночи, волшебно-туманно освещенной небесными лампочками звезд. Он целовал ее губы, глаза, шею, покрытую сзади под волосами нежным темным пушком. Однажды расхрабрился, ну, совсем обнаглел, расстегнул пуговицы на ее кофточке и стал целовать грудь. Лала сначала испуганно отстранялась, понимая, что они с Нодиром балансируют на тонком канате, который вот-вот оборвется, и что тогда? Головокружительный полет и… падение в пропасть.

Потом смирилась, поддалась.

Ну и пусть! Авось, удержимся.

И каждый раз зацеловывал ее Нодир до этого, теперь знакомого блаженно приятного тепла.

Моя девушка, ну почти совсем моя…

Лала думала о Нодире постоянно: первая мысль утром была о нем, проснулся ли он и что сейчас делает? О нем вздыхала, когда стелила постель, когда помогала матери по хозяйству, когда, носила воду из колодца, когда поливала сад и огород и даже когда трясла ковры и сушила белье на солнце. Все у нее валилось из рук. То пиалу разобьет, то недозрелый виноград срежет и подаст к столу.

– Что с тобой, дочка? Ты стала рассеянной и совсем не слушаешь меня. Заболела? Что болит, говори! – тревожилась мать.

– Да здорова я, мама. Это все… от жары. Слишком жаркое лето в этом году. Плохо сплю ночью. Вот и хожу днем сонная.

– Странно! Раньше жара тебя не мучила. Замуж тебе пора, вот что.

– Зачем замуж? За кого мне здесь замуж выходить? Ты что, мама? Мне пока и так хорошо с вами жить, – испугалась Лала.

Вот еще, посватают какого-нибудь дурака нелюбимого. Потом не отвяжешься.

Лала никому о своей любви не рассказывала: ни подругам, ни младшей сестре, ни, тем более, матери. Хотя язык так и чесался поделиться сладкой тайной.

Похвастаться: вон какого парня отхватила!

Нодир был нетерпелив, он хотел большего. А она, такая была наивно-счастливая, что даже не представляла, что это «большее» возможно. Ни мать, ни бабушка, ни тетя ее сексуально не просветили. И в школе на уроках анатомии про интимные дела умалчивали. Учителя просто вырывали из учебников страницы на запретную тему. Парни шептались и хихикали. Они все эти тайны и без учебников знали. А девушки до замужества оставались наивными дурочками. Не в традициях предков было заранее готовить их ко взрослой замужней жизни. Успеется. Выйдет замуж – сама все узнает. Правда, попадались и другие, слишком бойкие девицы, но с ними чаще всего случались темные, а порой и страшные истории, о которых даже в газетах не писали. Но добрые люди рассказывали. Такие девушки бросали школу и растворялись в миру…

– Ты какой-то стал нервный. То целуешь, то отталкиваешь. Не понимаю, – волновалась Лала.

– Вот поженимся, тогда поймешь! – говорил Нодир.

– А мы поженимся?

– Да, я скоро приеду с родителями к твоим родителям делать официальное предложение. Ты согласна?

Еще бы! Нодир будет ее мужем. О таком счастье – только мечтать! Да и сколько можно встречаться тайком? Соседи увидят, разболтают своими длинными ядовитыми языками родителям и родственникам. Родители выругают, за волосы оттаскают, дома запрут, посадят на воду с лепешками – стыд и позор на весь поселок. Потом «такую распутную девку» замуж никто не возьмет.

Решили рассекретиться и пожениться. И Нодир приехал со своими родителями в дом Лалы – свататься. Все как полагается по узбекским и таджикским обычаям. Но не очень-то понравились друг другу родители влюбленных. И те и другие супруги шептались между собой: «Не наши они люди, чужие люди». Все было у них разное: социальное положение, этническое происхождение, родной язык. Хотя родители Лалы знали узбекский, язык официально государственный.

Хозяева и гости объяснялись по-узбекски. Сваты сидели друг против друга с кислыми минами, словно на дипломатических переговорах, которые заранее обречены на провал, и дело неминуемо пойдет к войне.

Караевы приоделись и щедро выложили на ковер все самое лучшее, что имели в доме: шелковую скатерть с орнаментом прошлого века (прабабушкино наследство) и старинную расписную фарфоровую посуду. Еды наготовили, словно на свадьбу: дымящиеся нежные шашлыки, сочные лепешки, плов с сухофруктами и чечевицей, приготовленный по старинному рецепту бабушки Зульфии, голубцы-шахлет, манты с тыквой и бараниной, жирный наваристый суп из козлятины, помидоры, фрукты… На десерт подали зеленый чай с «хворостом». Хотелось удивить гостей.

Мы не такие богатые, как вы, но тоже не лыком шиты. У нас, видите ли, традиции, и дом – полная чаша.

Мать с тетей всю ночь провели на кухне: резали, жарили, мариновали, месили, пекли, утирая пот. К утру еле на ногах стояли, тонкие, бледные, с чересчур насурьмленными вздернутыми бровями, обрамляющими удивленным полумесяцем усталые, поблекшие глаза.

И все напрасно. Мирсаидовы отвыкли сидеть на ковре, переглядывались, ехидно улыбались.

Лучше бы хозяева накрыли на стол. На ковре сидеть – спина заболит, это все пережитки прошлого. Ну, да ладно!

Уселись, скрестив ноги. Кряхтели, воротили носы от обильной таджикской еды. Они считали себя людьми современными.

Спасибо, дорогие хозяева за угощение. Очень вкусно! Но образованный, здравомыслящий человек не должен столько есть. Для правильного функционирования организма нужна правильная щадящая диета, – резанула, словно прочитала сентенцию из журнала «Здоровье», мать Нодира, едва надкусив дымящуюся самсу. Она вежливо улыбнулась, скривила рот, но все же похвалила посуду и убранство дома.

Неплохо, совсем неплохо живете! – подсластил пилюлю ее муж.

– Дорогие родители! Вы не забыли, зачем мы сюда приехали? – вмешался в разговор Нодир и украдкой посмотрел на Лалу, которая от расстройства, что сватовство пока не слаживалось, кусала губы и чуть ли не глотала слезы. Он был любимый сын, к тому же старший, и ему многое было позволено. Мирсаидовы понимали, что Нодир не на шутку влюбился в эту бледную красивую таджикскую девушку и во что бы то ни стало решил жениться на ней. Они знали упрямый, решительный нрав сына и даже побаивались его.

Если сильно разозлится, может из дома сбежать, конкурентам тайны бизнеса продать, даже дом подпалить. Он на все способен. Избаловали мальчика на свою голову. Надо свататься, раз Нодир так с ума сходит. Потом жизнь подскажет лазейку…

– Мы пришли сватать Вашу дочку, красавицу Лалу, уважаемый…

– Илияс, – подсказал Караев.

– Дорогой Илияс! Наши дети любят друг друга. Мы с женой хотим, чтобы наш сын был счастлив, – приступил к делу старший Мирсаидов. – Что скажете, уважаемый? Вы согласны?

– Для нас с женой нет большего счастья, чем счастье нашей дочери, – уклончиво согласился Караев.

Он думает, что мы должны прыгать от радости, что можем породниться с богатыми узбеками. Не нравится им, видите ли, наша жирная еда. Мы тоже гордость имеем. Послал бы их всех подальше. Не надо ни золотых серёг, ни боли в ушах. Только Лалу жалко. Любит она этого парня.

В общем, сваты с той и с другой стороны еще немного повыпендривались из гордости и чтобы лицо свое сохранить, и, в конце концов, милостиво согласились на женитьбу детей и даже день свадьбы назначили. Аж через полгода!

Время быстро пролетит, дети. Скорее никак нельзя. Свадьба – дело нешуточное. Готовьте мошну, родители! Затягивай потуже пояс, Караев папочка!

Посчитали родню, друзей и хороших знакомых с обеих сторон. Долго считали, никого нельзя обидеть. Получилось около тысячи человек.

Совсем не много. Нормальная свадьба. Да поможет Аллах, чтобы все было, как у людей!

После сватовства началась подготовка к свадьбе. Сколько всего надо было купить! Одежду невесте, домашнюю утварь для молодой семьи, подарки самым близким родственникам. Началась какая-то дикая суматоха, суета, во время которой свидания влюбленных отошли на задний план. Родители говорили:

Еще успеете, намилуетесь. Вся жизнь впереди.

Решали вопрос, где будут жить молодые.

– Ты, Лала, конечно, переедешь ко мне. Как полагается, по обычаю. Дом у нас огромный! Все удобства. Газ, водопровод. Не надо воду таскать. Тебе будет свободно, легко. Не пожалеешь.

– Как к тебе? Оставить родителей, подруг, сестру, тетю? Уехать в Самарканд? Страшно мне. Одиноко там будет. Я никогда еще из дому надолго не уезжала. Лучше будем у нас жить. Или давай отдельную квартиру снимем неподалеку… Может, родители купят?

– Может, потом и купим отдельную квартиру, а пока – только у нас. А как же ты думала? Иначе нельзя. Я не могу переехать к тебе в дом. Для мужчины – жить в доме родителей жены – позор. Засмеют меня. Да и что тут у вас делать, в маленьком поселке? Со скуки помереть можно. Придется тебе жить с нами в Самарканде. Ничего! Привыкнешь.

– Ладно. Попробую…

Хлопот и разговоров о свадьбе было много. А встреч наедине все меньше. Нодир теперь редко приезжал в поселок. Говорил, что занят, помогает отцу с бизнесом. А потом и вовсе уехал в Москву на два месяца, вроде по делам. Лала не ожидала такого поворота событий. Растерялась. Она ездила с матерью и теткой покупать наряды. Это ее немного отвлекало от тоски по Нодиру.

День свадьбы приближался, а Нодир все не возвращался из Москвы. А потом неожиданно пришло от него письмо из Турции.

Лала, любимая! Отец послал меня в Стамбул открывать филиал нашего бизнеса. Придется задержаться здесь на неопределенный срок и отложить нашу свадьбу, возможно, на год. Не сердись! Я люблю тебя. Я буду тебе писать. Люби только меня! Не ищи других женихов! Все будет хорошо. Твой навсегда Нодир.

– Отложить свадьбу на целый год! Сейчас, когда мы, наша семья уже почти подготовились к торжеству. Столько всего накупили! Столько денег и сил потратили! Это плевок в лицо, оскорбление всему нашему роду. Позор на весь поселок! Шакалы! Они с самого начала не хотели с нами породниться. Только время тянули. Что будем делать? Как будем честь спасать? – кричал Караев, обращаясь к жене и дочери.

– Плакать не будем. Найдем другого жениха для нашей дорогой девочки, – приняла мудрое решение мать. – Таджика найдем, нашего человека. Из хорошей семьи.

– Не хочу другого жениха! Я Нодира люблю. Вы ничего не понимаете в современной жизни. Только о своей дурацкой чести думаете. Я буду Нодира ждать! – упрямилась Лала. И ждала… месяц, два, три…

Весть об отложенной свадьбе и уехавшем женихе, как пожар в засуху, быстро распространилась по поселку. Соседи, родня и подруги гаденько злословили:

Обманул нашу Лалу хитрый узбек. Поматросил и бросил. Может, она уже и не девушка вовсе? Кому теперь нужен этот сорванный помятый цветок?

Услышав такие подлые сплетни, Караевы быстро сосватали Лале другого жениха, таджика из соседнего поселка. Нодир совсем перестал писать письма. Видно, нашел себе другую невесту. Поплакала Лала, погоревала да и приняла предложение Рустама. Она и видела его всего-то один раз, когда пришли новые сваты. Вернее, Лала его толком даже разглядеть не сумела. Запомнила только, что…

Худенький больно! Не красавец, но и не урод. Так себе и ростом невелик. Молоденький очень, совсем мальчик. Не сравнить с крупным, мужественным Нодиром.

И была свадьба, на которую пригласили восемьсот человек гостей. Можно сказать, два соседних поселка. Лала была необыкновенно хороша в белом платье с голыми плечами и фатой из тонкого прозрачного шифона, украшенной живыми цветами. Родственники жениха недовольно бурчали:

Ай-ай-ай! Совсем стыд потеряла невеста. Ну, да ладно, обломаем.

Ее бледное лицо с густо накрашенными ресницами и насурьмленными бровями белело застывшей маской, не выражавшей ни радости, ни горя. Только долг, послушание, неотвратимость и покорность.

Свадьба началась в шесть утра и продолжалась до поздней ночи. Гости сначала собрались в доме Караевых для легкой закуски, соблюдения старинных национальных ритуалов и раздачи подарков самым близким родственникам и почетным гостям. Всем надо угодить, иначе счастья и удачи молодым не будет. В зале по стенам были развешаны новые наряды невесты, которые она будет носить в первый месяц после свадьбы. Гости восхищались нарядами, цокали языками и приговаривали:

Ай, красиво! Молодец Илияс: не пожалел денег для родной дочери!

После полудня поехали в ЗАГС, расписались в книге регистраций по-узбекски латинскими буквами, обменялись кольцами по-европейски, поцеловались (все же на дворе 21-й век) и стали называться мужем и женой. После ЗАГС-а все отправились в местный ресторан, огромный, специально оборудованный для пышных многолюдных восточных свадеб. Столы были накрыты по-европейски. Никакого старорежимного сидения на коврах. В середине зала – фонтан, под золото подкрашенный, над фонтаном щебечут искусственные райские птички. Еды и напитков – столько, что хватило бы накормить и напоить всех голодающих детей Средней Азии. По обычаю предков, женщины сидели отдельно, мужчины отдельно. Лала – с сестрой, матерью, теткой и подругами, Рустам – с братьями, отцом и друзьями. И танцевали отдельно, под маленький оркестр узбекских народных инструментов, который также входил в меню, оплаченное Караевым.

Гости разошлись довольные. Свадьба удалась. Никто не подкачал: и все строилось и протекало, как полагается по древним обычаям. Караев погрузил вещи Лалы в свой микроавтобус, и молодые собрались ехать в дом жениха. Мать, сестра и тетка обнялись с Лалой:

Не грусти, девочка. У тебя хороший муж, любить будет, беречь будет. Слушайся его во всем – и счастлива будешь. Да поможет тебе Аллах!

Лала вошла в чужой каменный дом с каменным лицом камеи, в пятнах растекшейся от слез туши. Рустам – оживленный, с нескрываемым блеском в глазах.

Такая красавица ему досталась в жены: белолицая, стройная, как горная лань. Правда, молчаливая и печальная, но это от страха перед тайнами первой брачной ночи. Зато тихая и скромная, кажется, послушная. Не будет перечить матери. Значит, в доме будет покой.

Они зашли в спальню. Рустам зажег торшер. В комнате, стены и пол которой были покрыты яркими персидскими коврами, кроме огромной низкой кровати, никакой другой мебели не было. Оба не знали, что делать, как приступить к супружескому обряду. На лице Лалы – любопытство и страх. Сели на край кровати. Она опустила глаза, он пристально смотрел на нее, протянул руку, хотел погладить по волосам. Она испуганно отстранила его руку, вскочила, подбежала к окну. В комнату мягко вливался ласковый лунный свет, прокладывая от окна к двери зыбкую дрожащую дорожку.

– Лала!

– Да, Рустам.

– Ты меня боишься? Не бойся, я не обижу тебя.

– Что я маленькая девочка, чтобы бояться? Я просто устала. Хочу спать.

– Хорошо! Давай разденемся и поспим до утра, отдохнем. Я не буду тебя трогать. Обещаю. А утром проснемся и с новыми силами…

– Давай. Отвернись, я разденусь и лягу.

Так и сделали. Рустам, как только прикоснулся к подушке – вырубился. Лала долго не могла уснуть, вспоминала Нодира, его голос и ласки.

Почему так сложилось, что рядом – другой? Сможет ли она привыкнуть к нему, полюбить?

Под утро Лала задремала под аккомпанемент сопения и похрапывания Рустама.

В семь утра солнечные лучи сквозь темные жалюзи с любопытством проникли в комнату, осветили лица спящих молодоженов. Оба разом пробудились, открыли глаза, вспомнили свадьбу и незавершенность событий вчерашней ночи.

Так нельзя. Надо что-то делать, иначе засмеют. Скажут: Рустам – слабак, не мужчина, не справился с женщиной. Они там все ждут этой проклятой простыни с кровью, – подумал Рустам.

Опыта обращения с невинными девушками у него не было никакого. Пару раз пользовался услугами проституток, кое-чему все же обучился. Повернулся лицом к Лале, стал ее легко, невесомо гладить по волосам, целовал в глаза, губы, шею, грудь. Околдовывал жену, завораживал. Она не противилась, сначала застыла, потом оттаяла, размякла, поддалась его рукам и губам… Мальчик-муж ласкал ее, а она закрыла глаза и грезила о Нодире. И неожиданно все, чего они оба ждали, чего так желали и страшились, получилось просто и естественно.

Рустам с Лалой не хотели вывешивать простыню – допотопное, грубое свидетельство девственности молодой жены, но свекровь настояла. Надо было заглушить ехидные сплетни о том, что Рустам взял в жены порченную девицу, сорванный цветок. И вывесили простыню на воротах во двор, и «красовалась» она там до вечера.

Вот вам злые языки!

Жители поселка, все, кому любопытно было и не лень, приходили, любовались на этот «белый флаг с красным пятном», одобрительно кивали и удовлетворенные убирались восвояси, разнося по округе добрую весть: «Хорошую жену взял Рустам, честную девушку. Да поможет им Аллах с потомством».

Рустам только с виду выглядел хилым мальчиком. За обманчивой хрупкой внешностью скрывался двадцатипятилетний молодой мужчина, добрый, ласковый, не слабый физически, работящий, мастер на все руки, талантливый художник-прикладник по росписи фарфора. Очень скоро Лала, если и не полюбила мужа, то просто привыкла к нему, оценила его и стала постепенно забывать Нодира. И жили бы они прекрасно. На пути их семейного покоя стояла, как бодливая корова на дороге, свекровь. Ох и сварливая, вездесущая, неугомонная оказалась женщина! В бочке медовой семейной жизни молодых она была не ложкой, а целой кастрюлей дегтя.

Лала была беременна на четвертом месяце, когда произошла первая серьезная стычка со свекровью. Здоровая, больная, беременная, какая ни есть, невестка должна была помогать свекрови по хозяйству: готовить, убирать, воду из колодца ведрами таскать (водопровода в поселке не было), стирать белье (благо стиральная машина все же в хозяйстве имелась), гладить, сад-огород поливать, ковры трясти и сушить на солнце (свекровь не признавала пылесос, шум которого ей действовал на нервы). И так каждый день от рассвета до заката, вернее, до возвращения мужа с работы. А возвращался Рустам не раньше, чем в восемь-девять вечера. Пахал на хозяина мастерской по росписи стекла и фарфора. С приходом Рустама Лала поступала в «распоряжение» мужа. И свекровь на какое-то время отстранялась от своей цепкой «опеки» над невесткой.

Стоял жаркий летний день. Полуденный зной был привычно невыносим. Лала несла два ведра с водой в дом, не удержала равновесие, споткнулась о порог, упала вперед животом об пол, растянулась во весь рост. Ведра – с грохотом в стороны, вода растеклась по прихожей и залила часть ковра в гостиной. Лала еле поднялась и сразу села на пол: кружилась голова, вернее, перед глазами завертелись почему-то против часовой стрелки стены дома. Тянуло и жгло внизу живота.

Ребенок! Я теряю ребенка…

Лала и позвала на помощь свекровь. Та подлетела к ней фурией:

– Ах, ты дрянь такая, корова неуклюжая. Нужный камень тяжести не имеет. Воду разлила, персидские ковры испортила. Пусть теперь твоя родня мне новые ковры покупает. Что расселась? Подымайся, давай.

– Идите, звонить в больницу. Вызывайте «скорую». Похоже, выкидыш у меня.

При слове «выкидыш» свекровь сразу присмирела и побежала к соседям звонить в больницу. У нее в доме телефона не было. Мобильники брали с собой муж и сын.

А зачем лишний телефон-то? Болтать ерунду целыми днями да еще деньги за эту болтовню платить… Больно надо!

Шибко экономная была женщина. Она побежала к соседям, продолжая по дороге поносить Лалу, несколько уже по-другому поносить, но все же упрекать: «Вот неуклюжая беременная корова! Упала, теперь ребенка потеряет. Не будет у меня внука. Род наш кончится. За что мне такое наказание? Надо Рустаму вторую жену брать в дом. Помоги нам, Аллах!»

Аллах поступил так, как посчитал правильным. Сначала не помог… потом все же помог. У Лалы произошел выкидыш, но доктор в больнице сказал, что она в будущем сможет иметь детей. Только желательно поберечься и уж тяжелые ведра с водой носить нельзя.

После истории с выкидышем свекровь несколько притихла, сдала свои боевые позиции, отступила от линии фронта в тыл. Через пару месяцев Лала снова забеременела, но ведра с водой больше не носила. Свекровь сама таскала воду, проклинала свою горькую долю и каждый день приставала к мужу и сыну, когда же они, наконец, насядут на поселковое начальство, чтобы те провели в дома водопровод:

Почти что в Самарканде живем. До города сорок минут езды, а мы, все делаем по старинке, как в средние века.

Она зациклилась на водопроводе и скверном, продажном поселковом начальстве. Теперь это начальство стало ее главным врагом, а Лала – отошла на второй план. Правда, не надолго.

Лала родила одного за другим двух мальчиков. Погодки, хорошенькие, складные, они были похожи на мать.

– Ну ничего нашенского нет в этих детях. Как будто и не твои сыновья, Рустам, – любила пошутить свекровь. От таких ее слов Рустаму было не до юмора. Он раздувал ноздри, рычал, сжимал кулаки.

Сказать – язык горит, а не сказать – душа горит.

– Плохая шутка, мама! Устал я от твоих шуток. Мы с Лалой подали документы на лотерею гринкарты. Повезет – в Америку уедем. Останетесь с отцом и сестрой в доме втроем. Будет вам покой и счастье.

Как ни странно, идея о возможном отъезде семьи сына в Америку пришлась матери очень даже по душе. Неисповедимы пути твоих чувств и помыслов, женщина! Свекровь в начале сама не понимала, почему и чему она так обрадовалась. Наверное, в слове «Америка» было что-то магическое…

Повезло Рустаму с Лалой. Выиграли они гринкарту. Свекровь со свекром так были рады, что даже денег Рустаму отвалили на первое время устройства. Не пожалели аж целых десять тысяч долларов. На самом деле, рассудили они весьма просто.

Сначала мы – им, потом они – нам.

К тому же захотелось на старости лет мир повидать.

Прилетели в Нью-Йорк промозглым, холодным, с ветрами, дождями, снегами и вьюгами, феврале. Не ожидали такой крутой неприятной погоды.

Ведь Самарканд и Нью-Йорк находятся почти на одной широте. Ну, бывает в Самарканде зимой прохладно и случается, что выпадает снег, но чтобы все время выли ветры и с неба сыпались вязкие влажные хлопья, плотно покрывая улицы, крыши домов, машины и семенящих прохожих, одетых в непромокаемые и непродуваемые пуховики с надвинутыми аж до глаз капюшонами…

Совсем не ожидали.

Плохой климат. Легко простудиться можно. А болеть-то нам нельзя. Вот тебе и американская мечта, город больших надежд.

Утеплились, смирились, постепенно стали привыкать.

На первое время они остановились у друзей-соседей по поселку, которые уже год как проживали в Америке. Оказалось, что в Нью-Йорк и особенно – в Бруклин – приехало много граждан Узбекистана: узбеков, таджиков, русских и бухарских евреев. И у всех на руках – сокровище искателей заокеанского счастья – заветная гринкарта. И у каждого – своя община и сфера деятельности. Мужчины – узбеки и таджики – пристраивались в ресторанный бизнес или работали на строительстве и по ремонту домов. Женщины – все, как на подбор, заканчивали краткие курсы для русскоязычных по уходу за больными и престарелыми, становились хоуматтендентами (homattendant). Английский из новых иммигрантов мало кто знал.

Учить такой трудный язык – язык во рту сломаешь.

На курсы для новоприбывших не очень-то спешили записываться. Хорошие курсы стоили хороших денег. Надеялись, что английский сам придет и осядет в голове. Но он, упрямец, заглядывал в окошко памяти и убегал. Обижался: не уделяли ему достаточно внимания. Обходились знанием разговорного русского (в русскоязычном Бруклине) и международным языком жестов.

С трудоустройством по профессии Рустаму не повезло: работу по росписи фарфора он не нашел. Да кто его возьмет без американского опыта! Experience – магическое слово. Строительный бизнес был укомплектован соплеменниками и мексиканцами. И пришлось Рустаму для начала устроиться мойщиком посуды, а потом официантом в местный узбекский ресторан.

Что делать? Десять тысяч, подаренные родителями или, вернее, взятые у них в займы, утекали быстро. За квартиру плати, мебель, хоть какая ни какая, нужна, еду покупай, одежда ветшает, транспорт дорогой.

Непредвиденные расходы тоже возникали. Страховки медицинской не было. Заболел младший ребенок: пришлось идти к врачу и покупать лекарства. Грошового заработка Рустама (вместе с чаевыми) еле-еле хватало только на уплату ренты, и пришлось Лале начать трудовую деятельность, присоединившись к когорте хоуматтендов и хоуматтендш из Узбекистана. Не хотелось ей идти в «обслугу», но кроме домашней работы, она ничего другого делать не умела. Склонила голову и проглотила гордость.

Самостоятельная жизнь без «опеки» свекра и свекрови принесла долгожданную свободу действий, правда, лимитированную диктатом американо-иммигрантской жизни. Детей отдали в недорогой садик для малоимущих. И они сразу стали болеть: то грипп, то простуда, то животик, то капризы: «Не хочу в садик. Там говорят по-английски, а я ничего не понимаю…» Лала крутилась, насколько позволяли молодые силы и доброта подопечной старушки. Повезло Лале с клиенткой: не очень старая, интеллигентно-совестливая, невредная, сочувствующая, маленькая, худенькая, не только не лежачая, но весьма прыткая. Да еще знает английский! Согласилась Лалу бесплатно языку учить. Ну, Лала и пользовалась этими благами вовсю и безнаказанно. То позже приедет, то раньше уедет, то совсем не явится. Оно, конечно, рискованно было и чревато самыми строгими последствиями, но иначе не получалось. Подопечная сочувствовала молодой женщине, покрывала ее опоздания и прогулы.

Рустам работал каждый день кроме понедельника – с одиннадцати утра и до поздней ночи. Возвращался никакой, умоется – и в постель. Спать, спать, спать. До любви ли тут? Работа, еда, домашние дела и сон. Унылая безрадостная жизнь, полная забот. Всего два раза выбрались в Манхэттен – взглянуть на вечерний Бродвей и небоскребы.

Нет, не о такой жизни они грезили, когда выиграли гринкарту.

Рустам часто рассуждал вслух:

– Может, домой вернемся?

– Ни за что! – возражала Лала, вспоминая свекровь.

Однажды все же Рустам по случаю дня рождения жены взял отгул и решил пригласить Лалу с детьми на ужин в ресторан, в котором работал. Оно выходило привычней и дешевле, со скидкой для работников ресторана.

Лала не помнила, когда она в последний раз была в ресторане. Наверное, на собственной свадьбе. Сели на уютный диванчик у окна. Звучала знакомая узбекская музыка.

Как приятно быть гостем в ресторане! Тебя обслуживают, а ты вальяжно отдыхаешь и даешь указания официантам: «Принесите это, принесите то…»

Рустам показал Лале меню.

– Выбирай, дорогая, что хочешь. Устроим сегодня маленький праздник. – Она углубилась в чтение знакомого меню: шашлык бараний, ребрышки, печенка жареная, салат из авокадо… И тут неожиданно Рустам сказал:

– Вот, Лала, познакомься, это мой хозяин, владелец ресторана – Нодир. Хороший хозяин и хороший человек. Нодир, это моя жена Лала и дети. У Лалы сегодня день рождения. Двадцать пять лет.

Лала подняла глаза, взглянула на высокого симпатичного мужчину в элегантном костюме… Поперхнулась холодной водой со льдом, пробормотала:

– Здравствуйте, уважаемый Нодир! Рада с вами познакомиться. Рустам мне о вас много хорошего рассказывал. Повезло мужу с работой на такого справедливого хозяина. – А в голове пронеслось:

Нодир! Мой Нодир! Всего семь лет прошло, а кажется, что очень давно. Так давно, будто во сне я все это видела. Руки трясутся, сердце колотится. Что мне говорить? Как себя вести?

– Лала! – воскликнул Нодир. Покраснел, хотел сказать: «Вот так встреча!» – Посмотрел на Рустама, осторожно поправился. – Какое красивое имя! Кажется, мы с вами прежде встречались… на родине.

– Спасибо! Имя персидское, назвали в честь бабушки. Я не припомню, чтобы мы с вами встречались. Вы меня с кем-то путаете… А впрочем, может, и встречались. Самарканд – город большой.

Нодир смотрел на Лалу. Глаза увидят, тогда и сердце вспоминает.

Моя любимая девочка! Сколько бессонных ночей он провел! Писал ей письма, разрывал их и снова писал. Сколько было ссор с родителями! Не хотели они Лалу, ни за что не хотели, искали ему другую невесту! А он не смог настоять на своем, молод был, испугался родительского проклятья. Искалечил свою жизнь. А ее жизнь? Вот теперь сидит Лала так близко и такая чужая. Моя любимая – чужая жена. Счастлива или нет? Не узнаешь. Глаза прячет.

– Рустам, я к тебе со всем уважением. Пойми правильно. Такую красивую женщину ни с кем не перепутаешь. Мы с твоей женой просто когда-то, очень давно, долго-долго вместе в автобусе ехали. Я эту поездку на всю жизнь запомнил, – уклончиво сказал Нодир и добавил, резко оборвав разговор. – Угощайтесь! С днем рождения, прекрасная Лала. Ты сегодня мой гость, Рустам. Я плачу за обед. Dinner on the house, как здесь говорят.

Нодир ушел. Сознание Лалы покрылось туманом, сквозь который трудно было различить события прошлого, и действующие лица теперь казались ей маленькими фигурками, с которыми можно было сначала поиграть, а потом убрать в коробочку и спрятать подальше от глаз Рустама. Руки Лалы дрожали, глаза перестали видеть строчки меню.

Какая разница, что кушать!

– Мне все равно. Ты лучше знаешь, что здесь вкусно готовят, – сказала она как бы между прочим, отвернулась от мужа, переключая внимание на детей, которые ерзали на месте и ныли дружно в два голоса: «Хотим кушать. Мы голодные. Хотим пить».

– Хорошо, я сам закажу. Что с тобой? Ты побледнела? Ты знаешь Нодира? Только не лги мне. Вы, женщины, так изворотливы. – Рустам сразу почувствовал, что здесь кроется нечто большее, чем поездка в автобусе.

Обманывать мужа – глупо, бесполезно и даже опасно. Рустаму нужна хоть какая-то правда, полуправда, за которую он может зацепиться и больше не думать на эту тему.

– Да, я вспомнила. Кажется, мы знакомы с твоим хозяином. Ехали вместе в автобусе в Самарканд. Автобус сильно трясло, мы подпрыгивали на сиденье и хохотали. Это было так давно… Мне было восемнадцать лет. Больше совсем нечего рассказывать. – Она посмотрела на мужа невинным взглядом и улыбнулась. Только улыбка получилась искусственная, как на американских фотографиях, когда просят сказать «cheese».

– Допустим… Ладно. Закрыли тему. Это твой день. Будем праздновать…

Лала пыталась быть веселой. День рождения все-таки. Надтреснуто смеялась, то взвизгивала, то с хрипотцой, хвалила еду. О Нодире больше не говорили – языком слов. Но он фантомно, упрямо присутствовал за столом, проникал в их взгляды, мысли, жесты. Приехали домой поздно ночью, уложили детей спать и занялись любовью. Лала, послушная восточная жена, Рустаму не противилась, подыгрывала, но в мыслях была с другим.

Лала чувствовала, что они с Нодиром еще встретятся.

Иначе зачем…? Ой, что это я? Совсем стыд потеряла. Разума лишилась…

Дни рождаются из дней, настоящее приходит из прошлого и начинает будущее.

Нодиру не составило большого труда узнать номер ее мобильного телефона. Рабочая анкета Рустама хранила всю информация и контакты, кому звонить, если вдруг с ним что-нибудь случится. Нодир позвонил ей днем, когда она была у своей подопечной, а Рустам – на работе в ресторане. Сообразил, в какое время лучше это сделать. Тут же назначил встречу в пять часов на Бордвоке. Сказал, что ждал семь лет и больше ждать не может. Она, как под гипнозом, сразу согласилась, пришла на свидание.

Стоял промозглый, ветреный ноябрьский день. На Бордвоке, кроме них – ни души. Слова застыли в горле. То ли от холода, то ли потому что были ни к чему. Только поцелуи, знакомые касания любимых губ и рук. Потом поехали на квартиру к нему.

Нодир жил один. Хотел жениться, когда узнал, что Лала вышла замуж, но так и не решился. Увлекался женщинами, но ни одной не мог полюбить. Мешали воспоминания о Лале. Просто менял доступных турчанок, узбечек, русских. А потом выиграл гринкарту и уехал в Нью-Йорк. Отец дал денег на ресторан.

– Почему ты от меня сбежал в Турцию? Ты же любил меня. Разве нет? – допытывалась она.

– Любил, очень любил. Я не сбежал. Отец с матерью меня услали подальше от тебя. Они были против нашей женитьбы. Ну, ты понимаешь… Хотели, чтобы я нашел себе узбечку из состоятельной семьи. Отец грозился лишить меня наследства, если я его не послушаю. Я упрямился, пытался им что-то доказать. Писал тебе письма. Потом выдохся, сдался. Слабак был, молодой дурак. Прости меня, если можешь! Я очень виноват перед тобой. Да и свою жизнь я загубил.

– Уже простила.

– Родители думали, надеялись, что я тебя забуду.

– А ты не забыл?

– Нет! Сама не чувствуешь? Я увидел тебя и совсем потерял голову. Не представляю, как теперь жить без тебя.

Лала поняла, что до сих пор ничего не знала об истинной любви, просто послушно отдавалась мужу. Нодир научил ее любить любовь. С неба свалилось горько-сладкое счастье. Она слепо, наркотически привязалась к Нодиру и уже не смогла отказаться от этой зависимости.

Я – преступница, неверная жена. Таких, как я, в старые времена казнили. Но сейчас другое время…

Семья, дети, работа, американская мечта – все потеряло для нее смысл. Лала приходила домой с лицом – для мужа и детей – официально обычным, усталым, заботливым. И это ее лицо, как только она оставалась наедине с самой собой, магически менялось, превращаясь в карнавальную маску безумной, бездумной изменницы, упоенной тайными радостями запретной любви. С мужем, когда он хотел ее, Лала продолжала спать, механически, покорно, думала:

Ну когда же ты оставишь меня в покое?

Они почти не разговаривали. Она боялась, что лишним словом выдаст свою тайну.

– Ты должна уйти от мужа. Я больше не могу делить тебя с Рустамом, – говорил Нодир.

– И я так больше не хочу жить. Но у меня дети. Рустам не отдаст детей. Я не знаю, что делать.

– У нас будет другая семья и другие дети.

– Что ты такое говоришь? Я люблю своих малышей. Живых, а не тех, которые, может, когда-нибудь родятся … Тебе не понять, не понять! У тебя нет детей, Нодир. Это ловушка. Капкан. Нам из него не выбраться. Сломанная чашка не станет целой.

– Как-нибудь выберемся из капкана и чашку склеим. Я тебе обещаю.

– Ты уже один раз мне обещал… И что?

– Верь мне. Я изменился. Я совсем другим человеком стал.

Как ни старалась Лала сохранить свою тайну, Рустам стал замечать некоторые перемены в характере жены. Вечно утомленная, стала мало и плохо готовить, в квартире не убрано, опаздывает, когда надо забирать детей из садика. То покрикивает на малышей, то их зацеловывает, как будто вину какую свою материнскую загладить хочет. Сначала не знал что и подумать:

Заболела? Снова беременна? Устала от суеты и забот? Хочет вернуться домой? Скучает по родне? Депрессия? Тайна? Женская тайна? Завела любовника? Надо проверить.

На работе сказал, что заболел, вернулся домой, но в дом не вошел, спрятался за углом и ждал ее прихода. Смотрел на дорогу. Ждал час. Наконец, она явилась. Ее привез Нодир на своем «Лексусе».

Вот оно что! С Нодиром спуталась. Тварь! И что теперь ему с этим открытием делать? Убить обоих, зарезать?

Для начала добрый, мягкий, худенький Рустам зверски избил жену.

Такую… в синяках и ссадинах Нодир еще долго не будет любить. Ее уже никто не будет любить, эту гадину, изменницу.

Грохнул об пол и выбросил в мусор ее телефон. Хотел пойти и прикончить Нодира, но передумал, испугался тюрьмы.

Пусть его накажет Аллах!

Лала валялась в спальне, стонала. День, два…

Шлюха, предательница! Пусть подыхает!

Для Рустама жены больше не существовало. Хитрец все же предусмотрительно позвонил в агентство, сказал, что жена заболела и на работу не выйдет. Позвонил также в ресторан, что и сам заболел. Он торопился, купил билеты на самолет, собрал кое-какие вещи, взял детей из садика и, никому ничего не сказав, тайно, воровато улетел в Самарканд. Тупо твердил про себя:

Подумаешь, жена! Недаром Лала не нравилась матери. Найду себе другую, моложе и красивее. Свободных женщин много. Главное – дети, а они при мне останутся.

Рустам так и не вышел на работу. И Лала не пришла на свидание. Телефоны не отвечали. Нодир поехал к ним на квартиру: звонил, стучал в дверь, кричал. Никто не отзывался. (Лала лежала в забытье. Не слышала стука. И если б даже услышала, у нее не было сил не только подняться, но даже подать голос.) Квартира была мертва. Нодир заподозрил неладное, запаниковал:

Рустам догадался и убил ее? Или… они переехали, сменили номера телефонов? Вернулись на родину? Надо заявить в полицию, подать на розыск. Но я не хочу ей навредить… Подожду еще немного. Пойду навещу Лалину подопечную старушку. Может, она знает, что случилось?

Лала отлеживалась дома, плакала. В полицию и в больницу решила не ходить. Не хотела огласки. Как только смогла встать на ноги, надела черное платье до пят с длинными рукавами, завернулась в платок, как в паранджу. Темные очки на глаза.

Вот так, чтобы никто не узнал ее. Обычная мусульманка из Пакистана или Ирана. Много таких темных женских силуэтов бродит по Бруклину.

Купила телефонную карточку, звонила домой из автомата: Рустаму, родителям, тете, сестре, подругам. Так хотела услышать голоса своих сыночков. Никто не желал с ней говорить, кроме матери. И та ругалась, не давала Лале слова вставить: «Шлюха ты подзаборная, сука, хоть и моя дочь! Ты – позор нашей семьи. Была скромная девочка. Как такое могло случиться, не понимаю… Мы с отцом тебя любили, оберегали, воспитывали по обычаям, в строгости. А ты… Хотим увидеть внуков. Рустам их увез в дальний кишлак, там спрятал, нам не показывает. Живи, как знаешь. Домой не возвращайся. Вернешься – Рустам убьет тебя!» Под конец разговора мать все-таки смягчилась, заплакала: «Звони иногда. Хочу знать, что ты жива».

Лала хотела покончить с собой, спрыгнуть с крыши восьмиэтажного дома. Не смогла.

В Индию поедешь, есть надежда на твое возвращение, а в могилу уйдешь – надежды нет.

Синяки и ссадины со временем зажили.

Горе приходит горами, а уходит по волоску.

Душевная пустота постепенно заполнялась робким желанием продолжать жить. Лала рассматривала в зеркале свое лицо и тело.

Ведь это не конец. Она молода, здорова и все еще хороша. Нодир! Где он? Почему не ищет меня? Поехать к нему… Неужели он опять от меня отказался? Бедные мои дети! Как им без матери? Рустам возьмет другую жену. Она родит ему других детей и не будет любить моих. Но ведь я когда-нибудь смогу повидать моих мальчиков. Ведь есть же международный закон какой-нибудь! Я что-нибудь обязательно придумаю. Бабушка Лала говорила: «Тучи не остановят рассвета».

Лала бросила свою двуспальную квартиру и сняла крохотную студию. Восстановилась на работе у своей подопечной старушки.

– Где ты пропадала, Лала? Я волновалась. В агентстве сказали, что ты вроде заболела, а потом исчезла. Что значит исчезла? Мы же в Америке живем, а не в Средней Азии. У нас люди так просто не исчезают! У нас есть полиция, сенаторы, конгрессмены… Я смотрю новости, читаю газеты.

– Ну да! Я сначала исчезла, а потом нашлась, – впервые за последние несколько недель Лала позволила себе улыбнуться робкой улыбкой.

– Я так рада, так рада, что ты нашлась, милая девочка! Да, совсем забыла тебе сказать. Один очень симпатичный, вежливый молодой человек приходил несколько раз и спрашивал о тебе.

– Приходил, спрашивал? Значит, я ему не безразлична. Значит, он от меня не отказался…

– Кто это? Кому ты не безразлична? Где твой муж? Где дети?

– Я вам все обязательно расскажу. Не сейчас, после… Сегодня чудесная погода. Пойдемте прогуляемся к океану.

Они гуляли по Бордвоку, и Лала рассказывала старушке свою историю. Океан отдыхал, отошел от береговой кромки, еле слышно дышал и шептал губами волн:

Не конец, не конец, не конец…

Июнь 2014 г.

…Как сказать мне для прекрасной Лалы 

По-персидски нежное «люблю»?

Сергей Есенин

 

Лала проснулась от настойчивого стука в дверь и знакомо бесцеремонного, вечно недовольного голоса свекрови.

Опять она! Ненавижу. Больше не могу. Нет сил! Будь проклят тот день, когда я вышла замуж и переехала жить в этот дом! Где был мой разум? Куда смотрели мои глаза? За что мне такое наказание? В чем мой грех? Плохие дни будут хорошими, дурные люди хорошими не будут.

– Эй, голубки! Пора вставать! Уже шесть часов. Небось, давно проснулись и милуетесь?

Нет, она не станет отвечать свекрови. С нее хватит вчерашнего скандала и позавчерашнего, и поза-поза… Собака лает – караван идет. И вообще. Пусть Рустам объясняется со своей любимой мамочкой.

Лала заткнула уши с вечера приготовленными кусочками ваты, перевернулась на другой бок, накрылась с головой одеялом и упрямо, назло этой старой ведьме (которой и пятидесяти лет не было), решила спать дальше.

– Эй, Лала! Вставай, женщина, иди готовь завтрак. Мы с отцом есть хотим. Уже полчаса голодные. Рустам, мальчик мой, поднимай свою ленивую жену! Кобыла хороша резвая, жена – расторопная.

– Мама, дай выспаться, наконец. Сегодня же выходной, – пробормотал сквозь сон Рустам. Ну, приготовь себе с отцом какой-нибудь завтрак. А мы уж потом тоже… – не договорил и снова провалился в сон.

– Какой выходной, сынок? У нас семья. В хорошей семье нет выходных. Скажи своей женщине, чтоб вставала, да побыстрей! Не невестка, а сплошное недоразумение. Ни свеча для гробницы, ни веник для комнаты. Видит Аллах, я терпелива, но и моему терпению приходит конец. Если твоя жена не может встать утром и приготовить завтрак для всей семьи, нам не нужна такая невестка. Пихни ее в бок. Наподдай ей как следует! Она заслужила. А если не будет слушаться, разводись с ней! Пусть убирается из нашего дома! – Раздраженная в конец свекровь перешла на крик. Она визжала, топала ногами и бесновалась всласть минут пять. Рустам и Лала – больше ни слова в ответ, ждали, когда закончится утреннее представление. И вдруг разом все смолкло. Потом послышался спокойный голос свекра:

– Молчи, женщина! Большая река течет спокойно, умный человек не повышает голоса. – Свекор, всегда покорный, молчаливый, не выдержал, закрыл жене рот рукой, сгреб ее в охапку и утащил от греха подальше.

Как ни старалась Лала снова заснуть, не смогла. Мешало учащенное, громкое биенье сердца. Сердце должно биться неслышно, равномерно, спокойно. Когда оно хочет выскочить из груди – сон не идет.

Проклятье!

Она открыла глаза. Рустам как ни в чем не бывало похрапывал рядом.

Что ему? Он у себя дома, птенчик – в родном гнездышке.

И спать не спалось, и вставать не хотелось. Мысли, мысли, мысли… Нескончаемые, тягучие, как жевательная резинка, печальные, как похоронная процессия.

Вот вляпалась! Ну и семейка попалась! Свекровка – злюка, настоящая ведьма, ядовитая змея, свекор – подкаблучник, муж – бессловесный маменькин сынок, сестричка его – избалованная маленькая паразитка. Приходит из школы, разбрасывает вещи по всему дому, ничего не делает, только музыку слушает, крутится перед зеркалом и примеряет новые наряды, которые родители привозят ей из города, не жалея денег на младшенькую. Дрянь такая, еще и хамит.

Рустам спит себе и в ус не дует.

Ей захотелось разбудить его, встряхнуть как следует, даже ударить, чтобы он физически почувствовал ее душевную боль. Словом, как-нибудь вразумить:

– Да проснись ты, наконец! Разуй глаза! Не будь тряпкой! Будь мужчиной! Заступись за жену! Или ты меня совсем не любишь? Зачем замуж брал? После первой брачной ночи говорил, что жить без меня не сможешь. Врал? Знаю, без мамочки своей драгоценной ты жить не сможешь. – И разревелась от беспомощности, уткнувшись в подушку. Рустам услышал, осторожно коснулся губами ее плеча:

– Не плачь, Лала, любимая! Мы уедем. Скоро совсем уедем.

– Твои бы слова да Богу в уши, как говорит наша русская соседка. – Лала потянулась, откинула одеяло и узкими босыми ступнями с накрашенными в кроваво-красный цвет аккуратными ноготками встала на пушистый ковер. Поежилась от холода.

Плохо топит жадная свекровка. В могилу деньги унесет.

Надо было начинать безрадостный новый день.

Любит, не любит… Как быстро летит время. Прошло целых три года, а воспоминания до сих пор накатывают, обрушиваются, такие яркие, красочные, не плоские, черно-белые образы, а живые, трехмерные цветные картины, как в кино.

Восемнадцать лет. Лала закончила среднюю школу, собиралась поступить в медицинский колледж, выучиться на медсестру. Хотелось ей стать современной женщиной, с востребованной профессией, не какой-нибудь там мужниной женой-домохозяйкой. Родители не возражали. Наоборот, подталкивали дочь к учению. Надо было ехать в Самарканд сдавать вступительные экзамены. Отец обещал ее подвезти на своем микроавтобусе. Бизнес у него такой: людей развозить из поселка в Самарканд, Бухару, Ташкент и обратно. Только не смог он в этот день работать, сильно простудился, свалился с высокой температурой. Редко болел отец. И надо же, чтобы именно в этот день, когда дочку в город везти экзамены сдавать… Мать расстроилась, вздыхала, переживала за Лалу, за отца, ну и что заработка не будет, конечно. Караевы не бедные, но и не богатые, у них каждый рабочий день на счету. У отца ни отпуска, ни выходных. Есть пассажиры, надо ехать. Нет пассажиров – пустой день, черный день. Правда, был еще один источник дохода: сад-огород. Мать и тетка по воскресеньям ездили в Самарканд, приторговывали овощами и фруктами на базаре. Туристов все меньше и меньше.

Разве на эти копейки проживешь!

Лала, домашнее тепличное растение, нервничала, боялась одна в город ехать.

Плохое начало, болезнь отца – нехорошая примета…Может, дома остаться? Нет, поеду все же. Надо как-то жизнь свою строить по-новому. Не могу я больше сидеть в поселке, помогать матери по хозяйству и ждать, когда какой-нибудь местный парень посватается. Может, симпатичный, а может, не очень. То ли умный, то ли вовсе дурак. То ли ласковый, то ли грубый.

Выхода другого не было: пришлось Лале добираться до колледжа общественным транспортом – на городском автобусе. Там они и познакомились с Нодиром. Оказались рядом на заднем сиденье. Дорога до Самарканда ой-какая негладкая, не ремонтировалась аж с советских времен! Автобус старый, из прошлого века: рессоры изношены, сиденья облезли, пассажиров трясло на каждой выбоине. Кондиционера нет и в помине, в открытые окна врывался сухой, жаркий воздух, оседая на лицах пассажиров липким потом и дорожной пылью. Но это ничего, они закаленные, к жаре и ветру привыкшие.

Молодые люди ненароком скатывались друг к другу, касаясь бедрами разгоряченного тела соседа. Вот такая игра получилась, совсем не детская забава. Неожиданное развлечение для взрослых. При каждом невольном соприкосновении оба говорили: «Извините, пожалуйста, уважаемый (уважаемая)!» – и улыбались, сначала вроде бы невинно, потом – с озорством, а под конец пути – с тайным наслаждением и желанием, чтоб эта дорога продлилась подольше и ухабов было побольше. У Лалы начали дрожать колени, и где-то в глубине разливалось блаженно приятное тепло. Она и не представляла, что такое бывает, и невольно закрывала глаза, чтобы вслепую усилить это ощущение.

– Меня зовут Нодир. А тебя? – начал сосед разговор по-узбекски.

– А меня – Лала. Только я с незнакомыми парнями не разговариваю, – испуганно сказала она и прикрыв глаза защитными шторками ресниц, взглядом скромницы посмотрела вниз, на свои новенькие, серебристые босоножки.

– Так мы уже целый час с тобой знакомы, – улыбнулся парень. – Я еду домой. А ты?

– А я – экзамен в колледж сдавать.

– А в какой колледж? – поинтересовался парень.

Она сказала.

– Хороший колледж. И сколько у тебя будет экзаменов, если не секрет?

– Четыре. А что ты все выспрашиваешь? Любопытный какой нашелся! Тебе зачем? А?

– Расписание экзаменов напишешь? Я буду тебя провожать. Одной девушке ехать в город – опасно. Всякое случается. Какой-нибудь мерзавец может обидеть такую красавицу. – Парень явно клеился.

– Так ведь и ты обидеть можешь… – отшутилась Лала, прищурилась, белозубо улыбнулась.

– Я – нет! Я – Нодир Мирсаидов, честный, порядочный человек. Мой отец – всеми уважаемый бизнесмен. Его в Самарканде, Бухаре и даже в Ташкенте многие знают. Хочешь, паспорт покажу?

– Не надо! Зачем паспорт? Я тебе и так верю. А мы – Караевы. У отца – тоже свой бизнес, и его в нашем поселке и в округе тоже все знают, – с гордостью сказала Лала.

Слово «паспорт» звучало чересчур серьезно и даже официально. Не подходило оно для автобусного знакомства. Лала окинула Нодира оценивающим взглядом:

Сладко поет. Прямо соловьем заливается. Говорит грамотно. Симпатичный, аккуратный и одет модно. Похоже, приличный парень, из хорошей семьи. На шалопая и бандита не похож. Только вот… не таджик, узбек, наверное… Точно, не таджик. Ну и что? В Узбекистане ведь живем.

Лала решительно вырвала из тетрадки листок бумаги и написала даты всех своих экзаменов, расхрабрившись, заодно и адрес колледжа добавила. Где-то, в дальнем кармане рассуждений и строгого воспитания спряталась мысль:

Отец с матерью не одобрили бы такое знакомство. Сказали бы: опомнись, дочка! Ведешь себя, как проститутка из Ферганы.

Но эта правильная мысль так и осталась спрятанной. Лале совсем не хотелось ее вытаскивать наружу и рассматривать, оценивать.

Экзамены в колледж Лала провалила. После встречи с Нодиром не в голове у нее были экзамены, совсем не в голове. Зато автобусное знакомство стремительно перетекло в любовный роман. Ну, конечно, дозволенный приличиями, или почти дозволенный, менталитетом и обычаями современного узбекско-таджикского общества. Нодир приезжал в поселок, как стемнеет, почти каждый день. Не на городском автобусе приезжал, не на старом «Москвиче», а на своей новенькой иномарке, которую подарил ему отец. Прятал машину недалеко от поселка, в гараже приятеля. Чтобы никаких лишних вопросов и сплетен…

Нодир… Высокий, красивый, ласковый, к тому же, чего греха таить: повезло Лале. Парень – явно из богатой семьи.

Привозил девушке дорогие подарки: то духи французские, то колечко с ярким камушком, то цепочку золотую. Лала наденет колечко и цепочку, покрасуется перед Нодиром, полюбуется подарком и спрячет, чтобы родня не увидела. А душиться французскими духами – ни, ни. Родители сразу раскусят, откуда такое благоухание. Упрятать подальше до лучших времен.

Они встречались тайком, урывками. Девушка притворялась, что идет спать, потом, дождавшись, когда родители уснут, при полной темноте в доме, брала фонарик, бесшумно одевалась, вылезала в окно и бежала на свидание. Целовались за деревьями в саду, в парке, под покровом черной южной ночи, волшебно-туманно освещенной небесными лампочками звезд. Он целовал ее губы, глаза, шею, покрытую сзади под волосами нежным темным пушком. Однажды расхрабрился, ну, совсем обнаглел, расстегнул пуговицы на ее кофточке и стал целовать грудь. Лала сначала испуганно отстранялась, понимая, что они с Нодиром балансируют на тонком канате, который вот-вот оборвется, и что тогда? Головокружительный полет и… падение в пропасть.

Потом смирилась, поддалась.

Ну и пусть! Авось, удержимся.

И каждый раз зацеловывал ее Нодир до этого, теперь знакомого блаженно приятного тепла.

Моя девушка, ну почти совсем моя…

Лала думала о Нодире постоянно: первая мысль утром была о нем, проснулся ли он и что сейчас делает? О нем вздыхала, когда стелила постель, когда помогала матери по хозяйству, когда, носила воду из колодца, когда поливала сад и огород и даже когда трясла ковры и сушила белье на солнце. Все у нее валилось из рук. То пиалу разобьет, то недозрелый виноград срежет и подаст к столу.

– Что с тобой, дочка? Ты стала рассеянной и совсем не слушаешь меня. Заболела? Что болит, говори! – тревожилась мать.

– Да здорова я, мама. Это все… от жары. Слишком жаркое лето в этом году. Плохо сплю ночью. Вот и хожу днем сонная.

– Странно! Раньше жара тебя не мучила. Замуж тебе пора, вот что.

– Зачем замуж? За кого мне здесь замуж выходить? Ты что, мама? Мне пока и так хорошо с вами жить, – испугалась Лала.

Вот еще, посватают какого-нибудь дурака нелюбимого. Потом не отвяжешься.

Лала никому о своей любви не рассказывала: ни подругам, ни младшей сестре, ни, тем более, матери. Хотя язык так и чесался поделиться сладкой тайной.

Похвастаться: вон какого парня отхватила!

Нодир был нетерпелив, он хотел большего. А она, такая была наивно-счастливая, что даже не представляла, что это «большее» возможно. Ни мать, ни бабушка, ни тетя ее сексуально не просветили. И в школе на уроках анатомии про интимные дела умалчивали. Учителя просто вырывали из учебников страницы на запретную тему. Парни шептались и хихикали. Они все эти тайны и без учебников знали. А девушки до замужества оставались наивными дурочками. Не в традициях предков было заранее готовить их ко взрослой замужней жизни. Успеется. Выйдет замуж – сама все узнает. Правда, попадались и другие, слишком бойкие девицы, но с ними чаще всего случались темные, а порой и страшные истории, о которых даже в газетах не писали. Но добрые люди рассказывали. Такие девушки бросали школу и растворялись в миру…

– Ты какой-то стал нервный. То целуешь, то отталкиваешь. Не понимаю, – волновалась Лала.

– Вот поженимся, тогда поймешь! – говорил Нодир.

– А мы поженимся?

– Да, я скоро приеду с родителями к твоим родителям делать официальное предложение. Ты согласна?

Еще бы! Нодир будет ее мужем. О таком счастье – только мечтать! Да и сколько можно встречаться тайком? Соседи увидят, разболтают своими длинными ядовитыми языками родителям и родственникам. Родители выругают, за волосы оттаскают, дома запрут, посадят на воду с лепешками – стыд и позор на весь поселок. Потом «такую распутную девку» замуж никто не возьмет.

Решили рассекретиться и пожениться. И Нодир приехал со своими родителями в дом Лалы – свататься. Все как полагается по узбекским и таджикским обычаям. Но не очень-то понравились друг другу родители влюбленных. И те и другие супруги шептались между собой: «Не наши они люди, чужие люди». Все было у них разное: социальное положение, этническое происхождение, родной язык. Хотя родители Лалы знали узбекский, язык официально государственный.

Хозяева и гости объяснялись по-узбекски. Сваты сидели друг против друга с кислыми минами, словно на дипломатических переговорах, которые заранее обречены на провал, и дело неминуемо пойдет к войне.

Караевы приоделись и щедро выложили на ковер все самое лучшее, что имели в доме: шелковую скатерть с орнаментом прошлого века (прабабушкино наследство) и старинную расписную фарфоровую посуду. Еды наготовили, словно на свадьбу: дымящиеся нежные шашлыки, сочные лепешки, плов с сухофруктами и чечевицей, приготовленный по старинному рецепту бабушки Зульфии, голубцы-шахлет, манты с тыквой и бараниной, жирный наваристый суп из козлятины, помидоры, фрукты… На десерт подали зеленый чай с «хворостом». Хотелось удивить гостей.

Мы не такие богатые, как вы, но тоже не лыком шиты. У нас, видите ли, традиции, и дом – полная чаша.

Мать с тетей всю ночь провели на кухне: резали, жарили, мариновали, месили, пекли, утирая пот. К утру еле на ногах стояли, тонкие, бледные, с чересчур насурьмленными вздернутыми бровями, обрамляющими удивленным полумесяцем усталые, поблекшие глаза.

И все напрасно. Мирсаидовы отвыкли сидеть на ковре, переглядывались, ехидно улыбались.

Лучше бы хозяева накрыли на стол. На ковре сидеть – спина заболит, это все пережитки прошлого. Ну, да ладно!

Уселись, скрестив ноги. Кряхтели, воротили носы от обильной таджикской еды. Они считали себя людьми современными.

Спасибо, дорогие хозяева за угощение. Очень вкусно! Но образованный, здравомыслящий человек не должен столько есть. Для правильного функционирования организма нужна правильная щадящая диета, – резанула, словно прочитала сентенцию из журнала «Здоровье», мать Нодира, едва надкусив дымящуюся самсу. Она вежливо улыбнулась, скривила рот, но все же похвалила посуду и убранство дома.

Неплохо, совсем неплохо живете! – подсластил пилюлю ее муж.

– Дорогие родители! Вы не забыли, зачем мы сюда приехали? – вмешался в разговор Нодир и украдкой посмотрел на Лалу, которая от расстройства, что сватовство пока не слаживалось, кусала губы и чуть ли не глотала слезы. Он был любимый сын, к тому же старший, и ему многое было позволено. Мирсаидовы понимали, что Нодир не на шутку влюбился в эту бледную красивую таджикскую девушку и во что бы то ни стало решил жениться на ней. Они знали упрямый, решительный нрав сына и даже побаивались его.

Если сильно разозлится, может из дома сбежать, конкурентам тайны бизнеса продать, даже дом подпалить. Он на все способен. Избаловали мальчика на свою голову. Надо свататься, раз Нодир так с ума сходит. Потом жизнь подскажет лазейку…

– Мы пришли сватать Вашу дочку, красавицу Лалу, уважаемый…

– Илияс, – подсказал Караев.

– Дорогой Илияс! Наши дети любят друг друга. Мы с женой хотим, чтобы наш сын был счастлив, – приступил к делу старший Мирсаидов. – Что скажете, уважаемый? Вы согласны?

– Для нас с женой нет большего счастья, чем счастье нашей дочери, – уклончиво согласился Караев.

Он думает, что мы должны прыгать от радости, что можем породниться с богатыми узбеками. Не нравится им, видите ли, наша жирная еда. Мы тоже гордость имеем. Послал бы их всех подальше. Не надо ни золотых серёг, ни боли в ушах. Только Лалу жалко. Любит она этого парня.

В общем, сваты с той и с другой стороны еще немного повыпендривались из гордости и чтобы лицо свое сохранить, и, в конце концов, милостиво согласились на женитьбу детей и даже день свадьбы назначили. Аж через полгода!

Время быстро пролетит, дети. Скорее никак нельзя. Свадьба – дело нешуточное. Готовьте мошну, родители! Затягивай потуже пояс, Караев папочка!

Посчитали родню, друзей и хороших знакомых с обеих сторон. Долго считали, никого нельзя обидеть. Получилось около тысячи человек.

Совсем не много. Нормальная свадьба. Да поможет Аллах, чтобы все было, как у людей!

После сватовства началась подготовка к свадьбе. Сколько всего надо было купить! Одежду невесте, домашнюю утварь для молодой семьи, подарки самым близким родственникам. Началась какая-то дикая суматоха, суета, во время которой свидания влюбленных отошли на задний план. Родители говорили:

Еще успеете, намилуетесь. Вся жизнь впереди.

Решали вопрос, где будут жить молодые.

– Ты, Лала, конечно, переедешь ко мне. Как полагается, по обычаю. Дом у нас огромный! Все удобства. Газ, водопровод. Не надо воду таскать. Тебе будет свободно, легко. Не пожалеешь.

– Как к тебе? Оставить родителей, подруг, сестру, тетю? Уехать в Самарканд? Страшно мне. Одиноко там будет. Я никогда еще из дому надолго не уезжала. Лучше будем у нас жить. Или давай отдельную квартиру снимем неподалеку… Может, родители купят?

– Может, потом и купим отдельную квартиру, а пока – только у нас. А как же ты думала? Иначе нельзя. Я не могу переехать к тебе в дом. Для мужчины – жить в доме родителей жены – позор. Засмеют меня. Да и что тут у вас делать, в маленьком поселке? Со скуки помереть можно. Придется тебе жить с нами в Самарканде. Ничего! Привыкнешь.

– Ладно. Попробую…

Хлопот и разговоров о свадьбе было много. А встреч наедине все меньше. Нодир теперь редко приезжал в поселок. Говорил, что занят, помогает отцу с бизнесом. А потом и вовсе уехал в Москву на два месяца, вроде по делам. Лала не ожидала такого поворота событий. Растерялась. Она ездила с матерью и теткой покупать наряды. Это ее немного отвлекало от тоски по Нодиру.

День свадьбы приближался, а Нодир все не возвращался из Москвы. А потом неожиданно пришло от него письмо из Турции.

Лала, любимая! Отец послал меня в Стамбул открывать филиал нашего бизнеса. Придется задержаться здесь на неопределенный срок и отложить нашу свадьбу, возможно, на год. Не сердись! Я люблю тебя. Я буду тебе писать. Люби только меня! Не ищи других женихов! Все будет хорошо. Твой навсегда Нодир.

– Отложить свадьбу на целый год! Сейчас, когда мы, наша семья уже почти подготовились к торжеству. Столько всего накупили! Столько денег и сил потратили! Это плевок в лицо, оскорбление всему нашему роду. Позор на весь поселок! Шакалы! Они с самого начала не хотели с нами породниться. Только время тянули. Что будем делать? Как будем честь спасать? – кричал Караев, обращаясь к жене и дочери.

– Плакать не будем. Найдем другого жениха для нашей дорогой девочки, – приняла мудрое решение мать. – Таджика найдем, нашего человека. Из хорошей семьи.

– Не хочу другого жениха! Я Нодира люблю. Вы ничего не понимаете в современной жизни. Только о своей дурацкой чести думаете. Я буду Нодира ждать! – упрямилась Лала. И ждала… месяц, два, три…

Весть об отложенной свадьбе и уехавшем женихе, как пожар в засуху, быстро распространилась по поселку. Соседи, родня и подруги гаденько злословили:

Обманул нашу Лалу хитрый узбек. Поматросил и бросил. Может, она уже и не девушка вовсе? Кому теперь нужен этот сорванный помятый цветок?

Услышав такие подлые сплетни, Караевы быстро сосватали Лале другого жениха, таджика из соседнего поселка. Нодир совсем перестал писать письма. Видно, нашел себе другую невесту. Поплакала Лала, погоревала да и приняла предложение Рустама. Она и видела его всего-то один раз, когда пришли новые сваты. Вернее, Лала его толком даже разглядеть не сумела. Запомнила только, что…

Худенький больно! Не красавец, но и не урод. Так себе и ростом невелик. Молоденький очень, совсем мальчик. Не сравнить с крупным, мужественным Нодиром.

И была свадьба, на которую пригласили восемьсот человек гостей. Можно сказать, два соседних поселка. Лала была необыкновенно хороша в белом платье с голыми плечами и фатой из тонкого прозрачного шифона, украшенной живыми цветами. Родственники жениха недовольно бурчали:

Ай-ай-ай! Совсем стыд потеряла невеста. Ну, да ладно, обломаем.

Ее бледное лицо с густо накрашенными ресницами и насурьмленными бровями белело застывшей маской, не выражавшей ни радости, ни горя. Только долг, послушание, неотвратимость и покорность.

Свадьба началась в шесть утра и продолжалась до поздней ночи. Гости сначала собрались в доме Караевых для легкой закуски, соблюдения старинных национальных ритуалов и раздачи подарков самым близким родственникам и почетным гостям. Всем надо угодить, иначе счастья и удачи молодым не будет. В зале по стенам были развешаны новые наряды невесты, которые она будет носить в первый месяц после свадьбы. Гости восхищались нарядами, цокали языками и приговаривали:

Ай, красиво! Молодец Илияс: не пожалел денег для родной дочери!

После полудня поехали в ЗАГС, расписались в книге регистраций по-узбекски латинскими буквами, обменялись кольцами по-европейски, поцеловались (все же на дворе 21-й век) и стали называться мужем и женой. После ЗАГС-а все отправились в местный ресторан, огромный, специально оборудованный для пышных многолюдных восточных свадеб. Столы были накрыты по-европейски. Никакого старорежимного сидения на коврах. В середине зала – фонтан, под золото подкрашенный, над фонтаном щебечут искусственные райские птички. Еды и напитков – столько, что хватило бы накормить и напоить всех голодающих детей Средней Азии. По обычаю предков, женщины сидели отдельно, мужчины отдельно. Лала – с сестрой, матерью, теткой и подругами, Рустам – с братьями, отцом и друзьями. И танцевали отдельно, под маленький оркестр узбекских народных инструментов, который также входил в меню, оплаченное Караевым.

Гости разошлись довольные. Свадьба удалась. Никто не подкачал: и все строилось и протекало, как полагается по древним обычаям. Караев погрузил вещи Лалы в свой микроавтобус, и молодые собрались ехать в дом жениха. Мать, сестра и тетка обнялись с Лалой:

Не грусти, девочка. У тебя хороший муж, любить будет, беречь будет. Слушайся его во всем – и счастлива будешь. Да поможет тебе Аллах!

Лала вошла в чужой каменный дом с каменным лицом камеи, в пятнах растекшейся от слез туши. Рустам – оживленный, с нескрываемым блеском в глазах.

Такая красавица ему досталась в жены: белолицая, стройная, как горная лань. Правда, молчаливая и печальная, но это от страха перед тайнами первой брачной ночи. Зато тихая и скромная, кажется, послушная. Не будет перечить матери. Значит, в доме будет покой.

Они зашли в спальню. Рустам зажег торшер. В комнате, стены и пол которой были покрыты яркими персидскими коврами, кроме огромной низкой кровати, никакой другой мебели не было. Оба не знали, что делать, как приступить к супружескому обряду. На лице Лалы – любопытство и страх. Сели на край кровати. Она опустила глаза, он пристально смотрел на нее, протянул руку, хотел погладить по волосам. Она испуганно отстранила его руку, вскочила, подбежала к окну. В комнату мягко вливался ласковый лунный свет, прокладывая от окна к двери зыбкую дрожащую дорожку.

– Лала!

– Да, Рустам.

– Ты меня боишься? Не бойся, я не обижу тебя.

– Что я маленькая девочка, чтобы бояться? Я просто устала. Хочу спать.

– Хорошо! Давай разденемся и поспим до утра, отдохнем. Я не буду тебя трогать. Обещаю. А утром проснемся и с новыми силами…

– Давай. Отвернись, я разденусь и лягу.

Так и сделали. Рустам, как только прикоснулся к подушке – вырубился. Лала долго не могла уснуть, вспоминала Нодира, его голос и ласки.

Почему так сложилось, что рядом – другой? Сможет ли она привыкнуть к нему, полюбить?

Под утро Лала задремала под аккомпанемент сопения и похрапывания Рустама.

В семь утра солнечные лучи сквозь темные жалюзи с любопытством проникли в комнату, осветили лица спящих молодоженов. Оба разом пробудились, открыли глаза, вспомнили свадьбу и незавершенность событий вчерашней ночи.

Так нельзя. Надо что-то делать, иначе засмеют. Скажут: Рустам – слабак, не мужчина, не справился с женщиной. Они там все ждут этой проклятой простыни с кровью, – подумал Рустам.

Опыта обращения с невинными девушками у него не было никакого. Пару раз пользовался услугами проституток, кое-чему все же обучился. Повернулся лицом к Лале, стал ее легко, невесомо гладить по волосам, целовал в глаза, губы, шею, грудь. Околдовывал жену, завораживал. Она не противилась, сначала застыла, потом оттаяла, размякла, поддалась его рукам и губам… Мальчик-муж ласкал ее, а она закрыла глаза и грезила о Нодире. И неожиданно все, чего они оба ждали, чего так желали и страшились, получилось просто и естественно.

Рустам с Лалой не хотели вывешивать простыню – допотопное, грубое свидетельство девственности молодой жены, но свекровь настояла. Надо было заглушить ехидные сплетни о том, что Рустам взял в жены порченную девицу, сорванный цветок. И вывесили простыню на воротах во двор, и «красовалась» она там до вечера.

Вот вам злые языки!

Жители поселка, все, кому любопытно было и не лень, приходили, любовались на этот «белый флаг с красным пятном», одобрительно кивали и удовлетворенные убирались восвояси, разнося по округе добрую весть: «Хорошую жену взял Рустам, честную девушку. Да поможет им Аллах с потомством».

Рустам только с виду выглядел хилым мальчиком. За обманчивой хрупкой внешностью скрывался двадцатипятилетний молодой мужчина, добрый, ласковый, не слабый физически, работящий, мастер на все руки, талантливый художник-прикладник по росписи фарфора. Очень скоро Лала, если и не полюбила мужа, то просто привыкла к нему, оценила его и стала постепенно забывать Нодира. И жили бы они прекрасно. На пути их семейного покоя стояла, как бодливая корова на дороге, свекровь. Ох и сварливая, вездесущая, неугомонная оказалась женщина! В бочке медовой семейной жизни молодых она была не ложкой, а целой кастрюлей дегтя.

Лала была беременна на четвертом месяце, когда произошла первая серьезная стычка со свекровью. Здоровая, больная, беременная, какая ни есть, невестка должна была помогать свекрови по хозяйству: готовить, убирать, воду из колодца ведрами таскать (водопровода в поселке не было), стирать белье (благо стиральная машина все же в хозяйстве имелась), гладить, сад-огород поливать, ковры трясти и сушить на солнце (свекровь не признавала пылесос, шум которого ей действовал на нервы). И так каждый день от рассвета до заката, вернее, до возвращения мужа с работы. А возвращался Рустам не раньше, чем в восемь-девять вечера. Пахал на хозяина мастерской по росписи стекла и фарфора. С приходом Рустама Лала поступала в «распоряжение» мужа. И свекровь на какое-то время отстранялась от своей цепкой «опеки» над невесткой.

Стоял жаркий летний день. Полуденный зной был привычно невыносим. Лала несла два ведра с водой в дом, не удержала равновесие, споткнулась о порог, упала вперед животом об пол, растянулась во весь рост. Ведра – с грохотом в стороны, вода растеклась по прихожей и залила часть ковра в гостиной. Лала еле поднялась и сразу села на пол: кружилась голова, вернее, перед глазами завертелись почему-то против часовой стрелки стены дома. Тянуло и жгло внизу живота.

Ребенок! Я теряю ребенка…

Лала и позвала на помощь свекровь. Та подлетела к ней фурией:

– Ах, ты дрянь такая, корова неуклюжая. Нужный камень тяжести не имеет. Воду разлила, персидские ковры испортила. Пусть теперь твоя родня мне новые ковры покупает. Что расселась? Подымайся, давай.

– Идите, звонить в больницу. Вызывайте «скорую». Похоже, выкидыш у меня.

При слове «выкидыш» свекровь сразу присмирела и побежала к соседям звонить в больницу. У нее в доме телефона не было. Мобильники брали с собой муж и сын.

А зачем лишний телефон-то? Болтать ерунду целыми днями да еще деньги за эту болтовню платить… Больно надо!

Шибко экономная была женщина. Она побежала к соседям, продолжая по дороге поносить Лалу, несколько уже по-другому поносить, но все же упрекать: «Вот неуклюжая беременная корова! Упала, теперь ребенка потеряет. Не будет у меня внука. Род наш кончится. За что мне такое наказание? Надо Рустаму вторую жену брать в дом. Помоги нам, Аллах!»

Аллах поступил так, как посчитал правильным. Сначала не помог… потом все же помог. У Лалы произошел выкидыш, но доктор в больнице сказал, что она в будущем сможет иметь детей. Только желательно поберечься и уж тяжелые ведра с водой носить нельзя.

После истории с выкидышем свекровь несколько притихла, сдала свои боевые позиции, отступила от линии фронта в тыл. Через пару месяцев Лала снова забеременела, но ведра с водой больше не носила. Свекровь сама таскала воду, проклинала свою горькую долю и каждый день приставала к мужу и сыну, когда же они, наконец, насядут на поселковое начальство, чтобы те провели в дома водопровод:

Почти что в Самарканде живем. До города сорок минут езды, а мы, все делаем по старинке, как в средние века.

Она зациклилась на водопроводе и скверном, продажном поселковом начальстве. Теперь это начальство стало ее главным врагом, а Лала – отошла на второй план. Правда, не надолго.

Лала родила одного за другим двух мальчиков. Погодки, хорошенькие, складные, они были похожи на мать.

– Ну ничего нашенского нет в этих детях. Как будто и не твои сыновья, Рустам, – любила пошутить свекровь. От таких ее слов Рустаму было не до юмора. Он раздувал ноздри, рычал, сжимал кулаки.

Сказать – язык горит, а не сказать – душа горит.

– Плохая шутка, мама! Устал я от твоих шуток. Мы с Лалой подали документы на лотерею гринкарты. Повезет – в Америку уедем. Останетесь с отцом и сестрой в доме втроем. Будет вам покой и счастье.

Как ни странно, идея о возможном отъезде семьи сына в Америку пришлась матери очень даже по душе. Неисповедимы пути твоих чувств и помыслов, женщина! Свекровь в начале сама не понимала, почему и чему она так обрадовалась. Наверное, в слове «Америка» было что-то магическое…

Повезло Рустаму с Лалой. Выиграли они гринкарту. Свекровь со свекром так были рады, что даже денег Рустаму отвалили на первое время устройства. Не пожалели аж целых десять тысяч долларов. На самом деле, рассудили они весьма просто.

Сначала мы – им, потом они – нам.

К тому же захотелось на старости лет мир повидать.

Прилетели в Нью-Йорк промозглым, холодным, с ветрами, дождями, снегами и вьюгами, феврале. Не ожидали такой крутой неприятной погоды.

Ведь Самарканд и Нью-Йорк находятся почти на одной широте. Ну, бывает в Самарканде зимой прохладно и случается, что выпадает снег, но чтобы все время выли ветры и с неба сыпались вязкие влажные хлопья, плотно покрывая улицы, крыши домов, машины и семенящих прохожих, одетых в непромокаемые и непродуваемые пуховики с надвинутыми аж до глаз капюшонами…

Совсем не ожидали.

Плохой климат. Легко простудиться можно. А болеть-то нам нельзя. Вот тебе и американская мечта, город больших надежд.

Утеплились, смирились, постепенно стали привыкать.

На первое время они остановились у друзей-соседей по поселку, которые уже год как проживали в Америке. Оказалось, что в Нью-Йорк и особенно – в Бруклин – приехало много граждан Узбекистана: узбеков, таджиков, русских и бухарских евреев. И у всех на руках – сокровище искателей заокеанского счастья – заветная гринкарта. И у каждого – своя община и сфера деятельности. Мужчины – узбеки и таджики – пристраивались в ресторанный бизнес или работали на строительстве и по ремонту домов. Женщины – все, как на подбор, заканчивали краткие курсы для русскоязычных по уходу за больными и престарелыми, становились хоуматтендентами (homattendant). Английский из новых иммигрантов мало кто знал.

Учить такой трудный язык – язык во рту сломаешь.

На курсы для новоприбывших не очень-то спешили записываться. Хорошие курсы стоили хороших денег. Надеялись, что английский сам придет и осядет в голове. Но он, упрямец, заглядывал в окошко памяти и убегал. Обижался: не уделяли ему достаточно внимания. Обходились знанием разговорного русского (в русскоязычном Бруклине) и международным языком жестов.

С трудоустройством по профессии Рустаму не повезло: работу по росписи фарфора он не нашел. Да кто его возьмет без американского опыта! Experience – магическое слово. Строительный бизнес был укомплектован соплеменниками и мексиканцами. И пришлось Рустаму для начала устроиться мойщиком посуды, а потом официантом в местный узбекский ресторан.

Что делать? Десять тысяч, подаренные родителями или, вернее, взятые у них в займы, утекали быстро. За квартиру плати, мебель, хоть какая ни какая, нужна, еду покупай, одежда ветшает, транспорт дорогой.

Непредвиденные расходы тоже возникали. Страховки медицинской не было. Заболел младший ребенок: пришлось идти к врачу и покупать лекарства. Грошового заработка Рустама (вместе с чаевыми) еле-еле хватало только на уплату ренты, и пришлось Лале начать трудовую деятельность, присоединившись к когорте хоуматтендов и хоуматтендш из Узбекистана. Не хотелось ей идти в «обслугу», но кроме домашней работы, она ничего другого делать не умела. Склонила голову и проглотила гордость.

Самостоятельная жизнь без «опеки» свекра и свекрови принесла долгожданную свободу действий, правда, лимитированную диктатом американо-иммигрантской жизни. Детей отдали в недорогой садик для малоимущих. И они сразу стали болеть: то грипп, то простуда, то животик, то капризы: «Не хочу в садик. Там говорят по-английски, а я ничего не понимаю…» Лала крутилась, насколько позволяли молодые силы и доброта подопечной старушки. Повезло Лале с клиенткой: не очень старая, интеллигентно-совестливая, невредная, сочувствующая, маленькая, худенькая, не только не лежачая, но весьма прыткая. Да еще знает английский! Согласилась Лалу бесплатно языку учить. Ну, Лала и пользовалась этими благами вовсю и безнаказанно. То позже приедет, то раньше уедет, то совсем не явится. Оно, конечно, рискованно было и чревато самыми строгими последствиями, но иначе не получалось. Подопечная сочувствовала молодой женщине, покрывала ее опоздания и прогулы.

Рустам работал каждый день кроме понедельника – с одиннадцати утра и до поздней ночи. Возвращался никакой, умоется – и в постель. Спать, спать, спать. До любви ли тут? Работа, еда, домашние дела и сон. Унылая безрадостная жизнь, полная забот. Всего два раза выбрались в Манхэттен – взглянуть на вечерний Бродвей и небоскребы.

Нет, не о такой жизни они грезили, когда выиграли гринкарту.

Рустам часто рассуждал вслух:

– Может, домой вернемся?

– Ни за что! – возражала Лала, вспоминая свекровь.

Однажды все же Рустам по случаю дня рождения жены взял отгул и решил пригласить Лалу с детьми на ужин в ресторан, в котором работал. Оно выходило привычней и дешевле, со скидкой для работников ресторана.

Лала не помнила, когда она в последний раз была в ресторане. Наверное, на собственной свадьбе. Сели на уютный диванчик у окна. Звучала знакомая узбекская музыка.

Как приятно быть гостем в ресторане! Тебя обслуживают, а ты вальяжно отдыхаешь и даешь указания официантам: «Принесите это, принесите то…»

Рустам показал Лале меню.

– Выбирай, дорогая, что хочешь. Устроим сегодня маленький праздник. – Она углубилась в чтение знакомого меню: шашлык бараний, ребрышки, печенка жареная, салат из авокадо… И тут неожиданно Рустам сказал:

– Вот, Лала, познакомься, это мой хозяин, владелец ресторана – Нодир. Хороший хозяин и хороший человек. Нодир, это моя жена Лала и дети. У Лалы сегодня день рождения. Двадцать пять лет.

Лала подняла глаза, взглянула на высокого симпатичного мужчину в элегантном костюме… Поперхнулась холодной водой со льдом, пробормотала:

– Здравствуйте, уважаемый Нодир! Рада с вами познакомиться. Рустам мне о вас много хорошего рассказывал. Повезло мужу с работой на такого справедливого хозяина. – А в голове пронеслось:

Нодир! Мой Нодир! Всего семь лет прошло, а кажется, что очень давно. Так давно, будто во сне я все это видела. Руки трясутся, сердце колотится. Что мне говорить? Как себя вести?

– Лала! – воскликнул Нодир. Покраснел, хотел сказать: «Вот так встреча!» – Посмотрел на Рустама, осторожно поправился. – Какое красивое имя! Кажется, мы с вами прежде встречались… на родине.

– Спасибо! Имя персидское, назвали в честь бабушки. Я не припомню, чтобы мы с вами встречались. Вы меня с кем-то путаете… А впрочем, может, и встречались. Самарканд – город большой.

Нодир смотрел на Лалу. Глаза увидят, тогда и сердце вспоминает.

Моя любимая девочка! Сколько бессонных ночей он провел! Писал ей письма, разрывал их и снова писал. Сколько было ссор с родителями! Не хотели они Лалу, ни за что не хотели, искали ему другую невесту! А он не смог настоять на своем, молод был, испугался родительского проклятья. Искалечил свою жизнь. А ее жизнь? Вот теперь сидит Лала так близко и такая чужая. Моя любимая – чужая жена. Счастлива или нет? Не узнаешь. Глаза прячет.

– Рустам, я к тебе со всем уважением. Пойми правильно. Такую красивую женщину ни с кем не перепутаешь. Мы с твоей женой просто когда-то, очень давно, долго-долго вместе в автобусе ехали. Я эту поездку на всю жизнь запомнил, – уклончиво сказал Нодир и добавил, резко оборвав разговор. – Угощайтесь! С днем рождения, прекрасная Лала. Ты сегодня мой гость, Рустам. Я плачу за обед. Dinner on the house, как здесь говорят.

Нодир ушел. Сознание Лалы покрылось туманом, сквозь который трудно было различить события прошлого, и действующие лица теперь казались ей маленькими фигурками, с которыми можно было сначала поиграть, а потом убрать в коробочку и спрятать подальше от глаз Рустама. Руки Лалы дрожали, глаза перестали видеть строчки меню.

Какая разница, что кушать!

– Мне все равно. Ты лучше знаешь, что здесь вкусно готовят, – сказала она как бы между прочим, отвернулась от мужа, переключая внимание на детей, которые ерзали на месте и ныли дружно в два голоса: «Хотим кушать. Мы голодные. Хотим пить».

– Хорошо, я сам закажу. Что с тобой? Ты побледнела? Ты знаешь Нодира? Только не лги мне. Вы, женщины, так изворотливы. – Рустам сразу почувствовал, что здесь кроется нечто большее, чем поездка в автобусе.

Обманывать мужа – глупо, бесполезно и даже опасно. Рустаму нужна хоть какая-то правда, полуправда, за которую он может зацепиться и больше не думать на эту тему.

– Да, я вспомнила. Кажется, мы знакомы с твоим хозяином. Ехали вместе в автобусе в Самарканд. Автобус сильно трясло, мы подпрыгивали на сиденье и хохотали. Это было так давно… Мне было восемнадцать лет. Больше совсем нечего рассказывать. – Она посмотрела на мужа невинным взглядом и улыбнулась. Только улыбка получилась искусственная, как на американских фотографиях, когда просят сказать «cheese».

– Допустим… Ладно. Закрыли тему. Это твой день. Будем праздновать…

Лала пыталась быть веселой. День рождения все-таки. Надтреснуто смеялась, то взвизгивала, то с хрипотцой, хвалила еду. О Нодире больше не говорили – языком слов. Но он фантомно, упрямо присутствовал за столом, проникал в их взгляды, мысли, жесты. Приехали домой поздно ночью, уложили детей спать и занялись любовью. Лала, послушная восточная жена, Рустаму не противилась, подыгрывала, но в мыслях была с другим.

Лала чувствовала, что они с Нодиром еще встретятся.

Иначе зачем…? Ой, что это я? Совсем стыд потеряла. Разума лишилась…

Дни рождаются из дней, настоящее приходит из прошлого и начинает будущее.

Нодиру не составило большого труда узнать номер ее мобильного телефона. Рабочая анкета Рустама хранила всю информация и контакты, кому звонить, если вдруг с ним что-нибудь случится. Нодир позвонил ей днем, когда она была у своей подопечной, а Рустам – на работе в ресторане. Сообразил, в какое время лучше это сделать. Тут же назначил встречу в пять часов на Бордвоке. Сказал, что ждал семь лет и больше ждать не может. Она, как под гипнозом, сразу согласилась, пришла на свидание.

Стоял промозглый, ветреный ноябрьский день. На Бордвоке, кроме них – ни души. Слова застыли в горле. То ли от холода, то ли потому что были ни к чему. Только поцелуи, знакомые касания любимых губ и рук. Потом поехали на квартиру к нему.

Нодир жил один. Хотел жениться, когда узнал, что Лала вышла замуж, но так и не решился. Увлекался женщинами, но ни одной не мог полюбить. Мешали воспоминания о Лале. Просто менял доступных турчанок, узбечек, русских. А потом выиграл гринкарту и уехал в Нью-Йорк. Отец дал денег на ресторан.

– Почему ты от меня сбежал в Турцию? Ты же любил меня. Разве нет? – допытывалась она.

– Любил, очень любил. Я не сбежал. Отец с матерью меня услали подальше от тебя. Они были против нашей женитьбы. Ну, ты понимаешь… Хотели, чтобы я нашел себе узбечку из состоятельной семьи. Отец грозился лишить меня наследства, если я его не послушаю. Я упрямился, пытался им что-то доказать. Писал тебе письма. Потом выдохся, сдался. Слабак был, молодой дурак. Прости меня, если можешь! Я очень виноват перед тобой. Да и свою жизнь я загубил.

– Уже простила.

– Родители думали, надеялись, что я тебя забуду.

– А ты не забыл?

– Нет! Сама не чувствуешь? Я увидел тебя и совсем потерял голову. Не представляю, как теперь жить без тебя.

Лала поняла, что до сих пор ничего не знала об истинной любви, просто послушно отдавалась мужу. Нодир научил ее любить любовь. С неба свалилось горько-сладкое счастье. Она слепо, наркотически привязалась к Нодиру и уже не смогла отказаться от этой зависимости.

Я – преступница, неверная жена. Таких, как я, в старые времена казнили. Но сейчас другое время…

Семья, дети, работа, американская мечта – все потеряло для нее смысл. Лала приходила домой с лицом – для мужа и детей – официально обычным, усталым, заботливым. И это ее лицо, как только она оставалась наедине с самой собой, магически менялось, превращаясь в карнавальную маску безумной, бездумной изменницы, упоенной тайными радостями запретной любви. С мужем, когда он хотел ее, Лала продолжала спать, механически, покорно, думала:

Ну когда же ты оставишь меня в покое?

Они почти не разговаривали. Она боялась, что лишним словом выдаст свою тайну.

– Ты должна уйти от мужа. Я больше не могу делить тебя с Рустамом, – говорил Нодир.

– И я так больше не хочу жить. Но у меня дети. Рустам не отдаст детей. Я не знаю, что делать.

– У нас будет другая семья и другие дети.

– Что ты такое говоришь? Я люблю своих малышей. Живых, а не тех, которые, может, когда-нибудь родятся … Тебе не понять, не понять! У тебя нет детей, Нодир. Это ловушка. Капкан. Нам из него не выбраться. Сломанная чашка не станет целой.

– Как-нибудь выберемся из капкана и чашку склеим. Я тебе обещаю.

– Ты уже один раз мне обещал… И что?

– Верь мне. Я изменился. Я совсем другим человеком стал.

Как ни старалась Лала сохранить свою тайну, Рустам стал замечать некоторые перемены в характере жены. Вечно утомленная, стала мало и плохо готовить, в квартире не убрано, опаздывает, когда надо забирать детей из садика. То покрикивает на малышей, то их зацеловывает, как будто вину какую свою материнскую загладить хочет. Сначала не знал что и подумать:

Заболела? Снова беременна? Устала от суеты и забот? Хочет вернуться домой? Скучает по родне? Депрессия? Тайна? Женская тайна? Завела любовника? Надо проверить.

На работе сказал, что заболел, вернулся домой, но в дом не вошел, спрятался за углом и ждал ее прихода. Смотрел на дорогу. Ждал час. Наконец, она явилась. Ее привез Нодир на своем «Лексусе».

Вот оно что! С Нодиром спуталась. Тварь! И что теперь ему с этим открытием делать? Убить обоих, зарезать?

Для начала добрый, мягкий, худенький Рустам зверски избил жену.

Такую… в синяках и ссадинах Нодир еще долго не будет любить. Ее уже никто не будет любить, эту гадину, изменницу.

Грохнул об пол и выбросил в мусор ее телефон. Хотел пойти и прикончить Нодира, но передумал, испугался тюрьмы.

Пусть его накажет Аллах!

Лала валялась в спальне, стонала. День, два…

Шлюха, предательница! Пусть подыхает!

Для Рустама жены больше не существовало. Хитрец все же предусмотрительно позвонил в агентство, сказал, что жена заболела и на работу не выйдет. Позвонил также в ресторан, что и сам заболел. Он торопился, купил билеты на самолет, собрал кое-какие вещи, взял детей из садика и, никому ничего не сказав, тайно, воровато улетел в Самарканд. Тупо твердил про себя:

Подумаешь, жена! Недаром Лала не нравилась матери. Найду себе другую, моложе и красивее. Свободных женщин много. Главное – дети, а они при мне останутся.

Рустам так и не вышел на работу. И Лала не пришла на свидание. Телефоны не отвечали. Нодир поехал к ним на квартиру: звонил, стучал в дверь, кричал. Никто не отзывался. (Лала лежала в забытье. Не слышала стука. И если б даже услышала, у нее не было сил не только подняться, но даже подать голос.) Квартира была мертва. Нодир заподозрил неладное, запаниковал:

Рустам догадался и убил ее? Или… они переехали, сменили номера телефонов? Вернулись на родину? Надо заявить в полицию, подать на розыск. Но я не хочу ей навредить… Подожду еще немного. Пойду навещу Лалину подопечную старушку. Может, она знает, что случилось?

Лала отлеживалась дома, плакала. В полицию и в больницу решила не ходить. Не хотела огласки. Как только смогла встать на ноги, надела черное платье до пят с длинными рукавами, завернулась в платок, как в паранджу. Темные очки на глаза.

Вот так, чтобы никто не узнал ее. Обычная мусульманка из Пакистана или Ирана. Много таких темных женских силуэтов бродит по Бруклину.

Купила телефонную карточку, звонила домой из автомата: Рустаму, родителям, тете, сестре, подругам. Так хотела услышать голоса своих сыночков. Никто не желал с ней говорить, кроме матери. И та ругалась, не давала Лале слова вставить: «Шлюха ты подзаборная, сука, хоть и моя дочь! Ты – позор нашей семьи. Была скромная девочка. Как такое могло случиться, не понимаю… Мы с отцом тебя любили, оберегали, воспитывали по обычаям, в строгости. А ты… Хотим увидеть внуков. Рустам их увез в дальний кишлак, там спрятал, нам не показывает. Живи, как знаешь. Домой не возвращайся. Вернешься – Рустам убьет тебя!» Под конец разговора мать все-таки смягчилась, заплакала: «Звони иногда. Хочу знать, что ты жива».

Лала хотела покончить с собой, спрыгнуть с крыши восьмиэтажного дома. Не смогла.

В Индию поедешь, есть надежда на твое возвращение, а в могилу уйдешь – надежды нет.

Синяки и ссадины со временем зажили.

Горе приходит горами, а уходит по волоску.

Душевная пустота постепенно заполнялась робким желанием продолжать жить. Лала рассматривала в зеркале свое лицо и тело.

Ведь это не конец. Она молода, здорова и все еще хороша. Нодир! Где он? Почему не ищет меня? Поехать к нему… Неужели он опять от меня отказался? Бедные мои дети! Как им без матери? Рустам возьмет другую жену. Она родит ему других детей и не будет любить моих. Но ведь я когда-нибудь смогу повидать моих мальчиков. Ведь есть же международный закон какой-нибудь! Я что-нибудь обязательно придумаю. Бабушка Лала говорила: «Тучи не остановят рассвета».

Лала бросила свою двуспальную квартиру и сняла крохотную студию. Восстановилась на работе у своей подопечной старушки.

– Где ты пропадала, Лала? Я волновалась. В агентстве сказали, что ты вроде заболела, а потом исчезла. Что значит исчезла? Мы же в Америке живем, а не в Средней Азии. У нас люди так просто не исчезают! У нас есть полиция, сенаторы, конгрессмены… Я смотрю новости, читаю газеты.

– Ну да! Я сначала исчезла, а потом нашлась, – впервые за последние несколько недель Лала позволила себе улыбнуться робкой улыбкой.

– Я так рада, так рада, что ты нашлась, милая девочка! Да, совсем забыла тебе сказать. Один очень симпатичный, вежливый молодой человек приходил несколько раз и спрашивал о тебе.

– Приходил, спрашивал? Значит, я ему не безразлична. Значит, он от меня не отказался…

– Кто это? Кому ты не безразлична? Где твой муж? Где дети?

– Я вам все обязательно расскажу. Не сейчас, после… Сегодня чудесная погода. Пойдемте прогуляемся к океану.

Они гуляли по Бордвоку, и Лала рассказывала старушке свою историю. Океан отдыхал, отошел от береговой кромки, еле слышно дышал и шептал губами волн:

Не конец, не конец, не конец…

Июнь 2014 г.