RSS RSS

Вадим КРЕЙД. «Все звёзды повидав чужие…» Русская поэзия Китая

 

                                                                                                Мы обрели тебя, Россия,

                                                                                                Мы обрели самих себя!

                                                                                                                 В. Перелешин

 

Русскую литературу Китая справедливо считают отдельной ветвью богатейшей словесности Зарубежья. В Харбине, Шанхае, Тяньцзине, Пекине, так же, как и в западной диаспоре, издавались русские книги самого разного содержания – от записок военного летчика до математического трактата. Выходили воспоминания, дневники, исторические исследования, политические брошюры, детективные романы, оккультные сочинения, любовные повести, сборники рассказов, книжки для детей, отечественная классика, очерки писателей-натуралистов, работы по востоковедению. И как везде в русском рассеянии – многочисленные сборники стихотворений. «В 20-е – 40-е годы в Харбине и Шанхае было издано около 60 поэтических сборников», – писала  исследовательница культуры русского Китая Е. Таскина (1). Уточним: за тридцать лет (1918-1947) их вышло в три раза больше – авторских и коллективных, талантливых и посредственных, заслуживших известность и оставшихся в тени. При этом некоторые талантливые поэты не сумели или не успели издать ни одного поэтического сборника. Литературоведам еще предстоит собрать и выпустить стихи Г. Гранина, М. Коростовец, И. Лесной, Н. Петереца, С. Сергина, Н. Щеголева. До эмиграции опубликовал во Владивостоке свой единственный сборник «Стихи таежного похода» Леонид Ещин; то, что он написал за семь лет жизни в Харбине, отдельным изданием не выходило.

 

Пишущих стихи, как и везде в русском рассеянии, было много: поэтов, конечно, раз в тысячу меньше. Изданная в 2001 году антология поэтов Китая включает 58 поэтов (2). При менее строгом подходе набралось бы больше. Но слишком легко соскользнуть в сомнительную сферу, где краски меркнут, где разбросаны искусственные цветы, а сама суть понятия «антология» (в буквальном переводе – букет цветов) обессмысливается. Много или мало 58 поэтов на эмиграцию количеством от ста до четырехсот тысяч согласно двум крайним исчислениям? Во всяком случае, словесности русского Китая хватило бы для создания не слишком бедной литературы какой-нибудь богатенькой страны. Примечательно, что и В. Перелешин пришел примерно к той же цифре. «…Мне известно», – писал он, – около шестидесяти имен поэтов, как пользовавшихся широким признанием в дальневосточных центрах русского рассеяния – Харбине, Шанхае, Таньцзине и Пекине, так и малоизвестных и оставшихся вовсе незамеченными» (3).

 

Могут ли ввести в заблуждение миниатюрные тиражи поэтических книг? Число экземпляров несмеловского «Полустанка» и «Песен земли» Н. Резниковой – 150. По 230 экземпляров издавал свои книги В. Перелешин («В пути», «Добрый улей», «Звезда над морем»). Посмертная книга Нины Завадской «Светлое кольцо» выдержала тираж в 350 экземпляров, а «Желтая дама» М. Спургота – 375. Цифры типичные. Нетипичным был пятисотенный тираж «Стихов» Ю. Крузенштерн-Петерец. Но и это далеко до рекорда, принадлежащего популярному С. А. Алымову: 1200 экземпляров его «Киоска нежности». В первые годы пореволюционной эмиграции Алымов слыл кумиром харбинской молодежи, и тираж его «Киоска» был рекордным. Если Алымов на том фоне – тучная гипербола, то Лев Гроссе – тощая литота. Его «Мысли сердца» вышли «в количестве пятидесяти нумерованных экземпляров, из коих лишь двадцать пять поступило в продажу». А ведь тиражи в этой «затонувшей Атлантиде», или, как писал Несмелов, «в затонувшей субмарине», вполне соответствовали тиражам поэтических сборников в сегодняшней России.

 

Благодарный читатель у «китайских» поэтов был. Поэтические вечера неплохо посещались. Случалось, что чтение стихов проходило в переполненном зале, многие слушали стоя у стен, когда собиралось до тысячи человек. Стихи заучивали наизусть, переписывали в заветные тетрадки, читатели радовались, когда находили имя любимого поэта в журнале.

 

Журналов, относительно стабильных либо вполне эфемерных, имелось так много, что и до сих пор не все они описаны библиографами. В начале двадцатых возникли и быстро ушли в небытие «Дальневосточный прожектор», «Студенческая жизнь», «Даль», «Китеж», «Фиал» – все они окончились на первом выпуске. Открывались и закрывались  более стабильные «Гонг», «Вал», «Баян», «Маяк», «Родная нива». Рекорд принадлежал «Новостям жизни» –  вышло не меньше чем 57 номеров (4). Долго выходил «Дальневосточный синий журнал» (30 номеров). Первым ежемесячником стал харбинский журнал «Окно»; в нем можно найти стихи живших тогда во Владивостоке футуристов С. Третьякова и А. Асеева, а также В. Марта, С. Алымова, Вс. Иванова, поэму Несмелова «Смерть Гофмана», «Стихи императора Юань Хао-сянь» в переводе М. Щербакова. Но читатель отреагировал вяло, и «Окно» на втором номере захлопнулось.

 

В газетах тоже порой находим стихотворения местных поэтов (впрочем, и газеты учтены библиографами не все). В одном только 1922 году в Харбине выходило 60 периодических изданий, в 1923-м — 53, столько же в 1925-м. Современный китайский исследователь Дяо Шаохуа называет такое обилие «редким явлением в истории мировой журналистики» (5). О расцвете печатного дела свидетельствует, например, факт издания в Шанхае тридцатых годов четырех ежедневных русских газет одновременно. Не в каждой стране, где находила приют эмиграция, издавался толстый литературный журнал. В Китае такой журнал возник уже в 1920 году. Назывался он «Русское обозрение», в нем, в частности, печатались стихи А. Несмелова, А. Паркау, Т. Баженовой. «Русское обозрение» — не единственный толстый журнал, был и «Понедельник», в котором появилась поэма Несмелова «Через океан», впоследствии вышедшая отдельным изданием.

 

Русский Китай мог позволить себе даже литературную газету – редкость из редкостей в эмиграции. Называлась газета «Молодая Чураевка», а с 27 декабря 1922 г.  – просто «Чураевка». Журналов насчитывалось около 170, называют и цифру 200. В отличие от литературной молодежи Запада, харбинским поэтам было где печататься.

 

Общий культурный уровень диаспоры превышал дореволюционный среднероссийский. В эмиграцию хлынули образованные классы. Процент читающей публики был высок. Литературные произведения различных жанров находим в еженедельных и ежемесячных, в казачьих и детских, военных и железнодорожных, в младоросских и в русско-европейских журналах. На этом пестром фоне высится  «Рубеж». За годы его существования (1927 – август 1945) вышло более 860 номеров – рекорд жизнестойкости. «Рубеж» имел читателей во многих уголках Китая, посылался он в Японию, в Корею и в другие страны, практически повсюду, где обосновалась эмиграция. Являясь коммерческим изданием, тематически и в жанровом отношении «Рубеж», казалось, был всеядным. Все, что редакции представлялось сенсационным, интригующим, вызывающим интерес читателя, шло в печать.

 

В каждом номере появлялось шесть-семь, а то и больше стихотворений. Здесь печатался Арсений Несмелов, лучший из поэтов дальневосточного зарубежья. Здесь начал свой творческий путь Валерий Перелешин. «Рубеж» гостеприимно открыл свои страницы  поэтическому содружеству «Чураевка». Все участники этого кружка  печатались в «Рубеже». Перечень авторов «Рубежа» представляет собой поистине «кто есть кто» в литературе русского Китая.

 

И еще выходили альманахи – «Костер порыва», «Сунгарийские вечера» и др. Первый поэтический коллективный сборник «Арс» появился в 1920 году, когда пореволюционная эмиграция только еще распаковывала чемоданы. Последний сборник вышел в Шанхае в 1946-м, когда, со вступлением смерша в Маньчжурию, невозможно было и помыслить о свободном издательском деле в Харбине. Этот последний коллективный сборник — «Остров» — лебединая песнь дальневосточной диаспоры.

 

Культурнейший из альманахов, шанхайские «Врата», публиковал произведения разных жанров. Оба выпуска открываются подборками стихотворений. Их авторы: Т. Андреева, Т. Баже-нова, К. Батурин, Б. Волков, Л. Ещин, Вс. Иванов, А. А. Несмелов, В. Обухов, М. Щербаков, В. Янковская – именно те авторы, которые вошли в антологию «Русская поэзия Китая». Средоточием собственно поэзии явились коллективные сборники. Два из них – «Семеро» и «Излучины» — издал знаменитый кружок дальневосточных поэтов «Чураевка».

 

До японской оккупации русские жили в Китае в условиях духовной свободы, сравнимой, а в чем-то и  превосходящей степень свободы на Западе. Китайская республиканская админист-рация доброжелательно относилась к выходцам из России. «Нет харбинца, который не вспоминал бы с глубокой благодарностью годы жизни, проведенные в Харбине, где жилось привольно и легко… Можно сказать с уверенностью, что на всем земном шаре не было другой страны, в которой русская эмиграция могла чувствовать себя в такой степени дома, как в Харбине.… Только теперь вижу, как мало ценили, как принимали за должное великодушное отношение китайских властей…» — вспоминала Наталия Резникова (6).

 

Это великодушие со временем иссякает. Харбинская администрация, когда возник советско-китайский конфликт 1929 года, стала настороженно относиться к культурным начинаниям эмиграции, подозревая во всяком коллективном действии «политику». Но русский язык оставался официально признанным. Врачи и юристы могли свободно практиковать, деловые люди открывали свои магазины и предприятия. В гимназиях преподавание велось на русском, по программам, учрежденным в дореволюционной России. Администрация не вмешивалась в школьную программу. Впрочем, китайский язык в ряде учебных заведений стал обязательным предметом.

 

Оторванность от родной почвы в Харбине переживалась не столь остро, как в Западной Европе. Харбин был русским университетским городом и вместе с тем многонациональным культурным центром, в котором находились землячества и общины выходцев из Российской империи – поляков и латышей, евреев и грузин, армян и татар. Когда СССР начал на паях с китайским правительством контролировать работу КВЖД и в Харбине появились советские служащие, даже и тогда атмосфера терпимости оставалась прежней. Русское население в городе, основанном русскими, было огромным, жили как у себя дома. Так продол-жалось до 1932 года, когда Маньчжурию проглотил Великий Ниппон. С приходом японцев началось разорение русских и вытеснение их из Харбина.

 

Даже в самый благополучный период, как и везде на свете, существовало имущественное расслоение. В крайней бедности жили Леонид Ещин и Борис Бета, перебивалась скудными литературными заработками Марианна Колосова. Василий Логинов, по словам Перелешина, «ходил в жутком тряпье». Но и плохо обеспеченные литераторы чувствовали себя здесь не так, как в русских диаспорах Европы. Ещин все же кормился журналистикой, а не изматывающим трудом на заводе Рено. Логинов, до того как впал в крайнюю нищету, работал в газете «Гун-бао» и сводил концы с концами.

 

Парижские судьбы намного суровее. Борис Бета, переехав во Францию, стал бездомным бродягой, затем портовым грузчиком в Марселе, где вскоре умер. Поэт князь Касаткин-Ростовский за стол и кров, без зарплаты, обслуживал  в детском приюте сорок несчастных паралитиков и дебилов; Юрий Софиев чуть свет уезжал на велосипеде мыть окна больших парижских магазинов. Для всех оставалось загадкой, как мог выживать на те ничтожные гроши, что зарабатывал, поэт Михаил Струве. Газданов долгие годы работал ночным таксистом. В то же время литераторы-харбинцы в большинстве своем занимались профессиональным трудом или подрабатывали в газетах и журналах.

 

В эмигрантской литературе Франции сложилась окаменелая иерархия. Писатели и поэты делились по поколениям на тех, кто начал печататься в России, и тех, кто стал писателем за границей. Существовали ограничивающие возрастные и иные деления. Молодые находились в тяжелом, порой безысходном положении. В Китае не было «незамеченного поколения», хотя Крузенштерн-Петерец и писала о таковом под впечатлением нашумевшей в эмиграции книги Вл. Варшавского «Незамеченное поколение». Идейные противостояния отцов и детей в Харбине не принимали напряженных форм, как это случалось в Париже. «Живя в одичавшей Европе в отчаянных материальных условиях, не имея возможности участвовать в культурной жизни и учиться… молодое поколение было обречено», — писал Газданов в парижских «Современных записках». Русская молодежь в Харбине имела возможность учиться; ей были открыты двери трех университетских факультетов, Политехнического института и др. Чувство обреченности в целом им было чуждо. Но, порой, и оно импортировалось в Харбин в прекрасной упаковке «парижской ноты».

 

Жили харбинские поэты не в «одичавшей Европе», а в стране древнейшей культуры. Совершенно особый вопрос, в какой мере сумели они ее оценить. Глядя на китайские социальные низы, не будучи, как правило, знакомы с китайской интеллигенцией, русские считали себя носителями передовой культуры. В отличие от европейских стран, где уже второе поколение эмигрантов заметно ассимилировалось и не столь уж редко стремилось раствориться в массе местного населения, в Китае русские не смешивались с коренным населением. В творческой и общественной жизни русского Китая молодежь участвовала наравне со старшими. В тридцатые годы в печати говорилось «об определенно повышающемся уровне культурной жизни дальневосточной ветви русской эмиграции» (7).

 

В богатой, но недолгой 28-летней истории пореволюционного Харбина далеко не все обстояло благополучно – серьезный советско-китайский конфликт 1929 г., сильное наводнение, разрушившее часть Харбина, экономическая депрессия тридцатых годов. Худшей из всех бед была японская оккупация: 6 февраля 1932 года японские армейские подразделения вошли в город. Через три недели было объявлено о создании марионеточного государства Маньчжоу-Го, вскоре переименованного в Маньчжурскую империю.

 

Старшее поколение поэтов в Китае – это поколение Арсения Несмелова (род. в 1889 году). К нему можно отнести Н. Алла, С. Алымова, А. Ачаира, Т. Баженову, Б. Бета, Б. Волкова, Л. Ещина, Вс. Иванова, Ф. Камышнюка, В. Логинова, В. Марта, А. Паркау, М. Щербакова. Все они проявили себя в двадцатые годы. Младшие, вошедшие в литературу в следующем десятилетии, – это поколение Валерия Перелешина (род. в 1913 г.): Л. Андерсен, В. Ветлугин, М. Волин, Г. Гранин, Е. Даль, Ф. Дмитриева, Н. Ильнек, И. Лесная, Е. Недельская, И. Орлова, В. Померанцев, Н. Резникова, Г. Сатовский, Н. Светлов, С. Сергин, О. Скопиченко, В. Слободчиков, О. Тельтофт, Л. Хаиндрова, М. Шмейссер, В. Янковская. Как видим, младшие – более многочисленная группа. Были еще и «средние» – поколение Марианны Колосовой, родившейся в начале ХХ в.: К. Батурин, М. Визи, В. Иевлева, Ю. Крузенштерн-Петерец, В. Обухов, Е. Рачинская, М. Спургот. При любой классификации кто-нибудь остается за ее рамками. В нашем случае это те, кто заметно старше несмеловского поколения: Я. Аракин, Е. Яшнов, А. Серебренникова, а также родившиеся в двадцатые годы Н. Крук, А. Кондратович, Н. Завадская. Возрастная разница между старейшим поэтом Аракиным и юнейшей поэтессой Завадской – полстолетия. Один этот факт свидетельствует о насыщенной протяженности исторического опыта, вплетенного в ткань дальневосточной поэзии.

 

Часто говорилось о том, что русскому литературному Востоку повезло меньше, чем Западу. Знаменитые дореволюционные писатели эмигрировали в Европу. Восточная ветвь литературы оказалась предоставленной себе самой. Париж слабо замечал «провинцию»,  мало следил за харбинской и шанхайской литературной жизнью. Все-таки Ачаир, Несмелов, Перелешин, Щеголев были включены в антологию Адамовича «Якорь», Щербаков печатался в «Современных записках», Щеголев – в «Числах», Рачинская – в «Иллюстрированной России». Г. В. Адамович опуб-ликовал в «Последних новостях» статью о литературной газете «Чураевка», которая «действительно говорит о литературе, действительно проникнута заботой о ней, пониманием ее, любовью к ней» (8). Об основанном в Шанхае журнале «Феникс» М. Осоргин писал: «На этот раз парижским «китам» придется заметить китайских сородичей и поздравить их с начинанием» (9). Антонин Ладинский рецензировал коллективный сборник чура-евцев «Излучины»: «Почти все стихи сборника очень высокого качества» (10). Двумя неделями раньше в той же газете появился отклик на «два прекрасно изданных тома» сборника «Врата». В 1937 году в Париже был основан толстый журнал – «Русские записки». Целью нового издания было наведение мостов между столицей Зарубежья и дальневосточной эмиграцией. Благих намерений хватило на три номера. Впрочем, и в дальнейшем здесь появились рецензии на «Тропы» А. Ачаира, «Ступени» Л. Хаиндровой, «Северные отблески» А. Жемчужного, «Цветы китайской поэзии» супругов Серебренниковых.

 

Тема литературных связей европейского и азиатского Зарубежья остается неразработанной. Но и с первого взгляда видно, что парижанами русский Харбин и Шанхай воспринимались как провинция, о которой в культурном плане многого ожидать не приходится. В большой статье Г. Адамовича об эмигрантских изданиях  находим единственную небрежно брошенную фразу о новой книге Несмелова: «Экзотична на гумилевский лад поэма Арсения Несмелова “Через океан”» (11). Сравним с отзывом в шанхайских «Вратах»: «Поэма Арсения Несмелова… не может не взволновать каждого мыслящего эмигранта… Это одна из лучших вещей талантливого дальневосточного поэта, воплотившего в себе все характерные и положительные черты, которые отмечает в нашем дальневосточном творчестве западная критика: энергию, объективность, настойчивую волю к жизни» (12).

 

Нельзя сказать, чтоб творчество русского Китая в Европе не замечали – замечали, но недостаточно, вспоминали, но редко, особой любознательности не проявляли. Все-таки дело шло к признанию, которому воспрепятствовала начавшаяся в 1939 году Вторая мировая. После войны, когда Европа лежала в руинах, когда русская литература недосчитывала многих умерших в военные годы, когда писатели находили пристанище в лагерях перемещенных лиц и когда начала заявлять о себе вторая волна эмиграции, о русском Китае уже никто не вспоминал. В первой послевоенной антологии «Эстафета» нет ни одного дальневосточного имени. Точно так же нет ни одного и в антологии  Ю. Иваска «На Западе» (1953), включившей 88 поэтов. Составитель упоминает о русском Китае единственный раз в подстрочном примечании: «Данные о харбинских поэтах, к сожалению, отсутствуют». Составителю словно не было известно, что русская литература Китая уже окончила свое существование.

 

С Востока глядели на Запад с восхищением, ожиданием, приятием, даже когда парижские «Русские записки» в решительных тонах писали о провинциальности Дальнего Востока, где «литературная жизнь Запада и России проходит, почти не оставляя следа» (13). Но, вглядываясь теперь сквозь десятилетия, мы видим несколько иную картину. К российской и западной эмигрантской литературе поэты-дальневосточники относились с живым интересом. Л. Ещин знакомил Харбин с Маяковским. Логиинов часами говорил о любимом им Брюсове. Общепризнанным мэтром считали Андрея Белого. Несмелов переписывался с Цветаевой. Сергин, по словам мемуариста, «бредил Цветаевой». Ранний Алымов весь во власти И. Северянина. Следовал Северянину и Михаил Спургот. Сатовский, по словам Перелешина, обожал стихи Поплавского и знал их наизусть. Яшнов, когда еще жил в Петрограде, встречался с Вячеславом Ивановым, Сологубом и Блоком; память о встречах осталась у него на всю жизнь. Влияние Блока испытывали на себе поэты чураевского сборника «Излучины». Не избежала этого влияния и Мария Визи, которая первой перевела Блока и Гумилева на английский. Блока называл среди своих учителей Перелешин. Блоковские отражения находим в одном из самых первых харбинских сборников – в книге Ф. Камышнюка «Музыка боли» (1918). Л. Хаиндрова, Н. Резникова, а позднее О. Тельтофт продолжали ахматовскую лирическую линию. Н. Петерец восхищался стихами Г. Иванова. Н. Светлов вдохновлялся Есениным, М. Спургот написал о Есенине поэму. Пристальное внимание вызывали многие парижане – В. Ходасевич, А. Ладинский, Г. Адамович, В. Смоленский, Д. Кнут, А. Штейгер, Л. Червинская. Все они «воспринимались живо и радостно» (14). Наталия Резникова помещала в «Рубеже» отзывы на новые книги поэтов-эмигрантов, живших на Западе. При всем знакомстве (порой недостаточном) с культурной жизнью эмиграции на Западе с конца 1920-х гг. участились попытки осознания своей региональной самоценности. «На Западе русское творчество получает некоторый изломанный, туманный, пессимистического характера оттенок. Разочарование в русском опыте, с одной стороны, раздражение против союзников с другой, пресыщенное искусство западноевропейских соседей-писателей – все это налагает на русское западное творчество свой особый отпечаток… На Востоке нет и не может быть западного урбанизма. Жизнь здесь беспроблемнее, проще, суровее, но красочнее. Мы живем на Востоке. Мы держим направление на Россию» (15).

 

Над многообразием пристрастий и вкусов царил Гумилев. В представлении харбинских акмеистов его творчество связывалось «с той стальной деловитостью, которой характеризуются хотя бы фигуры наших дальневосточных деятелей – мореходов и землепроходцев (16). В стихах Гумилева привлекало чувство уверенности в себе и в жизни, широта и смелость порыва. Учениками Гумилева считали себя Волков, Обухов, Перелешин, Андреева. Акмеистическое направление оставалось в дальневосточной поэзии преобладающим. В конце 1920-х гг. возник кружок «Акме», выпустивший свой сборник «Лестница в облака», который открывается стихотворением, посвященным Гумилеву. В 1930-е образовался «Круг поэтов», следовавший традициям «Цеха поэтов», основанного Гумилевым. Перелешин до своего отъезда из Китая определенно считался акмеистом. В 1938-м вышел «Гумилевский сборник» с участием Несмелова, Ачаира, Хаинд-ровой, Перелешина.  

 

Отсутствие подлинной литературной среды восполнялось литературными кружками. Еще в 1919 г. образовалась недолговечная студия «Кольцо». Из поэтов, оставивших свой след в литературе, в кружок входили Алымов и Камышнюк. Алымов любил разговоры с начинающими поэтами. «Говорил о хаосе, из которого родится космос, о звуках сфер, слышных лишь артисту, о том, что говорил Блок. Для харбинской молодежи все это было ново… Беседы с Алымовым оставляли в умах след несравненно более глубокий, чем его стихи».

 

Харбинская поэзия начиналась с модернизма, если не прини-мать во внимание любительских версификаций в дореволю-ционных газетах Харбина. Под влиянием футуристов находился молодой Венедикт Март. Он печатался в Харбине с 1918 г. еще когда жил во Владивостоке. Под влиянием Игоря Северянина находился Сергей Алымов. В Харбине он поселился в 1917 г. после долгих странствий по Востоку и Австралии. Его «Киоск нежности» (1920), весь полный изысков в духе отца эгофутуризма, мгновенно стал местной сенсацией. Впрочем, был и еще один весьма популярный поэт – Владимир Танин. О нем известно из воспоминаний Крузенштерн-Петерец: «Бывший белый офицер из отряда не то атамана Семенова, не то Унгерна, чахоточный, начиненный наркотиками». Он издал в 1920 г. свои «Грустные песенки», и эти песенки пел весь Харбин. Они исполнялись в кинотеатрах, в барах и вышибали слезу своей надрывной сентиментальностью. Через пятнадцать лет, когда Харбин прочно забыл Танина, его «грустные песенки» пережили второе рождение в Шанхае в репертуаре прибывшего туда в 1935 году Вертинского. Авторство песенок приписывали Вертинскому, о настоящем авторе знали бывшие харбинцы.

 

Ко времени отъезда Алымова в СССР (1926) возникло в Харбине литературное содружество, просуществовавшее девять лет. Первое собрание проходило 20 марта 1926 года под неопре-делившимся названием – «Кружок ХСМЛ-журнала». Основателем был тридцатилетний хорунжий Сибирского казачьего войска поэт Алексей Алексеевич Грызов, писавший под псевдонимом Ачаир. Его творчество вплотную связано с личным жизненным опытом; в стихах представлены темы казачества, сибирского областничества, Гражданской войны, миссии России. В Харбин он попал в 1922 г. Вскоре нашел работу в Христианском союзе молодых людей. Генеральным секретарем этой организации был американец Хейг. Ачаир стал его помощником. Организация, ее цели пришлись ему по душе, так что уже в следующем году он опубликовал брошюру «Русский христианский союз молодых людей в Харбине». Ему-то и пришла мысль основать кружок молодежи на базе ХСМЛ. Сначала это были регулярные, но без четкой программы «вечера под зеленой лампой».  Речь шла только о кружке любителей литературы. Но на первом же вторнике выяснилось, что среди собравшихся не только читатели, любители стихов, но и поэты. Ачаир предложил назвать кружок «Молодой Чураевкой». Чтимый им писатель, сибиряк Георгий Гребенщиков в 1925-1926 гг. стал широко известным как автор эпопеи «Чураевы». Тогда же внимание эмиграции было привлечено к работе Гребенщикова по основанию русского культурного центра – деревни Чураевки – в штате Коннектикут. По мысли Ачаира, подобные центры должны возникать и в других местах русского рассеяния. Гребенщиков писал Ачаиру: «Вот и давайте, и открывайте там в Харбине отделение Чураевки – свой кусок земли, свой дом, своя инициатива, творчество – и теорию, словом, прямо в действие, в веселую забаву» (17).

 

 

О «Молодой Чураевке», позднее называвшейся просто «Чураевкой», оставили мемуары поэты Резникова, Слободчиков, Крузенштерн-Петерец, Перелешин, Волин, Андерсен. У Слободчикова находим воспоминание, относящееся к моменту зарождения Чураевки: «Однажды после очередной встречи у Александры Паркау группа молодежи, не желая расходиться, еще долго толковала на улице возле ее дома. Как передавали, к группе подошел поэт Алексей Ачаир (Грызов) и предложил продолжить дискуссию в помещении гимназии Христианского союза молодых людей…» (18). По словам Лариссы Андерсен, в «Чураевке» по инициативе Ачаира читались вслух и обсуждались русские книги. «В Чуравке мы читали доклады, выступали со своими стихами, занимались студийной работой» (19). Первое время встречались раз в месяц, но вскоре стали собираться дважды в неделю. По вторникам организовывались открытые вечера, на которые собиралась харбинская публика; исполнялись музыкальные произведения, читались стихи. Выступали с докладами А. Ачаир, Вс. Иванов, журналист Сатовский-Ржевский. Побывал в «Чураевке» и живший некоторое время в Харбине Н. К. Рерих. По пятницам в узком кругу поэтической молодежи шла студийная работа, разбор и критика новых стихотворений чураевцев, обсуждение теоретических работ по стиховедению. Как некогда в гумилевском «Цехе поэтов», лейтмотивом студийной работы стал вопрос поэтического мастерства. В пятницах участвовали Андерсен, Волин, Обухов, Резникова, Светлов, Хаиндрова, Шмейссер, а также критик и прозаик П. Лапикен. Число участников росло, к кружку присоединились Ветлугин, Гранин, Иевлева, Ильнек, Коростовец, Недельская, Орлова, Перелешин, Петерец, Померанцев, Сергин, Соболева, Тельтофт, Виктория Янковская, жившая в Корее и бывавшая наездами в Харбине. Некоторые поэты приходили от случая к случаю: Андреева, Визи, Колосова, Копытова, Крузенштерн, Логинов, Несмелов, Рачинская, Г. Сатовский, Яшнов. Трудно назвать имена тех, кто не посетил «Чураевку» ни разу. Приходили и прозаики – исключительно талантливый Б. Юльский, А. Хейдок, В. Рамбаев. В «Чураевке» исключались богемность, авангардизм, гражданская тема, политика, ориентация на литературную моду. «Характерной особенностью работы студии, –  вспоминал В. Слободчиков, – было попеременное увлечение поэтами разных направлений» (20). Чураевка заменяла собой настоящую воспитывающую литературную атмосферу, играла формирующую для молодежи роль.

 

Перемена произошла в 1933 г., когда Петерец и Щеголев надумали преобразовать «Чураевку» в «Круг поэтов». Хотя это общество и просуществовало очень непродолжительное время, его создание означало раскол, смещение Ачаира как руководителя, смену вех, политизацию. С упрочением власти японцев в Харбине «Чураевка» стала хиреть. ХСМЛ, при  котором сформировался кружок, подвергся нападкам со стороны русских монархистов и фашистов.

 

Конец «Чураевки» обозначился внезапно – 6 декабря 1934 г., когда город облетела весть о двойном самоубийстве поэтов Сергина и Гранина. Регулярные встречи прекратились. К тому времени многие чураевцы уже уехали из Харбина, закрылась и «Чураевка», единственная литературная газета русского Китая.

 

Кружок оставил после себя многообразное наследие. Он воспитал два поколения дальневосточных поэтов. В конечном счете, ему обязана поэзия не только Харбина, но и Шанхая. За годы существования «Чураевки» в Харбине вышло более сорока поэтических сборников. Многие из них принадлежат перу связанных с «Чураевкой» поэтов старшего и среднего поколений: «Кровавый отблеск» и «Без России» Несмелова; «Створа триптиха» Логинова и его же «Харбин в стихах» (под псевдонимом Капитан Кук); «Беженская поэма», «Поэма еды» и «Сонеты» Вс. Иванова; «Стихотворения» М. Визи, «Ключи» Е. Рачинской; «Армия песен», «Господи, спаси Россию», «Не покорюсь» и «На звон мечей» М. Колосовой. Из поэтов младшего поколения выпустили книги Скопиченко, Гроссе, Орлова, Светлов. Десять бывших чу-раевцев издали свои первые книги (а в некоторых случаях единственные) уже после закрытия кружка: Андерсен, Дмитриева, Недельская, Обухов, Перелешин, Резникова, Сатовский, Тельтофт, Хаиндрова, Энгельгардт. В их сборниках чувствуется атмосфера, настроения, интонации, усвоенные на чураевских встречах. Чураевцы много печатались в периодике, без них немыслим литературный облик журнала «Рубеж». Они участвовали в альманахах «Лестница в облака» и «Багульник», выпустили коллективные сборники «Семеро» и «Излучины», в которых представлены счастливые удачи тогда еще очень молодых поэтов.

 

«Китайская культура прошла мимо почти всех нас, выросших в Харбине», – вспоминала Н. Резникова (21). Поэтесса имела в виду лишь свое ближайшее окружение. В действительности же далеко не все поэты оказались в такой степени изоляционистами. Интерес к приютившей их стране проявлялся в двух направлениях. Во-первых, осуществлен перевод на русский язык большого числа поэтических произведений разных периодов китайской литературы. Во-вторых, в оригинальных стихах многих поэтов присутствует местный колорит, образность, реалии. Первым по времени переводчиком был поэт Семен Степанов. Первую антологию китайской поэзии издал в 1926 г. Яков Аракин. Еще одна антология – «Цветы китайской поэзии» – вышла в 1938 году под редакцией А. и И. Серебренниковых. «Перед нами встает новый незнакомый, прекрасный, поэтический мир», – писал об этой антологии рецензент «Русских записок» (22). Была издана еще одна антология – «Стихи на веере» Валерия Перелешина, но вышла в свет она, когда переводчик уже из  Китая уехал. Книгу переводов издал в 1946 г. Н. Светлов (Ай Цин. «К солнцу»). Превосходно знал китайский язык и переводил древних поэтов Ф. Камышнюк. Среди других переводчиков китайской лирики – В. Март и М. Щербаков. Все эти и прочие переводы, собранные вместе, могли бы составить отдельный томик – ценный и сам по себе, и как особый жанр в творчестве наших дальневосточников.

 

Тысячи и тысячи раз дальневосточные реалии, мотивы, пейзажи входили в стихи русских поэтов Китая. Сопки Маньчжурии, желтая Сунгари, лица, виды, уличные сценки, рикши, китайские виньетки, музыка, праздники, заклинания, тайфуны, драконы, храмы, даосские боги – все это цветисто, одушевленно впервые пропитало ткань русского стиха. Каждый поэт открывал свой заветный уголок «второй родины». Николай Шилов находит  окрыляющее вдохновение в горах Хингана:

 

Молчи! И стой! И внемли тишине

И эху дальнему Осанны.

Когда нельзя молиться в глубине,

Молись на паперти Хингана.

 

Т. Андреева репродуцирует старинный пейзажный свиток, которым она залюбовалась в храме  Ми-Син:

 

Пейзаж китайский примитивно просит.

Тут верная жена нашла блаженство,

Чешуйчатый дракон свивает в кольца хвост

И тайных знаков страшно совершенство.

 

В одеждах длинных старец и монах,

Безмолвные, о чем-то грозно спорят;

Потоки золота в округлых облаках

Бросают свет на розовые горы…

 

В. Перелешин вдохновляется пением китайской скрипки хуцинь:

 

Чтоб накопить истому грустную,

Я выхожу в ночную синь,

Вдали заслыша неискусную

И безутешную хуцинь.

 

…Так сердце легкое изменится:

Я слез невидимых напьюсь

И с музой, благодарной пленницей,

Чужой печалью поделюсь.

 

Повезло в русских стихах Пекину. Русскими ритмами Перелешин прославляет храм Лазурных Облаков. В его изображении встает перед нами тенистая пекинская улица, где вязы над головой срослись в сплошной навес:

 

Ночь, весна. От земли тепло.

Эта улица – «чжи жу фа»:

выпевается набело

поэтическая строфа.

 

Ностальгически вспоминает старый Пекин Мария Визи:

 

На закате побренчав гитарами,

рано спать ложились старики;

молодежь прогуливалась парами,

и в садах пестрели цветники…

 

…А потом зарделось в небе зарево,

донеслась до города беда –

отобрали новые хозяева

нажить многолетнего труда.

 

Для Марии Коростовец Пекин – самый странный город на свете; там

 

…задумчивые ивы

В зеркале озер

Наблюдают сиротливо

Лотосов ковер.

 

…влекут по глади четкой –

Тсс… не надо слов…

Ярко убранные лодки

Вглубь восьми веков.

 

Из больших городов – на полустанки. В желтых маньчжурских равнинах находит Сатовской-Ржевский «русский печальный оазис» – станцию Аньда, где «в любом из домов здесь пришельца зовут / К бесконечному русскому чаю». Или станция Цицикар, там

 

…и тысячу лет назад:

Шли они, опустив глаза,

Наклонив над дорогой лбы,

Человек и тяжелый бык.

                              А. Несмелов

 

А вот станция Барим в предгорьях Хингана:

 

Как горячи лучи! Как крепок запах хвои

И терпкий аромат багульника и трав!

Какая полнота в сияющем покое,

Топазов, бирюзы и хризолитов сплав!

                                            Е. Рачинская

 

Вошла в русскую поэзию и отъединенная от мира маньчжурская степь, где долгие годы жила Ирина Лесная:

 

Над розовым снегом, в закатной тени

Низать вдохновенные строки…

Ах, эта влюбленность в алмазные дни

Из детства берёт истоки.

 

Или:

 

Пахучий воздух никнет горячо

К ветвям, которых ветер не колышет.

Мой домик, как в майн-ридовском ранчо,

Зарос травой почти до самой крыши…

 

Всего больше написано было стихов о Харбине – то изысканных, то незамысловатых, как вот эти строки Елены Даль:

 

За годиной пронеслась година –

Мирный труд, покой и благодать…

В Харбине я вырастила сына,

В Харбине похоронила мать.

 

И теперь ни от кого не скрою,

Милым городом покорена,

Что мне стала родиной второю

Приютившая меня страна.

 

Реалии Харбина врываются даже в молитву русского беженца:

 

И, занывши от старых ран,

Я молю у тебя пред иконами:

Даруй фанзу, курму и чифан

В той стране, что хранима драконами.

                                                  Л. Ещин

 

Китайской кистью рисует Вс. Иванов эмалевые сумерки:

 

Изогнутое дерево

Прорисовала кисть.

Лазорево и хмелево

В полях дымки свились.

 

И близко над оврагами

Из глины битый дом

Уж светится бумагою

Заклеенным окном.

 

Харбин Варвары Иевлевой – город на скрещении пыльных дорог, яркий, шумный, наводящий дурманные сны, город, который непременно вспомнится и в смертный час. Та же уверенность и у Перелешина:

 

Невозвратное счастье! Я знаю спокойно и просто:

В день, когда я умру, непременно вернусь в Китай.

 

Харбин Георгия Гранина – утренняя Сунгари, где «что-то радостно-немудрое / поет китаец вдалеке». И такой прозрачный, задумчивый, легкий покой, что: «Вот так, не думая о будущем, / я просидел бы сотни лет». Или импрессионистская харбинская зарисовка Алексея Ачаира:

 

Мы будем пить вино

в китайской лавчонке,

где фрукты и гвозди

лежат меж сластей.

 

Смотри, как красиво

у острова джонки

слепились, как грозди,

в ажуре сетей!..

 

Знаменитые «Стихи о Харбине» – грустный, мужественный, провидческий триптих Арсения Несмелова. Поэт делится своими горькими предчувствиями:

 

Милый город, горд и строен,

Будет день такой,

Что не вспомнят, что построен

Русской ты рукой.

 

Пусть удел подобный горек,

Не опустим глаз:

Вспомяни, старик историк,

Вспомяни о нас.

 

В марионеточном государстве Маньчжоу-Го вводилась придирчивая цензура. Власти проводили политику японизации. Почтовое сообщение между Харбином и Шанхаем неоднократно останавливалось. Японцами был закрыт юридический факультет, замечательное культурное достижение харбинцев. Русские интересы систематически ущемлялись. На харбинских книгах местом издания иногда стали указывать Шанхай. Несмелов (под псевдонимом Н. Дозоров) выпустил в Харбине поэму «Георгий Семена», обозначив местом издания швейцарский город Берн.

 

В 1935 году СССР продал долю КВЖД Маньчжурской империи, что дало толчок харбинскому исходу. Задолго до того уехали в США Визи, Андреева, Алл, Волков, Баженова. Некоторых поэтов к тому времени уже не стало в живых (Ещин, Б. Бета). Еще в 1920-е гг. вернулись в СССР Март и Алымов. Вс. Иванов перебрался в Мукден, позднее в Шанхай. Из немолодых поэтов только Аракин, Несмелов, Ачаир и Логинова до конца оставались в Харбине. Кое-кто уезжал в СССР, другие, не желая жить под японским прессом, разъезжались по китайским городам. Многие устремились в Шанхай, который давал больше возможностей. Русское население Шанхая росло. Сохранились статистические данные: в начале ХХ в. русских здесь было 47 человек; в начале Первой мировой войны – 361; в начале Гражданской – 700-800; в 1937 г. русская колония насчитывала 27000; в числе этих тысяч – много бывших харбинцев.

 

После уютного патриархального города на Сунгари гигантский муравейник на Вампу представлялся чуть ли не столицей мира. Уезжали, сознавая безрадостность перспектив в городе, который для многих стал родным, в котором прошли детские годы. В сравнении с полурусским Харбином Шанхай оказался настоящей заграницей. Русский язык мог быть в помощь только в тех случаях, когда ищущий работу находил её на русских предприятиях, в магазинах, ресторанах, редакциях. Англоязычное влияние доминировало. Ради трудоустройства нужно было срочно учить английский. Раньше других перебрался в Шанхай К. Батурин. В 1929-м появился там Спургот и стал работать в газете «Шанхайская заря». В 1933 г. через Корею приехала Л. Андерсен. В 1934 г. Колосову выселили из Харбина японцы, она вынуждена была уехать в Шанхай. В 1937 г. сюда перебрался М. Волин. В разные годы переселяются Иевлева, Вс. Иванов, Лесная, Крузенштерн-Петерец, И. Орлова, Н. Петерец, Померанцев, Резникова, Светлов, Скопиченко, Слободников, Тельторф, Шилов, Щеголев, Щербакова, Яшнов. В 1940-м – Сатовский. Последними, в 1943 г., появились в Шанхае Хаиндрова и Перелешин. Литературный Харбин заметно опустел. Почти вся «Чураевка», которая составляла ядро литературы русского Китая, обосновалась в Шанхае. Процесс оказался аналогичным переселению эмигрантской культуры Европы за океан, однако в Китае исход начался несколькими годами раньше.

 

Литературная жизнь теперь протекает в двух руслах – харбинском и шанхайском. В Харбине прояпонское бюро по делам российских эмигрантов прибрало к рукам все организации, включая несколько маленьких литературных кружков. Русское творчество, однако, не иссякло. Как это ни парадоксально, в подневольном Харбине, а в не более свободном Шанхае вышли почти все лучшие поэтические книги русского Китая: «Лаконизмы», «Полынь и солнце», «Тропы», «Под золотым небом» А. Ачаира; «Полустанок», «Протопопица», «Белая флотилия» А. Несмелова; «В пути», «Добрый улей», «Звезда над морем» В. Перелешина; «Песни земли» и «Ты» Н. Резниковой; «Ступени» и «Крылья» Л. Хаиндровой; «Цветы в конверте» Ф. Дмитриевой; «У порога» и «Белая роща» Е. Недельской; «Бренные песни» О. Тельфорт; «Золотые кораблики» Г. Сатовского; «Песчаный берег» В. Обухова.

 

Последними поэтическими книгами русского Харбина были «Жертва» Перелешина, жившего уже в Шанхае, поэма Сатовского «Великая Восточная Азия» и посмертное «Светлое кольцо» Нины Завадской. Эти три книги изданы в 1944 г. Совсем под занавес, в 1945-м г. вышел харбинский коллективный сборник «Лира»; его участники – Фаина Дмитриева, сёстры Алла и Вера Кондратович, Елена Недельская, Арсений Несмелов, Елизавета Рачинская, Михаил Шмейссер.

 

Мемуаристы вспоминали о Харбине ностальгически. «Прелесть Харбина, – писала Е. Рачинская, – заключалась в сочетании всех атрибутов больших культурных центров, где люди нередко задыхаются от одиночества, с прочно налаженным патриархальным, чисто русским бытом, в котором было что-то уютно-провинциальное. Царило широкое русское гостеприимство… Люди… поддерживали между собой живую связь, и каждый чувствовал себя членом одного большого целого, в котором и ему находилось место» (23). Русский Харбин как бы ступенями приближался к своему концу, но настоящий конец пришел в августе 1945 г. Ачаир и Несмелов в числе других 15000 харбинцев были насильно увезены в СССР. Логинов через несколько месяцев после прихода советских войск умер в харбинской больнице. Тогда же «на крыльце чужого дома» умер и Яков Аракин.

 

Шанхай – вторая часть поэтической дилогии. Литературная жизнь в Шанхае вспыхнула в тридцатые годы и длилась до начала пятидесятых. Говорить в отдельности о шанхайской или харбинской ноте невозможно. К тому же это даже не два периода, разделенных во времени, хотя литературный Шанхай и просуществовал на два, на три года дольше. Независимо от города в Китае, где жили поэты, их творчество отличалось определенной тональностью. Их редко спутаешь с поэтами других культурных центров эмиграции – Берлина, Парижа, Праги, Белграда, Варшавы, Риги, Ревеля. Из всех культурных центров русский литературный Китай отличался наибольшей изолированностью, даже провинциальностью (хотя не до такой степени, как довоенная Америка) и наименьшим следованием литературной моде. От культурных центров Харбин был отделен расстоянием, но не обделен талантами. Талантливых русских поэтов здесь оказалось больше, чем, скажем, в Польше или на Балканах. «Они принесли с собою из России символизм и акмеизм, влияние Маяковского, Есенина, Пастернака и даже Северянина, а затем изжили эти влияния каждый по-своему» (24). Однако именно литература, и прежде всего поэзия, стала ведущей формой творчества.

 

Насколько известно, первым русским стихотворцем, издавшим свои сборники в Шанхае, был Лев Гроссе, сын бывшего российского консула, поэт неопушкинского направления, с безразличием прошедшей мимо поэтики серебряного века. В 1926 году одна за другой вышли четыре его книги: «Грехопадение», поэма «Кремль», «Песня жизни», и «Видение». Плодовитый Гроссе продолжал выпускать в Шанхае свои книги и в конце 1920-х гг. Первый шанхайский сборник, вышедший в тридцатые годы (если не считать того же Гроссе), – «Путь изгнанника»  Ольги Скопиченко. В 1934 г. вышла отдельным изданием поэма А. Несмелова «Через Океан». В том же году выходит книжка «Сторукая», окрашенная восточным колоритом любовная лирика Николая Светлова.

 

Точно новый Будда Сакьямуни

Я пленен надмирной красотой.

Пусть зима, пусть холод… Я – в июне!

Я уже за радостной чертой.

 

В 1936 г. изданы «Стихотворения II» Марии Визи – холодный огонь, прозрачные, хрупкие строки, предвещающие значительного поэта.

 

Что же помнить солнечные дали

В той стране, где вечный май блестит,

Где в оправе розовых азалий

Голубое озеро лежит.

 

Самыми щедрыми на поэтические сборники, изданными в Шанхае, стал 1937 г.: «Дорога к счастью» В. Валя, «Огонь неугасимый» А. Паркау, «Медный гул» М. Колосовой, ее пятый, последний сборник. Печатавшая множество стихов ради заработка, в собственных книгах Колосова оставалась верной своей тематике. Ее тема варьирует, и варианты можно проследить по названиям разделов «О державе Российской», «Старая и новая Россия», «Под властью интервентов», «На страже России»… Говорили, что Колосова исписалась, но лирический напор по-прежнему ощущался.

 

Копыта цокали о камень…

Нас двое в мире – конь и я;

А там, в пространстве за хребтами,

Темнеет Родина моя.

 

Значительная в истории дальневосточной поэзии книга Лариссы Андерсен «По земным лугам» вышла в 1940 г. в Шанхае. «Она принимает жизнь, как светлую, но суровую епитемью… Она монолитна. Ее вещи как бы вырезаны из одного целого куска материала», – писал о стихах Андерсен А. Вертинский (25).

 

Затем вышли еще «Остывшие ночи» Л. Энгельгарда; второй (более слабый) сборник Паркау «Родной стране»; «Отгул» опытнейшего Щербакова и «Мистические розы» Изиды Орловой, метавшейся между индийским мистицизмом и искусством. Последние сборники, выпущенные в Шанхае, – это «Стихи» Крузенштерн-Петерец, «Сердце» Хаиндровой (тираж этой книги был уничтожен, и сохранились только несброшюрованные экземпляры, привезенные автором в СССР) и «Стихи» Е. Яшнова, изданные посмертно в 1947 г. Посмертное издание лирики старейшего поэта символизирует заключительный аккорд шанхайской ветви русской поэзии.

 

В Шанхае издавались журналы – «Парус», «Прожектор», «Феникс», «Сегодня». Вышло два солидных выпуска альманаха «Врата». Развивалась кружковая жизнь. Вместо одного объединяющего центра появилось несколько кружков. Эмиграция, заметно раздробленная еще в Харбине, и на новом месте консолидироваться не смогла.  «Литературные кружки, – писал Волин, – можно было считать по дням недели: были «Понедельники», «Вторники», «Среды», «Четверги», «Пятницы» и, если не ошибаюсь, было также литературное объединение «Суббота» (26). Недолго просуществовал отличавшийся богемными наклонностями ХЛАМ (художники, литераторы, артисты, музыканты).

 

В 1933 г. организуется недолговечная «Шанхайская Чураевка» с участием Гроссе, Петереца, Крузенштерн, Светлова, Слобод-чикова, Спургота, Петрова, Сухатина. Как в свое время в Харбине, они начали с «вечеров под зеленой лампой». В 1934 г. после кончившейся ничем попытки объединиться с кружком «Понедельник» они основали «Цех поэтов», в котором ведущую роль взял на себя динамичный Н. Петерец. Он сознательно стремился к тому, чтобы литература Китая переросла свою ограниченность, преодолела провинциализм. Его главным ориентиром стало качество, художественность.

 

Содружество «Понедельник» было организовано Щербаковым. В «Понедельнике» участвовал Слободчиков. Кружок собирался в квартире Валентина Валя, прозаика, журналиста и поэта, впрочем, поэта слабого. Одновременно существовал кружок «Среда», встречался он у Александры Паркау. Выступать со стихами она начала еще в 1917 г. в харбинской прессе. Ее можно считать первым по времени профессиональным поэтом из всех когда-либо печатавшихся по-русски на китайской земле. Ни к какому литературному направлению она не примыкала. Переводила Блока и Брюсова на французский, читала доклады о символистах, но ее собственных стихов новые течения ХХ в. мало коснулись.

 

В годы войны эмигрантская литература Балкан, Польши, Прибалтики, Франции молчала. Закрылись ведущие газеты – «Последние новости» и «Возрождение»; прекратили существование «Русские записки», а в начале 1940 года – важнейший журнал Зарубежья «Современные записки». Писатели перестали печататься. Исключение составляли немногие, кто стал сотрудничать в оккупационной прессе, например в издававшейся нацистами газете «Парижский вестник». Литературная жизнь Зарубежья питалась воздухом свободы, и именно поэтому в военные годы остались  только два культурных центра эмиграции – один в США, другой в Шанхае. Но война подошла вплотную к Шанхаю. Японская оккупация разрушила экономику города. Началась полуголодная жизнь. Над всем Китаем нависла угроза стать составной частью «Великой Восточной Азии» под властью Японии. «Эти годы в Шанхае и других городах Дальнего Востока – писал Н. Щеголев, – многих русских людей “c душой и талантом” подкосили, обескрылили, обескровили или надорвали, опять-таки или физически или морально» (27). Словно продолжая Щеголева, В. Перелешин вспоминает: «От тогдашней шанхайской действительности хотелось бежать, но бежать было некуда. На севере было еще хуже, еще голоднее и холоднее, а границы были закрыты» (28). В те голодные и холодные годы литературная жизнь Шанхая достигла своего апогея. Перед Второй мировой войной она как бы набирала силы, в военное время и в первый послевоенный год она жила наиболее интенсивно. В ту пору написано немало превосходных стихотворений, которые останутся в русской литературе.

 

В 1943 г. возник кружок «Пятница», участниками которого являлись Л. Андерсен, В. Иевлева, М. Коростовец, Ю. Крузенштерн-Петерец, В. Перелешин, В. Померанцев, Л. Хаиндрова, Н. Щеголев – бывшие харбинцы-чураевцы, кроме Коростовец и Иевлевой. В течение двух лет поэты собирались по пятницам и занимались студийной работой. Это служило им единственной возможностью, так как «работать литературно, высказываться художественно было негде из-за цензуры, безбумажья и прочих скорпионов войны» (29). Жили надеждой на скорое военное поражение Японии. «Пятницу» справедливо считают младшей сестрой «Чураевки». Эту преемственность сознавали сами участники кружка. И там и здесь следовали заветам акмеизма. И в «Чураевке» и в «Пятнице» ценились культура стиха, ремесло, не только талант, но и умение мастерски использовать его. Во время студийных занятий возникла литературная игра: назначались темы и, написав их на клочках бумаги, вытягивали наугад одну, на которую все участники должны были написать стихотворение к следующей встрече. Стихи разбирались, критиковались. Всего можно проследить около двадцати тем, таких как Россия, поэт, зеркало, светильник, море, химера… Сборник «Остров» вышел в 1946 г. и весь составлен из стихотворений, написанных участниками «Пятницы». Помещение перестроенного гаража, в котором два года собирались по пятницам поэты, представлялось им островком в бурном опасном океане. На этом островке несколько человек, преданных художественному слову, чувствовали себя в безопасности, в окружении друзей, в отрешенности от страшного мира. Несмотря на то, что стихи «Острова» написаны на заданные темы, сборник включил стихотворения  уже сложившихся поэтов.

 

В 1947 г. начался второй «китайский» исход. Первым был харбинский, вторым стал шанхайский, также растянувшийся на несколько лет. Перелешин, например, покинул Китай в 1952-м. Многие репатриировались в СССР: Гроссе, Вс. Иванов, Иевлева, Померанцев, Светлов, Слободчиков, Спургот, Хаиндрова, Щеголев. Во Францию уехала вышедшая замуж за француза Л. Андерсен, в Копенгаген – Н. Резникова вместе с мужем-датчанином. С трудностями выбрался в Сайгон Щербаков. Многие уезжали в Южную Америку: Изида Орлова – в Аргентину, Батурин, Крузен-штерн-Петерец, Перелешин – в Бразилию. Через Филиппины попала в Бразилию Колосова, закончившая свой жизненный путь в Чили. И. Лесная эмигрировала в Парагвай. Ольга Скопиченко в числе других пяти с половиной тысяч шанхайцев выехала на принадлежащий Филиппинам остров Тубабао. Некоторые русские литераторы, в конце концов, обосновались в Австралии (Недельская, Коростовец, Волин, Рачинская, Софонова). Несколько поэтов окончили свой жизненный путь в США: Батурин, Крузенштерн-Петерец, Резникова, Скопиченко, Визи, Янковская. Они продолжали писать и печататься в Америке, но китайский период русской поэзии кончился, когда последний из поэтов покинул оказавшуюся к ним гостеприимной китайскую землю, «ласковую мачеху» по словам Перелешина.

 

Харбинско-шанхайскому Зарубежью суждено было пережить три исхода (из России, из Харбина, из Шанхая), два периода рассеяния (один по Дальнему Востоку, другой – по всему миру), а если говорить об индивидуальных судьбах, то на долю людей выпало по три, а то и по четыре эмиграции. По слову Ачаира –

 

И за то, что нас родина выгнала,

Мы по свету ее разнесли.

Русская поэзия Китая   Русская поэзия Китая   Русская поэзия Китая

 

Примечания:

1. Таскина Е. Поэтическая волна “Русского Харбина» (20-е – 40-е годы). // Записки русской академической группы в США. 1994. Т. 26. С. 244.

2. Русская поэзия Китая. Антология. / Сост. Вадим Крейд,  Ольга Бакич. –  Москва:  Время, 2001. 720 C.    (Поэтическая библиотека. Русская зарубежная поэзия).

3. Перелешин В. Русские дальневосточные поэты.// Новый Журнал. 1972.  №107.  C. 255.

4. Дяо Шаохуа. Художественная литература зарубежья в городе Харбине за  первые 20 лет (1905-1925 гг.) // Россияне в Азии. 1996. №3. С.108.

5. Дяо Шаохуа. Художественная литература зарубежья в городе Харбине за первые 20 лет (1905-1925 гг.) // Россияне в Азии. 1996.  №3.  С. 76.

6. Резникова Н. В Русском Харбине. // Новый Журнал. 1988. №172-173. С. 385.

7. Щербаков М. Литература и книгоиздательство. // Врата: альманах. – Шанхай. 1935. Кн. 2. С. 238.

8. Адамович Георгий. Литературные заметки. // Последние новости. 1934. 29

марта.

9. Осоргин Мих. Феникс. // Последние новости. 1935, 10 октября.

10.  Ладинский Антонин. Харбинские поэты. // Последние новости. 1935. 27 июня.

11. Адамович Георгий. Литературные заметки. // Последние новости. 1934. 6 

декабря.

12. Щербаков М. Литература и книгоиздательство. // Врата. 1935, кн. 2. С. 238.

13. И. Ф. Эмигрантские писатели. // Русские записки. 1937. №1. С. 323.

14. Перелешин В. Два полустанка. Russian Poetry and Liberty. Life in Harbin аnd Shanghai 1930-1950. – Amsterdam: 1987.  Р. 27.

15. Багульник. Литературно-художественный сборник. – Харбин: б.и., 1931.

16. Там же.

17. Рубеж. 1940. № 24.

18. Русский Харбин. / Сост. Е. Таскина. –  М: Изд-во МГУ. 1998. С. 67.

19.  Резникова Н. В русском Харбине. // Новый Журнал. 1988. №173. С 392.

20. Русский Харбин. / Сост. Е. Таскина. – М: Изд-во МГУ. 1998. С. 72.

21. Резникова Н. В русском Харбине. // Новый Журнал. 1988. №172. С. 172-173.

22. Русские записки. 1939.  №14. С. 199.

23. Рачинская Е. Калейдоскоп жизни. – Париж: YМСА-Press. 1990. С. 121.

24. Перелешин В. Русские дальневосточные поэты. // Новый Журнал. 1972. №107.

25. Шанхайская заря. 1940. 4 апреля. № 24.

26. Волин М. Гибель Молодой Чураевки. Воспоминания.  // Новый Журнал.  № 209, 1997. С. 235.

27. Остров. Сборник. – Шанхай: Дракон. 1946. С. 11.

28. Перелешин В. Два полустанка. – Amsterdam: 1987. С. 101.

29. Щеголев Н. Предисловие к сборнику «Остров». – Шанхай: Дракон.  1946. С. 9.

 

 

 

 

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Вадим Крейд

Образование: Ленинградский и Мичиганский университеты. Докторская степень по русской литературе в 1983. Преподавал в Калифорнийском, Гарвардском и Айовском университетах. С 1995 по 2005 главный редактор «Нового Журнала» (Нью-Йорк). Состоит в редколлегии американского журнала «Поэзия: Russian Poetry Past and Present». Опубликовал несколько книг о серебряном веке и литературе в эмиграции: «Образ Гумилева», «Поэты парижской ноты», «Александр Кондратьев. Боги минувших времен», «Ковчег. Поэзия первой эмиграции», «Воспоминания о серебряном веке», «Георгий Иванов. Книга о последнем царствовании», «Петербургский период Георгия Иванова», «Николай Гумилев в воспоминаниях современников», «О русском стихе», «Вернуться в Россию стихами», «Русская поэзия Китая», «Словарь поэтов Русского Зарубежья» и др. Автор сборников стихотворений «Восьмигранник», «Зеленое окно», «Квартал за поворотом», «Единорог». Стихи, статьи, эссе, проза – в российских, американских и эмигрантских периодических изданиях, альманахах и антологиях.

Оставьте комментарий