Александр Хабаров — поэт государственного значения, поэт Российской Империи — той, где земная страна  срастается с небесной, без шва, без зазора; переливается одна в другой, одна в другую, сверкает слезами и радостями, скорбями падений и обновлениями духа, жестью и золотом (так названа одна из книг Хабарова). Страна эта и вокруг него, и внутри, в сердце поэта, вселенском сердце, вмещающем всё: и великие взлёты, и великие бездны мучительно  любимой  Родины, той единственной страны в мире, которой «нужен Бог». Он пишет: «мой голос тих в пучине ора» — неправда, этот неповторимый хрипловатый низкий голос, эту исповедальную, редкую по искренности и глубине поэзию расслышит всякий русский человек, в любом хоре пиитов, потому что «я плакал — значит тоже пел»! Потому что — «вот Родина моя — в полночном храме»…

  Хабаров всегда наедине с собой — и никогда не один, всегда в гуще людей и одинок. Всё, что происходит с ним, с окружающими, с народом, страной в его видении обретает эсхатологические библейские смыслы. Отсюда  столько силы, мощи в его стихах — аж дух захватывает порой! И при этом — точность деталей, образов, стихотворное мастерство — словно острая лопата врезается в промёрзшую землю и нарезает ровные, чёткие пласты-отвалы-образы-строки.

   Волк — один из главных, повторяющихся образов в стихах этого поэта:

 

Ах вы, волки, злые звери,
Отпустите мужика!
Я уйду в другие двери,
Я попал не в те века!

Что за танцы без любови?
Что за песня — грудь в огне?
Что-то, братцы, много крови,
Что-то, волки, страшно мне!

Эх, гармошка, много бзика!…
Волчья шея без креста.
Пропади-ка ты, музыка,
Сгинь-рассыпься, сволота!

Не хочу плясать с волками!
Святый Боже, помоги!

 

Настоящий поэт — он и объект и субъект одновременно, изучаемое и изучаемый, узник и его охранник, пуля и рана, жизнь и смерть… Зверь («я русский волк, идущий с севера / За теми, кто в мехах овечьих»), и человек, обнажающий горло и грудь перед этим волком — на, рви! — хотя ему и страшно, и больно, и помирать неохота («Конвоиры тащили волоком / Но не дался я им волкáм: Ускользающим тёмным облаком / Разбежался по уголкам»). А читатель неизменно вовлекается в этот переворот, становится участником сакрального антропоморфного процесса, сопереживает и уродняется поэту.

   Одна из особенностей поэзии Александра Хабарова, на мой взгляд, — практически полное отсутствие литературных аллюзий, что так сегодня непривычно и необычно для нас. Мы наловчились читать между строк, подсекать намёки и подтексты, угадывать литературный багаж поэта, накопленный из всего лучшего, что уже было написано ранее.  Общая толпа поэтов движется  по широкой протоптанной дороге, Хабаров же словно зашёл в поэзию из боковой двери — знаете, такие потайные, неприметные для других двери, есть, к примеру, в метро, в магазинах и прочих специальных «точках», о них знают только посвящённые, а в поэзии  каждый поэт должен найти «свой» потайной вход в литературу. Зайдёт из чужой — может, и неплохой поэт будет, но всё-таки не уникум, не персоналити. Несомненно, Хабаров знает и любит классическую (в его стихах живут  Есенин и Рубцов) и современную русскую поэзию, он усвоил и облагородил блатной фольклор, и песни Владимира Высоцкого — фон некоторых стихов, и при желании можно докопаться в его текстах других до аллюзий и аналогов, но в его поэзии не это главное, как это часто бывает, когда в поэтическом произведении сделана ставка на культурный кроссвордизм читателя. Хабаров нашёл свою правильную дверь.

      Я не профессиональный литературный критик, скорее — профессиональный читатель, мне довольно трудно чётко описать то, что я нахожу в поэзии Хабарова — недостаёт формулировок, привычки к систематическому конструктивному анализу, навыков жонглирования понятиями вроде «инсайт-аут», «метабола», «инвариативный текст-интенция» или «мортальная КПО, репрезентированная в метафоре «Смерть» как рубрикатор ряда других метафор», хотя они тоже применимы к поэзии Хабарова. Мне всегда были более близки те поэты, у которых стихотворение растёт не из мысли или задания соответствовать определённой концепции, а из предчувствия, эмоции; когда после прочтения у читателя сначала возникает неосознанная эмпатия, влечение к тексту (есть очень точная формулировка — эмоциональное заражение), а уж потом идёт раскодирование подтекста, смыслов, смакование эстетического наслаждения и т. п.

     Масштабность мышления поэта определяет его подход к космогонии и эсхатологии мира. От тем и образов почти языческих Хабаров постоянно возвращается к мировоззрению воцерковлённого человека («Листаем гороскопы, рвём страницы… / Могли бы жить как лилии и птицы, / И знали бы, что смерти вовсе нет», «Сторож я был или странник, / Воду менял на вино, / Или на возгласах ранних Плакал с собой заодно — Нынче у самого края/Ангел меня подобрал. Что я шептал, умирая? И для чего умирал?..); даже там, где нет непосредственного свидетельства церковного присутствия, стихи возвышают дух лирического героя до того отношения к миру и слову, в основе которого лежит тяжело добытое смирение и торжество Псалтыри:

Воскреснет Бог, и разбегутся мрази,
Что хаяли в азарте и экстазе
Земныя и небесныя Творца;
Помчатся в никуда, не зная броду,
И расточатся в мрачную свободу
Безвременья, безбожья и волчца.

Воскреснет Бог, и расползутся гады,
Лица Его бегут, им нет награды
За ненависть, гордыню и корысть.
Возрадуются вдовы, дети малы;
Садами зашумят лесоповалы,
Дежурный херувим запишет: «Бысть…»

Воскреснет Бог, и распадутся сети,
Все голуби взлетят, и все на свете
Бессмертники сквозь смерть произрастут;
Коль снег занес — зверье отроет лазы,
Всех тонущих — удержат водолазы,
Пожарные — пылающих спасут…

                                («Эхо Псалтыри»)

 

«Таких, как я, осталось семеро — в бронежилетах человечьих»…  Кто они, эти семеро? Может, одна из них я? Надеюсь на это. Не зря же Саша  говорит, что адресовал слова: «Живи поэзия-Наташа, тебя не вычеркнут из книг!» — мне. Буду стремиться, буду тянуться, чтобы иметь право стоять в литературе рядом с таким поэтом, как Александр Хабаров.