RSSЛЕОНИД ГУТКИН ● ДОНЕЦКИЕ ИСТОРИИ ● РАССКАЗЫ.
Посвящается дорогой мне семье Ольги Макаровны и Григория Семёновича Кановичей в запоздалой попытке объяснить, откуда много лет назад появился автор в их вильнюсском доме, как снег в Иерусалиме, но, несмотря на это, был принят ими с теплотой и любовью.
“ДЕТИ ПОДЗЕМЕЛЬЯ”
За пятнадцать минут до конца урока Мария Михайловна Ржановская, учительница русского языка и литературы и наш классный руководитель, попросила сложить учебники в портфели. В тёмных живых глазах Марии Михайловны, красивой стареющей Кармен с узлом волос, собранных сзади, всё ещё тлели угольки костров комсомольской молодости.
– Вы уже достаточно взрослые, чтобы принять посильное участие в ежегодном обновлении данных для ваших личных дел. Сегодня мы научимся правильно составлять и заполнять анкету. Некоторым из вас это умение пригодится уже через несколько лет, когда вы по примеру ваших родителей, старших братьев и сестер своим самоотверженным трудом на благо нашей Советской Родины… – угольки в глазах Марии Михайловны разгорались всё жарче, Мария Михайловна становилась моложе и еще красивее.
Я вырвал из тетради двойной лист, разорвал его по сгибу и отдал половину Вовке Черноморченко, соседу по парте. Мария Михайловна диктовала нам пункты анкеты, мы записывали и дополняли их “данными для наших личных дел”.
В классе стало шумно – признак того, что бОльшая часть учеников закончила работу.
Вовка Черноморченко тоже отложил ручку и стал заглядывать в мой листок. Но я знал, что такое анкета. Поэтому моя левая рука надежно защищала “данные для моего личного дела”, подпирая голову так, что кулак намертво сросся со щекой, а локоть пустил могучие корни по всей столешнице, изрезанной и исписанной не одним поколением. Черноморченко попытался подсмотреть в изгиб локтя, заглянуть спереди, потом из-под руки – ничего не получалось. С досады он ткнул мой локоть своим, его ручка покатилась по наклонной парте, упала, и он полез ее доставать. Тут случилось непредвиденное. Голова Черноморченки проползла по моим коленям и вынырнула как бы невзначай между мной и моим листком, потом зацепилась подбородком за край парты и, сияющая от собственной сообразительности, принялась читать вслух.
– О-тец: Ю-лий Ла-за-ре-вич. – Черноморченко читал по складам, чтобы не ошибиться и лучше запомнить диковинные созвучия. – Мать: Ма-ля Кель… Кель-ма… Кель-ма-нов-на. На-ци-о-наль-ность…
По возникшей паузе я понял – что-то произошло… И действительно, Черноморченко странно булькнул и обвис. Он еще дернулся пару раз, как пытающийся встать паралитик. Я взял его подмышки и бережно воздвиг на место. Черноморченко смотрел сквозь меня раздавленным взглядом. В его голове со свистом летали кусочки пазла, как зёрна в кофемолке, больно били и царапали его изнутри и категорически не хотели укладываться в какую-нибудь картину.
“Как он мог написать ТАКОЕ?.. – мысли Черноморченки пробегали по его лицу, как телетайпная лента. – В классном журнале, говорят, на последних страницах тоже написано ТАКОЕ, ребята смотрели, когда учительница на столе забыла… Но мало ли что пишут в журналах, хоть и классных? А тут… Как мог человек написать ТАКОЕ?.. Сам о себе!.. Своей рукой!.. Он же свой!.. Ну, понятно: Ю-лий Ла-за-ре-вич и Ма-ля Кель… Кель… – короче, таких шахтёров, конечно, не бывает… Но он… Он же… ну, почти свой… и сидит рядом, и подскажет, когда нужно, и контрольную списать даст… Ну, я это… ясное дело, всегда сделаю пару ошибок, чтоб учительница ничего не заподозрила, да и на кой мне эти пятерки? Родителей пугать?.. ”
Мысль о том, что, в конце концов, ничего ТАКОГО не произошло ни с его родителями и ни с ним, успокоила Черноморченку. Кусочки пазла понемногу осыпались, как листья, на дно его головы, так и не сложившись ни во что путное, но, хотя бы, перестали сводить его с ума.
Черноморченко пришел в себя, вздохнул, по-отечески обнял меня за плечо и произнёс:
– Ну, ничего… Бывает…
* * *
Мария Михайловна, кажется, заметила наш акробатический этюд во время рутинного заполнения анкет, поэтому на следующем классном часе она стояла перед учительским столом, сложив руки накрест на груди, и внимательно смотрела на нас, пока не затих последний шёпот.
– Мы недавно изучали одно из самых ярких произведений советской литературы, созданное человеком трудной, но героической судьбы. Вы, конечно, догадались, я говорю о Николае Островском и его книге “Как закалялась сталь”. Ни враги, ни мучительная болезнь не могли подорвать его дух, его веру в светлое коммунистическое будущее… – Мария Михайловна, словно революционная фея, каждой ударной гласной высекала из воздуха одного красноармейца с шашкой в вытянутой руке и конём между ногами. Кони нервно топтались на месте, красноармейцы едва сдерживали поводья, их юношеские лица светились готовностью не пожалеть самой жизни в борьбе за правое дело. Оставалось только огласить, где оно притаилось, это правое дело.
Мария Михайловна выдержала паузу и обвела нас погрустневшими глазами:
– В одной из глав Островский описывает, как петлюровские бандиты расправились со стариком-евреем…
Класс грохнул со смеха.
Бедная Мария Михайловна подумала, что, может быть, за её спиной рухнула доска, прищемив конские хвосты, и растерянно оглянулась. Нет – доска висела, как обычно, на своих ржавых петлях.
Мои одноклассники катались по партам, тела их тряслись от хохота. Андрей Купря начинал стонать, утирать слёзы рукавом, садился в позу прилежного ученика и с серьёзным выражением лица произносил:
– Аб-гам!
– Са-га! – отвечал ему Игорь Кулаков, и оба опять падали на парту, заходясь в истерике.
Лицо мое пылало от непонятного стыда, я сложил руки перед собой и опустил на них подбородок, чтобы не торчать красным знаменем посреди опустевшего поля боя… Я даже боялся посмотреть в сторону Лены Черниковой, красивой девочки с бантами, заплетенными в косички, отличницы и одной из немногих в классе, о ком обычно говорят “из интеллигентной семьи”.
“Интеллигентные люди, если сами не евреи, то сочувствующие…” – готовили меня к надвигающейся “жизни” родители. Но мой дворовый опыт подсказывал, что сочувствие достается, как правило, тем, кого больше, а не тем, кто в нём нуждается.
Через полчаса класс начал выходить из истерики, а Мария Михайловна – из ступора. Потеряв в первом сражении своих лучших бойцов, но не надежду, Мария Михайловна решила зайти с другого исторического фланга:
– Совсем скоро Донбасс вместе со всей страной почтит память наших легендарных земляков-молодогвардейцев. Вы, конечно, помните имена этих героев. Валя Борц – одна из них. Ваш соученик носит эту знаменитую фамилию, а может даже приходится Вале дальним родственником…
Класс зашумел. Лена Чеботарёва и Таня Машовец, сидящие передо мной подружки-двоечницы, домысливали связь между соучеником и легендарной землячкой как могли:
– Борц… это понятно-ё…А вот… Гуткин… Ладник … Такие фамилии себе приштопали… Сразу и не вычислишь…
– …а ещё надо большим пальцем потереть у них за ухом три раза, а потом… – недавно переведённый к нам второгодник Киреев инструктировал две соседние парты, как обойтись без фамилий и анкет…
Звонок опустошил класс, я вышел на лестничный пролёт, чтобы побыть одному. Случайно пробегавшая мимо Таня Новикова, увидев меня, растерялась, потом подошла поближе и посмотрела на меня “с сочувствием”.
– И-иврей… – радостно сообщила Таня непонятно кому, легонечко ткнула в меня чернильным пальцем с грязным ногтем и медленно подняла его вверх. Чудо! Танин палец не рассыпался северным сиянием от соприкосновения с антивеществом…
* * *
Бронепоезд интернационализма ни за что не хотел ржаветь на запасном пути среди бурьяна светлого будущего и, ведомый чьим-то указанием сверху, продолжал торжественно громыхать по всей школе.
В конце перемены я возвращался по коридору мимо учеников параллельных классов. Они наперебой что-то рассказывали Шадрину, скуластому крепышу, редко появлявшемуся в школе, зато состоявшему на учёте в детской комнате милиции, что являлось предметом уважения и зависти его многочисленных приятелей. По насупившемуся неандертальскому лицу чувствовалось, что посещение кузницы знаний и долгожданная встреча с подростающей сменой были чем-то омрачены.
– Вот ещё один… – верзила Суздальцев, чтобы не вынимать руки из карманов, коснулся Шадрина бедром и кивнул в мою сторону. Толпа метнулась, подхватила меня, понесла, как бандерлоги Маугли, и приклеила к стенке. Пытаясь замахнуться посильнее, передние ряды попадали локтями в лица задних, раскрасневшихся то ли от “ощущения товарищеского локтя”, то ли от праведного гнева. Задние, конечно, прозевали лучшие места, но хотя бы пострадали за правое дело.
“Почему я?! Почему я?!” – по-бабьи взвизгивал в моей голове чей-то голос.
“Если не я, то кто же?!– отзывался патетически кто-то другой и вкрадчиво, как “добрый” следователь, уговаривал: – Неужто мы не помним “взрослые” разговоры на кухне?.. А?.. Дрейфус… Бейлис… Разве плохая компания?”
“Но моя фамилия не заканчивается на “эс”!..” – первый подловатенько наспех вытряхивал из себя всё, как пойманный вор, – вдруг получится договориться.
” А-а-а… Так мы не это… – продолжал издеваться второй, высокопарно растягивая слова. –Мы не просто … тростни-ик… Мы ещё и … мыс-ляш-чи-е… Мы ещё и … соображение-иметь… Ка-ак же!.. Есть две национа-альности… толпа и челове-ек!.. Уговорил! Как только проясним “Почему я?!”, так сразу и воспарим-вознесёмся по стеночке коридорной и, улыбаясь, проплывём потолочком над скверною копошащейся… ну прямо как жених с картины Шагала… и полетим домой-домой, туда, где плещется свет хрустальный… Ну что, Карлсон, время пошло?”
Звонок. Это странное слово…
Звонок…
“ВЫШЕЛ В СТЕПЬ ДОНЕЦКУЮ…”
Ни обилие клумб и бульваров, ни “обком”, выстроенный горожанам на смех, облицованный туалетной плиткой и глядящий в будущее, как в воду, через узенькие окна-бойницы, не спасали положение. Центр города был застроен зданиями в стиле “сталинский вампир”, поглотившем своей помпезной серостью всё, что строилось до и после.
В одно из таких зданий, библиотеку имени хотя бы безобидной Крупской, и зашёл Авраам. Он побродил по паркетно скрипящим коридорам и, наконец, остановился перед скромным указателем “Отдел редких книг”. Наверное, это здесь.
– Добрый день! – Авраам приоткрыл дверь в полутёмную комнату, заставленную книжными стеллажами от пола до потолка и освещавшуюся лишь настольной лампой. Учёного вида девушка сидела за столом и улыбалась книге, раскрытой на захватывающей странице. Она подняла голову и поправила очки. В комнате не было окон, видимо, поэтому девушку не интересовало время суток:
– Добрый…
– Я хотел бы почитать… Ветхий Завет… – последние слова Авраам едва выдохнул, как интеллигент, которого обстоятельства заставили нехорошо выругаться.
“На “проверяющего” не похож… – занервничала девушка и покосилась на телефон, стоящий под лампой и молчащий в одну сторону. – Идиот, наверное… гуляющий сам по себе…”
– Для того, чтобы “почитать” ЭТО, Вам понадобятся некоторые документы. В частности, справка с места работы или учёбы от Вашего непосредственного руководителя, но заверенная… сами понимаете где… – девушка прихлопнула ладонью толстый регистрационный журнал, спасая его от ненужной записи, а “идиота” – от проблем по линии, начинающейся сразу же за телефонной. Убедившись, что ситуация взята под контроль, девушка взглянула уже дружелюбнее и даже с некоторым интересом – не каждый день заходят такие.
“В зеркало на себя посмотрел бы, – подумала она на прощание, – никакой Ветхий Завет читать не нужно… ”
* * *
Авраам лихорадочно доставал из книжных шкафов папки, коробки, альбомы, перебирая или вытряхивая содержимое. Странные рисунки летали по комнате. Пустыни и дворцы, дороги и оазисы, изображения то ли костров инквизиции, то ли хвостов комет. Виды междуречья, междустранья и межвременья. Вот, нашёл! Это была фотография, аккуратно вырезанная из пожелтевшей газеты. Авраам положил её во внутренний карман. Он вдруг понял, что готовился к этому не последние полчаса, вернувшись в своё прибежище, а всю жизнь. И, скорее всего, не одну. Авраам вышел из дому и направился куда глядели глаза мальчика на фотографии. Того самого мальчика в отцовском картузе с поднятыми ручонками, обречённого всю оставшуюся вечность покидать Варшавское гетто под дулами автоматов.
Город всегда был пропитан запахом коксовой гари. Горожане настолько привыкли к нему, что чувствовали его только пару часов после выхода из самолёта, возвращавшего их из прозрачного далёка. Но сегодня источником этой гари были зловещие чёрные тучи, прикрывавшие небо боевым порядком. Авраам быстрым шагом покидал город.
” Спасайся, спасайся! ” – махал окнами стоящий мимо дворец городской культуры.
” Не оглядывайся, только не оглядывайся! ” – шуршали по асфальту обгонявшие Авраама троллейбусы.
” А не то превратишься вот в это! ” – завершала напутствие монументальная скульптура шахтёра, протягивающего городу своей шахтёрской рукой кусок антрацита.
Авраам шёл, сопротивляясь ветру и уже хорошо размявшемуся дождю, шёл, пока не перестали мелькать перед глазами выскакивающие ниоткуда туловища без лиц и зловещие лица без туловищ, шёл, пока не осознал, что сюда точно никогда не доходил даже сто шестой автобус на Ясиноватую. Авраам огляделся. Место было подходящее, совсем как на картине Васнецова “Три богатыря”: пригорок, жухлые травы с ненавязчивым рисунком мелкоцветья вокруг, а за спиной – террикон вдали на горизонте.
И возопил Авраам.
Тучи чуть разошлись, будто кто-то отодвинул заслонку конторского окошечка и включил тусклый закатный свет посмотреть, кого это принесло в столь неподходящее время.
– Ну что ещё? – раздались оттуда же охрипшие от долгой непогоды раскаты грома, похожие на смертельно уставший Голос.
– Кто они? Что они? Опять наци? Нео? – пытался угадать Авраам, дрожа то ли от холода, то ли от неизвестности.
– С чего ты взял? – искренне удивился Голос, потом, перебирая что-то в памяти, успокоил: – А-а-а…Ты об этих… Ну, разве что, в каком-то смысле… “Обыкновенный коммунизм”… Шучу…
– И чего они хотят? – совсем растерялся Авраам.
– От меня, такого хорошего? – съехидничал Голос и задумался: – Их вейс?.. * Наверное, чтобы… ты стал… таким же, как они. Это… их… право.
– Но я же человек! – возмутился Авраам.
– А это твоё право – “звучать гордо”! – ответ выпал, как придержанная к нужному ходу козырная карта. – А как семья? Что папа Трах?
– Раньше мы лучше понимали друг друга. А теперь он весь… Страх!
– Ну вот этого они и хотят. Плюнь и разотри… – посоветовал Голос, точно как когда-то в школе учитель Илья Яковлевич говорил обо всём, что мешало ученику решить задачу по физике. – И привыкай. Меня сколько раз предавали… особенно ваш брат … начиная с первых двух… блинов… И ты не лучше. А что друзья-пре… шучу… ятели?..
Авраам принялся рассказывать, не поняв вопрос и надеясь успеть это сделать по ходу явно угасавшего разговора:
– Один выпросил твои буквы и развеял их зачем-то над троллейбусным парком, другой…
Авраам замолчал.
Он уже и не знал, зачем пришёл. Он, конечно, не был столь наивен. И не чаял услышать что-нибудь вроде предложения посмотреть на небо и попытаться пересчитать звёзды. Небо всё равно в тучах, да и времена уже не те. Но он был готов к любому удару судьбы или, ещё лучше, самопожертвованию. Он должен был услышать нечто очень, очень важное. На худой конец, пусть даже приговор! Только не шутовская нелепость всего происходящего и напяленной на себя причастности! Аврааму почему-то вспомнилась предпраздничная сцена актового зала и выступление школьного драмкружка, когда Отелло, Дездемона и Яго, растроганные неожиданно долгими аплодисментами, вдруг взялись за руки и, пронзив империалистическую даль взглядом Отелло, от которого ничего не подозревающий враг должен был последовать за Дездемоной, исполнили благодарно затихшему залу песню итальянских партизан “Белла чао”.
Диалог давно уже повис между небом и степью.
– Отпусти сердце своё… – от налетевшего порывом ветра то ли ковыль вокруг зашелестел, то ли страницы Ветхого Завета, – … простодушие пуха тополиного сметёт стены зла неприступного… и поведёт тебя в Землю… еврействовать среди евреев… изгойствовать среди изгоев…
* – Я знаю?.. (идиш)
Иерусалим, 2010 г.
Об Авторе: Леонид Гуткин
Родился в 1961 году в городе Донецке. Там же закончил физматшколу №17 и Донецкий Политехнический Институт. Женат, трое детей. С 1990 года живёт в Израиле. Вид из окна – стены древнего Иерусалима. В свободное от созерцания оных время работает инженером в фирме хай-тек. Печатался в журнале "Русское литературное эхо".
Опубликовано в выпуске: Свой круг
Прочел с истинным удовольствием.
Прекрасный русский язык классического стиля прошлого века, выверенная точность отражения испытанной ситуации и образы Героя и Автора, тонко чувствующих несовершенство действительности и разно к этому относящихся…
От души спасибо!
Всегда тяжело возвращаться к еврейской теме. Необычный приём повествования, вызвав любопытство, увлёк меня. Невозможно было оторваться от психологического описания ужаса бесправия, отторжения и несправедливости.
Успеов и всех благ!
Леонид браво! Прочитал и окунулся в прошлое с Марьей Михайловной и со всеми одноклассниками!
Спасибо, Илюша!Рад получить от тебя отклик.Продолжим по эл.почте.