RSS RSS

ВЛАДИМИР ГУБАЙЛОВСКИЙ ● АРКАДИАДА

Это главка из романа «Учитель цинизма», не вошедшая в окончательный текст. В ней упоминаются персонажи романа – повествователь, братья Просидинги, Ильич и Аркадий: все они студенты мехмата конца 1970-х годов. Сербор – профессор этого факультета. Если нужны дополнительные разъяснения – обращайтесь к тексту романа. Поэма «Евгений Неглинкин» – не вымысел автора, она реально существует («Тетрадь! Полцарства за тетрадь!» ‒ цитата из «Евгения Неглинкина»). В тексте поэмы «Аркадиада» имеется некоторое количество математических терминов. Они действительно используются в этой науке, но разъяснять подробно, что они значат, я не буду: пусть они останутся словами неизвестного наречия. В.Г.

Братья Просидинги взяли псевдоним не просто так. Кроме прочих неотложных дел они занимались сочинительством и делали это в отличие от меня абсолютно блестяще и совершенно несерьезно.

Наша факультетская стенгазета назвалась «Заперфак» — что-то весьма непарламентское с английским акцентом.  (Мне говорили, что это сокращение от полного названия — «За передовой факультет», но я с гневом отметаю эти безосновательные измышления).

Кто-то неленивый и любопытный раскопал и опубликовал в «Заперфаке» знаменитую поэму «Евгений Неглинкин». Она написана перед войной в 1940 году как раз на мехмате. И написана не абы как, а онегинской строфой.

Когда Набокову пришло в голову сочинить «Университетскую поэму» про свой Кембридж, он, кстати, тоже взял онегинскую строфу и ее творчески переработал (перевернул с ног на голову). Видимо, есть в этой строфике что-то специфически студенческое.

«Евгений Неглинкин» — это история страданий молодого Евгения, студента мехмата, который жестоко отверг любовь студентки Тани. Она была готова в придачу к своему искреннему чувству отдать ему самое дорогое, что есть у честной девушки – конспект по матанализу. Но он был выше этого: конспектом (как и искренним чувством) пренебрег и пошел, между прочим, не куда-нибудь, а в пивную. (Нравы, как, впрочем, и курсы, которые читались на факультете, с 1940 года по конец семидесятых и даже до сегодняшнего дня поменялись незначительно.) И тут, откуда ни возьмись, явилась сессия, и Евгений в полном отчаянии бросился к Татьяне за конспектом, а она ему гордо так заявляет: «Тетрадь другому отдана». Евгений рисует шпору, спешит на экзамен – жуткое, надо сказать, зрелище, — этакий микст Полтавской битвы и Дантова ада. Там бедного студента, судорожно перекатывающего шпору, накрывает профессор с ласковыми глазами Вельзевула. Здесь и застает героя открытый, как и положено, финал.

«А мы чем хуже?», — рассудили братья Просидинги. И сели писать поэму a la «Евгений Неглинкин». Поэму, как водится, до ума не довели, но несколько начальных строф по счастью сохранились. Поэму назвали «Аркадиада». Когда брат Просидинг-младший читал это сочинение затаившей дыхание публике, обычно он предварял чтение короткой преамбулой: «Герой нашей поэмы — образ собирательный. От Аркадия, например, мы взяли имя». Действительно, сходство реального Аркадия с героем поэмы просматривается слабо.

Я приведу смягченный вариант, который обычно исполнялся при дамах.

 

Аркадиада

 

I

 

Учился в школе наш Аркадий,

Из класса в класс переходил,

В порядке содержал тетради,

Вина не пил и не курил.

К тому же был известный сёкарь. 

Порой парил, как гордый сокол, 

Над шаром, вписанным в цилиндр,

И орфографию ценил.

И потому без напряженья,

Имея круглый аттестат,

Он был зачислен на мехмат.

Так началось его движенье,

Туда где тайнопись наук

Получит он из первых рук.

 

II

 

Он в той общаге поселился,

Где группа хмурых мудаков

Курила так, что дым стелился

Вдоль стен, полов и потолков.

Соседи ели ядра всвертку.

Ильич предпочитал отвертку,

А я, пожалуй, «Акстафу»

И воду «Розовую». «Тьфу,

— Читатель скажет, — что за гадость!

Нашел же, что предпочитать!

Уж лучше Рудина читать,

Коль Фихтенгольц тебе в радость». 

Но «Акстафа» мне дорога,

А то я что-то весь в долгах.

 

III

 

Соседи жили-поживали

(Аркашу сильно допекли),

То глазом пиво открывали,

То ласкали прекрасных дам,

Его нетронутую душу

Буквально вывернув наружу.

Аркадий, напрягая мозг,

Привыкнуть все никак не мог:

Ему же завтра к первой паре!

Но видно предстоит опять

Полночи  — минимум — гулять,

Дремать на лавке на бульваре,

Покамест панцирная сеть,

Не перестанет песни петь.

 

IV

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

V

 

С утра соседи пили пиво

И матюгались от души,

Пока Аркадий торопливо

Точил свои карандаши,

Спешил на лекцию в мечтанье

К высокой прикоснуться тайне.

Сербор анализ излагал.

Определенный интеграл

Крепчал, двоился и троился.

Аркадий погружался в транс

Средь сепарабельных пространств

Над уравненьем Янга-Милса,

Пока сосед храпел, как труп,

Под грудой абелевых групп.

 

VI

 

Златые дни сменились круто,

И время вдруг рвануло вскачь.

Счет на часы и на минуты

Пошел. Что делать — плачь не плачь,

Настала сессия внезапно.

Зачетная неделя — завтра.

А кажется, еще вчера

Так томны были вечера.

«Тайвань» забыта, опустела,

Как будто Ялта в ноябре.

Лиловым лоском на пере

Пронзенное повисло тело.

Пора экзамены сдавать:

«Тетрадь! Полцарства за тетрадь!»

 

VII

 

Студент в конспект уткнулся рожей.

Лагранж, Коши и Маклорен,

По форме Шлёмильха и Роша

Остаточный выводят член.

Как большевик перед расстрелом

(Что вообще похоже в целом)

Студент спросонок закричит

И примет самый бледный вид.

Едва от ужаса очнется

В поту холодном. Дикий взгляд

Во тьме блуждает наугад.

Экзамен через час начнется,

И сумасшедший кобордизм

Вопьется в слабый организм.

 

VIII

 

Экзамен, чтоб ему! Экзамен

Припомнишь через двадцать лет. 

Слезами, горькими слезами

Залит тринадцатый билет.

Доцент, профессор срубит, срежет.

Тьма внешняя. Зубовный скрежет.

И смерть, и ад, и огнь, и дым.

Но Ангелом своим храним,

Аркадий наш кладет зачетку,

Берет билет. Уже готов?

Он отвечает без понтов,

Членораздельно, точно, четко.

И словно с равным сам Сербор

Заводит с ним ученый спор.

 

IX

 

Увы, не все вернулись с поля,

Простого поля Галуа.

И я со всей душевной боли

Пишу прощальные слова.

Они ушли большой толпою.

Один не вышел из запою,

Другой учиться был бы рад,

Да не дописан ленинград*.

Увы, ряды друзей редеют.

О много, много рок отъял!

Их, как расходный матерьял,

Услали биться за идею,

Кого в стройбат, кого в Герат,

Пришли немногие назад…

 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Поэма осталась незаконченной. Что случилось с героем дальше, мы никогда не узнаем.

__

*ленинград – это тип преферанса, как сочи, ростов, ленинград, классика и т.д.; ленинград характерен трудным выходом из распасов, поэтому игра иногда затягивалась на неделю или больше.

 

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Владимир Губайловский

Окончил механико-математический факультет МГУ. Публиковал стихи в журналах «Новый мир», «Дружба народов» и др., книга стихов «История болезни» (1993). Автор многих критических статей и рецензий, посвященных преимущественно новейшей русской поэзии и опубликованных в журналах «Арион», «Новый мир», «Дружба народов» и др. Лауреат премии «Белла». Заведующий отделом критики журнала "Новый мир".

2 Responses to “ВЛАДИМИР ГУБАЙЛОВСКИЙ ● АРКАДИАДА”

  1. avatar Айртон** says:

    C удовольствием читаю основной корпус “Учителя цинизма”. Добравшись до 38-й страницы (читаю на компьютере, так что пагинация может не совпадать), остановился как вкопанный на фразе: “…и не придумал ничего лучше Чайковского. Давали Первый концерт, а потом Восьмую симфонию. Концерт хоть громкий. Па-ба-ба-бам! Плюх! А когда началась бесконечная симфония…” – далее по тексту, как говорится. Но до далее – дело не пошло. Ломаю голову над “8-й симфонией, коих у Чайковского, сколько мне известно – шесть. Плюс одна неоконченная, которую никому не решусь рекомендовать. Парируйте, если можете. Спасибо, если что не так. Ваш непокоренный слуга – Айртон**

  2. avatar Айртон** says:

    И, кстати: “Повторюсь: распознать неантропоформные формы разума можно, если и только если они генетически родственны человеку, то есть происходят из одного и того же общего корня — и это, естественно, Творение. Если все формы разума друг для друга нераспознаваемы — значит, любой разум совершенно одинок во Вселенной и для себя строго единственен”. Ваша цитата? Не запирайтесь, я прочел. Как говорит Подсекальников- “Я читал Маркса и Маркс мне не понравился” Только – наорот. Мне нравится, как Вы пишете, если иметь в виду, что слово “неантропоформные” в Вашем тексте я читаю, как неантропоморфные… И все становится на свои ноги!
    С уважением, Айртон**

Оставьте комментарий