ВЛАДИМИР ГУБАЙЛОВСКИЙ ● АРКАДИАДА
Это главка из романа «Учитель цинизма», не вошедшая в окончательный текст. В ней упоминаются персонажи романа – повествователь, братья Просидинги, Ильич и Аркадий: все они студенты мехмата конца 1970-х годов. Сербор – профессор этого факультета. Если нужны дополнительные разъяснения – обращайтесь к тексту романа. Поэма «Евгений Неглинкин» – не вымысел автора, она реально существует («Тетрадь! Полцарства за тетрадь!» ‒ цитата из «Евгения Неглинкина»). В тексте поэмы «Аркадиада» имеется некоторое количество математических терминов. Они действительно используются в этой науке, но разъяснять подробно, что они значат, я не буду: пусть они останутся словами неизвестного наречия. В.Г.
Братья Просидинги взяли псевдоним не просто так. Кроме прочих неотложных дел они занимались сочинительством и делали это в отличие от меня абсолютно блестяще и совершенно несерьезно.
Наша факультетская стенгазета назвалась «Заперфак» — что-то весьма непарламентское с английским акцентом. (Мне говорили, что это сокращение от полного названия — «За передовой факультет», но я с гневом отметаю эти безосновательные измышления).
Кто-то неленивый и любопытный раскопал и опубликовал в «Заперфаке» знаменитую поэму «Евгений Неглинкин». Она написана перед войной в 1940 году как раз на мехмате. И написана не абы как, а онегинской строфой.
Когда Набокову пришло в голову сочинить «Университетскую поэму» про свой Кембридж, он, кстати, тоже взял онегинскую строфу и ее творчески переработал (перевернул с ног на голову). Видимо, есть в этой строфике что-то специфически студенческое.
«Евгений Неглинкин» — это история страданий молодого Евгения, студента мехмата, который жестоко отверг любовь студентки Тани. Она была готова в придачу к своему искреннему чувству отдать ему самое дорогое, что есть у честной девушки – конспект по матанализу. Но он был выше этого: конспектом (как и искренним чувством) пренебрег и пошел, между прочим, не куда-нибудь, а в пивную. (Нравы, как, впрочем, и курсы, которые читались на факультете, с 1940 года по конец семидесятых и даже до сегодняшнего дня поменялись незначительно.) И тут, откуда ни возьмись, явилась сессия, и Евгений в полном отчаянии бросился к Татьяне за конспектом, а она ему гордо так заявляет: «Тетрадь другому отдана». Евгений рисует шпору, спешит на экзамен – жуткое, надо сказать, зрелище, — этакий микст Полтавской битвы и Дантова ада. Там бедного студента, судорожно перекатывающего шпору, накрывает профессор с ласковыми глазами Вельзевула. Здесь и застает героя открытый, как и положено, финал.
«А мы чем хуже?», — рассудили братья Просидинги. И сели писать поэму a la «Евгений Неглинкин». Поэму, как водится, до ума не довели, но несколько начальных строф по счастью сохранились. Поэму назвали «Аркадиада». Когда брат Просидинг-младший читал это сочинение затаившей дыхание публике, обычно он предварял чтение короткой преамбулой: «Герой нашей поэмы — образ собирательный. От Аркадия, например, мы взяли имя». Действительно, сходство реального Аркадия с героем поэмы просматривается слабо.
Я приведу смягченный вариант, который обычно исполнялся при дамах.
Аркадиада
I
Учился в школе наш Аркадий,
Из класса в класс переходил,
В порядке содержал тетради,
Вина не пил и не курил.
К тому же был известный сёкарь.
Порой парил, как гордый сокол,
Над шаром, вписанным в цилиндр,
И орфографию ценил.
И потому без напряженья,
Имея круглый аттестат,
Он был зачислен на мехмат.
Так началось его движенье,
Туда где тайнопись наук
Получит он из первых рук.
II
Он в той общаге поселился,
Где группа хмурых мудаков
Курила так, что дым стелился
Вдоль стен, полов и потолков.
Соседи ели ядра всвертку.
Ильич предпочитал отвертку,
А я, пожалуй, «Акстафу»
И воду «Розовую». «Тьфу,
— Читатель скажет, — что за гадость!
Нашел же, что предпочитать!
Уж лучше Рудина читать,
Коль Фихтенгольц тебе в радость».
Но «Акстафа» мне дорога,
А то я что-то весь в долгах.
III
Соседи жили-поживали
(Аркашу сильно допекли),
То глазом пиво открывали,
То ласкали прекрасных дам,
Его нетронутую душу
Буквально вывернув наружу.
Аркадий, напрягая мозг,
Привыкнуть все никак не мог:
Ему же завтра к первой паре!
Но видно предстоит опять
Полночи — минимум — гулять,
Дремать на лавке на бульваре,
Покамест панцирная сеть,
Не перестанет песни петь.
IV
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
V
С утра соседи пили пиво
И матюгались от души,
Пока Аркадий торопливо
Точил свои карандаши,
Спешил на лекцию в мечтанье
К высокой прикоснуться тайне.
Сербор анализ излагал.
Определенный интеграл
Крепчал, двоился и троился.
Аркадий погружался в транс
Средь сепарабельных пространств
Над уравненьем Янга-Милса,
Пока сосед храпел, как труп,
Под грудой абелевых групп.
VI
Златые дни сменились круто,
И время вдруг рвануло вскачь.
Счет на часы и на минуты
Пошел. Что делать — плачь не плачь,
Настала сессия внезапно.
Зачетная неделя — завтра.
А кажется, еще вчера
Так томны были вечера.
«Тайвань» забыта, опустела,
Как будто Ялта в ноябре.
Лиловым лоском на пере
Пронзенное повисло тело.
Пора экзамены сдавать:
«Тетрадь! Полцарства за тетрадь!»
VII
Студент в конспект уткнулся рожей.
Лагранж, Коши и Маклорен,
По форме Шлёмильха и Роша
Остаточный выводят член.
Как большевик перед расстрелом
(Что вообще похоже в целом)
Студент спросонок закричит
И примет самый бледный вид.
Едва от ужаса очнется
В поту холодном. Дикий взгляд
Во тьме блуждает наугад.
Экзамен через час начнется,
И сумасшедший кобордизм
Вопьется в слабый организм.
VIII
Экзамен, чтоб ему! Экзамен
Припомнишь через двадцать лет.
Слезами, горькими слезами
Залит тринадцатый билет.
Доцент, профессор срубит, срежет.
Тьма внешняя. Зубовный скрежет.
И смерть, и ад, и огнь, и дым.
Но Ангелом своим храним,
Аркадий наш кладет зачетку,
Берет билет. Уже готов?
Он отвечает без понтов,
Членораздельно, точно, четко.
И словно с равным сам Сербор
Заводит с ним ученый спор.
IX
Увы, не все вернулись с поля,
Простого поля Галуа.
И я со всей душевной боли
Пишу прощальные слова.
Они ушли большой толпою.
Один не вышел из запою,
Другой учиться был бы рад,
Да не дописан ленинград*.
Увы, ряды друзей редеют.
О много, много рок отъял!
Их, как расходный матерьял,
Услали биться за идею,
Кого в стройбат, кого в Герат,
Пришли немногие назад…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Поэма осталась незаконченной. Что случилось с героем дальше, мы никогда не узнаем.
__
*ленинград – это тип преферанса, как сочи, ростов, ленинград, классика и т.д.; ленинград характерен трудным выходом из распасов, поэтому игра иногда затягивалась на неделю или больше.
Об Авторе: Владимир Губайловский
Окончил механико-математический факультет МГУ. Публиковал стихи в журналах «Новый мир», «Дружба народов» и др., книга стихов «История болезни» (1993). Автор многих критических статей и рецензий, посвященных преимущественно новейшей русской поэзии и опубликованных в журналах «Арион», «Новый мир», «Дружба народов» и др. Лауреат премии «Белла». Заведующий отделом критики журнала "Новый мир".
C удовольствием читаю основной корпус “Учителя цинизма”. Добравшись до 38-й страницы (читаю на компьютере, так что пагинация может не совпадать), остановился как вкопанный на фразе: “…и не придумал ничего лучше Чайковского. Давали Первый концерт, а потом Восьмую симфонию. Концерт хоть громкий. Па-ба-ба-бам! Плюх! А когда началась бесконечная симфония…” – далее по тексту, как говорится. Но до далее – дело не пошло. Ломаю голову над “8-й симфонией, коих у Чайковского, сколько мне известно – шесть. Плюс одна неоконченная, которую никому не решусь рекомендовать. Парируйте, если можете. Спасибо, если что не так. Ваш непокоренный слуга – Айртон**
И, кстати: “Повторюсь: распознать неантропоформные формы разума можно, если и только если они генетически родственны человеку, то есть происходят из одного и того же общего корня — и это, естественно, Творение. Если все формы разума друг для друга нераспознаваемы — значит, любой разум совершенно одинок во Вселенной и для себя строго единственен”. Ваша цитата? Не запирайтесь, я прочел. Как говорит Подсекальников- “Я читал Маркса и Маркс мне не понравился” Только – наорот. Мне нравится, как Вы пишете, если иметь в виду, что слово “неантропоформные” в Вашем тексте я читаю, как неантропоморфные… И все становится на свои ноги!
С уважением, Айртон**