RSS RSS

ЕВГЕНИЙ БЛАЖЕЕВСКИЙ ● «ОСЕННЯЯ ДОРОГА» ● ВЕНОК СОНЕТОВ

 1

 

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень

Не желает уже ни прикрас, ни богатства иметь.

И опала листва, и плоды разбиваются оземь,

И окрестные дали оплавила тусклая медь.

 

Что случилось со мной на ухабистой этой дороге,

Где осеннее небо застыло в пустом витраже,

Почему подступает неясное чувство тревоги

И сжимается сердце, боясь не разжаться уже?..

 

Вдоль стекла ветрового снежинки проносятся вкось,

В обрамлении белом летят придорожные лужи,

А душе захотелось взобраться на голый откос,

Захотелось щекою к продрогшей природе припасть

                                    

И вдогонку тебе, моя жизнь, прошептать: “Почему же    

Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть?..”

 

2

 

Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть…

Беспощадное время и ветер гуляют по роще.

Никому не дано этой жизнью насытиться всласть,

И судьба на ветру воробьиного клюва короче.

 

Мимолетная радость в изношенном сердце сгорит,

Ожидание смерти запрятано в завязи почек,

Да кому и о чем на могильной плите говорит

Между датой рожденья и смерти поставленный прочерк!..

 

 

Неужели всю жизнь, все богатство ее перебора

Заключает в себе разводящее цифры тире?!.

Я лечу сквозь туман за широкой спиною шофера,

Мой возница молчит, непричастный к подобным вопросам,

 

И пора понимать, что вот-вот и зима на дворе,

Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь…

 

 

3

 

Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,

Не приемлет душа, но во времени выбора нет.

Как постылого гостя, мы с ней тяжело переносим

Зажигаемый рано худой электрический свет.

 

На осеннем ветру мир туманен, суров и немолод.

Жизнь запряталась в шкуры, в берлоги, за стекла теплиц.

Подворотнями мается мучимый слякотью холод,

И небесное бегство закончили выводки птиц.

 

Опустело вокруг, и такая большая печаль

В эту пору распада, расхода, разлета, разъезда…

Мой возница, ругнувшись, нажал тормозную педаль,

Заработали “дворники”, веером сдвинули грязь,

 

И тогда я увидел за черной чертой переезда,

Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась…

 

4

 

Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась,

Запишу на полях своей повести небезупречной,

Где нескладный герой, от насущных забот удалясь,

Пребывает в тоске и бессмысленной муке сердечной.

 

Где с мостами сгорели его корабли за спиной,

Где он склеил гнездо из осколков разбитой посуды

И притом повторял, что ни встречи, ни жизни иной

Не предвидит уже и пора прекратить пересуды.

 

Только что это?!. Вновь возникает наплыв силуэта,

И тебя узнаю сквозь рябое от капель стекло…

Наважденье мое, отголосок счастливого лета,

Это правда, что я из прекрасного возраста выбыл,

 

Что взаимное время для нашей любви истекло,

Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор?..

 

5

 

Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор,

Понимаешь не сразу, но бесповоротно уже.

Как продутому Невскому снится заснеженный Выборг,

Так ребенок приснится твоей беспокойной душе.

 

И куда бы ни ехал, куда ни спешил бы отныне – 

Ощущенье вины подавляет тебя изнутри.

И пора позабыть о своей чистокровной гордыне,

Позабыть хоть на день, хоть на год, хоть на два, хоть на три…

 

А возница опять нажимает шальную педаль,

И скрипят тормоза, проверяя изгиб поворота.

Налетает снежок, подмосковную зябкую даль

Оживляет солдатик с развернутым красным флажком.

 

Переходит дорогу из бани спешащая рота,

И душе тяжело состоять при раскладе таком…

 

6

 

И душе тяжело состоять при раскладе таком,

Где тепло очага охраняет незримая Веста

И стоит, среди прочих, недавно построенный дом,

Но в квартирном быту для тебя не находится места.

 

Разорвать бы пространство, его заколдованный круг,

Нескончаемый круг, из которого вырос и вызрел!..

Мимолетная жизнь, как метафора наших разлук,

И судьба одинока, как дальний охотничий выстрел.

 

И куда убежишь!.. Пожелтели твои перелески,

Промелькнула церквушка, со стекол стекает вода.

И пространство летит, и туман опустил занавески

На осенний пейзаж, и дороги – куда ни вели бы –

 

В эти тусклые дни возвратятся с тобою туда,

Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр…

 

 

7

 

Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр,

Там округлая форма реки, заточенной в трубу.

И по ней не плывут корабли, а ленивые рыбы

Не стоят косяком, на крючок направляя губу.

 

И течет твоя кровь, в темноте замедляя движенье,

По гармошкам бормочет стоящих в дому батарей,

И семью согревает железное кровоснабженье,

Целиком поглощая все замыслы жизни твоей.

 

И уже не хватает ни правды, ни слов, ни тепла,

Ни тревожной надежды, ни тайны, ни внутренней силы,

Хоть в горячих потемках сошлись и совпали тела,

Хоть любовь замерцала в остывшей золе угольком…

 

Но приходит пора, когда быть молодым – некрасиво,

И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком.

 

 

8

 

И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком,

И с подружкой под ручку спешить переулком холодным,

И давиться любовью, как послевоенным пайком,

Но, вкусив молодой поцелуй, оставаться голодным.

 

И поспешно одевшись, сказав на прощанье: “Мерси”,

Убегать в никуда, растворяясь в осеннем тумане,

И, поймав на пустынной дороге пустое такси,

Озираться опасливо, словно Печорин в Тамани.

 

А вокруг темнота. Только лист вдоль дороги шуршащий,

Только ветер, шумящий в шатрах облетающих крон,

Да предутренний голос, усталой душе говорящий,

Что любви не догнал, не схватился рукою за стремя…

 

Кто бы ни был попутчик – шофер или пьяный Харон,

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время…

 

 

9

 

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время

Не песочно-стеклянный бессмысленный катамаран.

Сокращаются сроки, беднеет на волосы темя,

А в глазах, как и прежде, ночует весенний дурман.

 

Не считаются чувства с неловкой усталостью плоти,

Как чужие, живут на харчах и довольстве твоем.

Ты едва поспешаешь в мелькающем водовороте

И качели, скрипя, пролетают земной окоем…

 

А водитель опять закурил голубой “Беломор”

И нашарил приемник тяжелой мужицкой рукою.

Говорили о спорте: Пеле… Марадона… Бимон…

А я думал о том, что не надо судьбу ворошить,

 

Что покрой бытия, да с подкладкой своей роковою – 

Не кафтан, и судьбы никому не дано перешить…

 

 

10

 

Не кафтан – и судьбы никому не дано перешить –

Этот мир, что надет на тебя поначалу на вырост

И просторен вполне, но потом начинает душить

Воротник и потертый пиджак, из которого вырос.

 

Ни вольготно плечом повести, ни спокойно вздохнуть – 

И в шагу, и под мышками режет суровая складка.

И уже не фабричная ткань облегла твою грудь

И запястья твои, а сплошная кирпичная кладка!

 

Впрочем, это гипербола выгнула спину дугою,

И кирпичный костюм – вроде сказочки Шарля Перро.

Видно, время прошло и, возможно, настало другое,

Непонятное мне… И куда-то уходит горенье

 

Суматошного сердца, и падает на пол перо,

Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье…

 

 

11

 

Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье – 

Не вина, а беда беспробудных ваньков и марусь.

Безрассудному пьянству не буду искать объясненье,

Но насколько оно безрассудно, сказать не берусь.

 

В этой слякоти дней, в этом скучном ничтожестве быта,

Как забвенье – бутылка, как счастье – граненый стакан…

Керосинная бочка судьбы да четыре копыта,

И куда доходяге-коню подражать рысакам!..

 

“Ну и прет же алкаш!..” – возмущенно бормочет шофер.

Промелькнуло пальто, и фигура качнулась слегка…

Что хотел он сказать, когда руки свои распростер

И в стекло погрозил, и прошел в направленье забора,

 

Этот жалкий прохожий, спешащий домой из ларька,

Коли осень для бедного сердца плохая опора?!.

 

 

12

 

Коли осень для бедного сердца плохая опора,

То дождись декабря, где тяжелому году конец.

Наряжается елка и запахи из коридора

Воскрешают страницы пособия Молоховец.

 

И снежинки, слетаясь, стучатся в оконную раму,

И дубовым становится стол перочинно-складной…

Ты веселых друзей пригласи и покойную маму

Усади в уголок, чтоб ей не было скучно одной

 

В этот вечер, когда за спиной открываются бездны

И на миг вспоминается зыбкая детская тайна…

– Вам салат положить или крылышко?..– Будьте любезны!..

И пошла мешанина, и начали свечи тушить,

 

И опять вперемежку – Высоцкий, Матье, Челентано

И слова из романса: “Мне некуда больше спешить…”

 

 

13

 

И слова из романса: “Мне некуда больше спешить…”

Про себя повторяю в застольном пустом разговоре.

И мотив продолжает в прокуренном горле першить,

И пролетка стоит на холодном российском просторе.

 

И сидит в ней надменный писатель в английском плаще,

Словно кондор, уставясь в сырое осеннее небо.

О, старинная грусть и мечтания, и вообще

Чепуха, вспоминать о которой смешно и нелепо!

 

Как любил я тебя в девятнадцать рассеянных лет,

Навсегда покидая свой край, где Кяпяз и Кура!..

Но меня уже нет и девчушки хохочущей нет,

И машина за КрАЗом уныло ползет с косогора,

 

И о том, что спешил неизвестно зачем и куда,

Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера.

 

 

 

14

 

Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера:

– Не гони лошадей по разбитой своей мостовой!

Им уже не нужны ни ямщицкая глотка, ни шпора,

И зеленый бензин заменил табунку водопой.

 

Пусть они постоят бестелесные, холочка – к холке…

Колеся вдоль погостов, базаров, ангаров и школ,

Я вполне преуспел в запоздалой своей самоволке

И без них обойдусь, догоняя того, кто ушел.

 

Лошадиные силы души и душевные силы мотора!..

Перепуталось все: из камней создают виноград

И детали растят на бесхозной земле у забора,

И тебе самому твой угрюмый характер несносен;

 

Только как разобраться в потерях и кто виноват?

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень…

 

 

МАГИСТРАЛ

 

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень

Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть,

Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,

Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась.

 

Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор,

И душе тяжело состоять при раскладе таком,

Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр

И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком…

 

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время – 

Не кафтан и судьбы никому не дано перешить,

Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье,

Коли осень для бедного сердца плохая опора…

 

И слова из романса: “Мне некуда больше спешить…”

Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера

 

1978-1985-1987

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Евгений Блажеевский

Евгений Блажеевский (1947-1999) родился 5 октября 1947 года в Кировабаде (ныне – Гянджа) и невольно впитал в себя не только русскую культуру и язык, но и культуру живущих рядом народов, поскольку Кировабад в то время был разделен на две части – азербайджанскую и армянскую В Москву в начале шестидесятых годов он приехал уже поэтом. Поэтом с собственным узнаваемым поэтическим лицом. О его появлении в столице лучше других написал Евгений Евтушенко: «В начале шестидесятых годов в наш деревянный дом на 4-й Мещанской завернул чуть сутулящийся мрачный юноша из Азербайджана с амбициозно-неуверенной несчастливостью в жестких зрачках, пронзающих растрескавшиеся от уличных стычек стекла очков. По собственному признанию, он был «Детеныш, не стремящийся к подобью…» и заглянул ко мне вовсе не для того, чтобы выказать свое восхищение, а чтобы заявить: «Я пришел». Подразумевалось: «Подвиньтесь», хотя и не произносилось. Мне нравилась его независимость гораздо больше, чем подобострастие прилипал. Чувствовалось, что он знает себе цену. В молодой поэзии уже начинала эпидемически распространяться стихотворная расхлябанность, а это был профессионал формы, но с не обещавшим ему легкой жизни содержанием». Внешне биография Блажеевского не изобилует особыми вехами. Долго скитался по московским коммуналкам, служил в армии, учился в Московском Полиграфическом институте. Вся его главная биография – в его внутренней, можно даже сказать – в параллельной жизни. А еще – в жизни Москвы и России, внимательным наблюдателем или, скорее, «переживателем» которых он был. Что и отразилось в стихах, время от времени еще в семидесятые годы появлявшихся на страницах журналов «Юность» и «Новый мир». В последние годы его стихи печатались, в основном, в журнале «Континент». Евгений Блажеевский, трудно переживавший произошедшие со страной изменения, умер 8 мая 1999 года в Москве, успев при жизни увидеть изданными две свои книжки. Первая, «Тетрадь», вышла в 1984 году в издательстве «Молодая гвардия». Вторая, «Лицом к погоне» - в 1995 году в издательстве Юрия Кувалдина «Книжный сад». Уже после смерти поэта вышли в свет книги «Черта» (2001) и «Монолог» (2005).

Оставьте комментарий