Наталья Самотой ● Мама для весны
Прижимая к груди листы с эскизами, я подбежала к дороге. Впиваясь взглядом в потоки машин и людей, силилась разглядеть красную курточку. Яркое весеннее солнце слепило, отражаясь от окон автомобилей и витрин. Помню, ещё отметила, что редко в нашем городе в начале марта бывает такая солнечная погода. Прогнав эту мысль, я завернула за угол здания, но там моей девочки тоже не было. Меня охватила густая, концентрированная паника.
– Вы не видели ребёнка? Четыре года, красная куртка, рыжие волосы, – я накинулась на ближайшего прохожего – парня, высокого, прыщавого. Странно, но до сих пор помню это худое лицо. Кажется, его испугал мой в миг осипший, нечеловеческий голос. Он резко мотнул головой и поспешил убраться.
– Вы не видели… – я подскочила к проходящей женщине, но к горлу подступил ком и стиснул его, словно высохшая грязь. Хрип сменился кашлем, и тётка, тряхнув сумками, отпрыгнула от меня, как от прокажённой. Её баулы напомнили мне, что моя сумка для чертежей со всеми принадлежностями и документами осталась с другой стороны дома. В голове пронеслась мысль, что дочь просто отошла, а теперь стоит рядом с сумкой, как ей велели, и ждёт меня. Да, сейчас я зайду за угол и увижу мою рыжулю. Она просто отходила. Небось стоит напуганная. Какая же я дура! Конечно, она там.
Сумка лежала на месте. Марты не было. Листы посыпались из рук и, разлетевшись, упали на месиво из снега и грязи. Я бросилась собирать их, будто важнее этих чертежей не было ничего. Оттирала рукавом плаща, по сути ещё больше размазывая бурые пятна. Кто-то подал мне лист, но я не взяла. Я заметила Мартушкину жёлтую шапочку, лежавшую у столба, словно россыпь одуванчиков. Ватные ноги понесли меня к ней. Выронив испорченные листы, я подняла шапку, уткнулась в неё лицом и завыла диким раненым зверем.
Что было потом – не знаю. Провал в памяти и мигрень, будто кто-то вскрыл мой череп и тупым ножом вырезал воспоминания. Девушка за барной стойкой, рыжая, как Марта, подала мне кофе и сказала, что полиция вот-вот приедет. Не могу сказать, ошиблась ли она, потому что я напрочь лишилась чувства времени. Всё было таким замедленным, словно я провалилась в воду, в тёмную реку, под лёд. И смирилась с этим. Но двое полицейских, шумно хлопнув дверью, выдернули меня из аутичной полыньи. Один из них большим глотком выпил нетронутый мной кофе и стал расспрашивать.
– Я отвечала на звонок, потом повернулась, а её нигде нет. Только шапочка, – мои пальцы перебирали жёлтые завязочки, а мне казалось, что они накручиваются на шею и сдавливают её. Воздуха мне не хватало.
– А что вы делали до звонка? Откуда вы шли? Как вела себя ваша дочь? – молодой сотрудник полиции сыпал вопросами, составляя протокол. Зачем им эти бумажки? Почему они здесь? Почему они до сих пор не ищут моего ребёнка?
– Она рассказывала про весенний праздник в садике, мы шли по проспекту Революции, свернули на Пушкинскую, – язык с трудом ворочался, челюсть онемела, как после укола новокаина. – Марта увидела тележку с мороженым, попросила купить одно, пломбир с шоколадкой крошкой, – перед глазами появилась картинка, я видела каждую деталь: грязный бок холодильника, серую мужскую шапку на полной продавщице, восторженную улыбку дочери. – Я отказала ей, потому что холодно, и мы пошли дальше.
Я вспомнила, что Марта, вышагивая рядом, достала из карманов мелочь и пересчитывала монетки. Полицейские отвезли меня домой, заверив, что непременно найдут мою дочь.
Дома было отвратно. Тёплая, уютная берлога превратилась в сырую пещеру. Я не стала включать свет и сразу отправилась в комнату дочери. Какая-то часть меня глупо надеялась, что Марта там. Рисует зверей, макая пальчики в краски, – кисточки она не любила, – или гипнотизирует подкрашенные кристаллики соли, стараясь не пропустить, когда вырастит новый. Я осторожно, чтобы не спугнуть фантазию, приоткрыла дверь. В полумраке застыла сиротливая тишина. Я легла на низкую кроватку Марты и только сейчас заметила, что до сих пор крепко, до побелевших костяшек сжимаю её одуванчиковую шапочку. Я горько подумала, что у моей девочки мёрзнет головка, и сразу же провалилась в странно-спокойное забытьё.
Меня разбудил звонок. Как весенний гром, разрезал заиндевевшую тишину дома. Моментально проснувшись, я бросилась коридор, где оставила сумку. В голове выплясывала чечётку лишь одна мысль: «Нашлась! Нашлась! Нашлась!»
– Да? – выудив телефон, прохрипела я. Горло драло наждаком.
– Утро доброе, – раздался весёлый голос заказчика, – надеюсь, не отвлёк. Мы с женой пересмотрели чертёж и решили, что лучше снести не ту стену, как вы нарисовали, а другую, ближе к восточному крылу. Видите? То есть сделаем как бы зеркально.
– Её нельзя снести, она несущая. Уже обсуждали, – проговорила я упавшим голосом. Что ж ты, дура, не посмотрела, кто звонит?
– Серьёзно?
– Да. Если вопрос исчерпан…
– Может, сделать арку?
– Нет.
– У моих знакомых такой же дом, – похоже, он не собирался сдаваться. – Они сделали арку.
В голове начало звенеть, предвещая скорую мигрень. Нужно было заканчивать этот бессмысленный разговор – вдруг мне прямо сейчас пытаются дозвониться из полиции?
– У вас есть дети?
– Да, двое, но при чём здесь…
– Если вы хотите, чтобы их размазало по полу бетонной плитой, я сделаю вам арку.
Я отключилась. Перезванивать он не стал. Мне до чёртиков захотелось напиться, но из алкоголя в доме оказалась только бутылка шампанского, которая осталась с празднования нового года. Она никак не вязалась с моим траурным настроением. Весь день я вливала в себя чай, сидя на полу детской.
Подумать только – мой ребёнок пропал. Ужасная мать – моё заслуженное звание.
Помню, как муж вёз меня в роддом, и я охала на каждой ямке. Мы долго не могли завести детей и с нетерпением ждали малыша. Это должно было стать самым радостным событием. Но не стало. У сына диагностировали сложный порок сердца, и он ушёл от нас спустя два месяца, сразу после операции. Муж не справился с горем и моей тяжёлой реабилитацией – мы развелись. Мне потребовалось два года, чтобы прийти в себя. Всё это время я пахала как лошадь, пытаясь работой заменить ту сквозную дыру, что зияла в груди. Иметь детей я больше не могла и наконец решилась на усыновление. Подруга отговорила меня от мальчика, – она не знала, что я до сих пор храню сынишкины голубые комбинезончики. Прождав в очереди полгода, мне выдали новорождённого отказничка – пухлый розовый комочек со смешной завитушкой рыжих волосиков. От девочки сладко пахло наступившей весной, и имя Марта само пришло на ум. Баюкая её, я впервые за долгое время почувствовала себя счастливой.
Правда, психологи, прежде чем дать добро, изрядно погоняли меня. Они сомневались, что одинокая женщина, потерявшая родного ребёнка, находилась в достаточно здравом уме, чтобы полюбить чужого. Они были правы в своих сомнениях. Марта кричала не переставая, ночью она совершенно не спала. Я ревела вместе с ней, закрывала одну в комнате, – Господи! – я щипала её за ноги, оставляя маленькие синяки. Она носила распашонки моего мёртвого сына и ни капельки не была похожа на него.
А теперь я и её потеряла. И я даже не реву…
Тёплый, насмешливо солнечный день подходил к концу. Мой заказчик всё-таки перезвонил мне и кисло сообщил, что они нашли другого архитектора.
После мучительно-бессонной ночи сознание не сразу различило телефонный звонок. Я проплыла к столу, ощущая себя разбухшим утопленником. На экране высветился номер полицейского. Во мне пушным зверьком, вышедшим из зимней спячки, завертелась вера. Она крутила мне живот, вгрызалась в кости, кипятком разливалась по венам. Дрожащая рука поднесла телефон к уху. Меня вызывали в морг.
Я шла к столу сквозь ледяной кисель пропахшего формалином воздуха. Наверное, я сама была бледна как покойник. Шедший рядом психолог не сводил с меня глаз. Интересно, чем же он мне поможет, если на столе окажется моя бедная Марта?
Патологоанатом сдвинул снежно-белое покрывало и под его сугробом появилось маленькое серое личико в обрамлении потускневших рыжих волос. Я смотрела на него секунд десять, а потом меня затрясло в истеричном визгливом хохоте. Это не Марта, не моя дочь. Это чья-то чужая девочка. Психолог обнял меня за плечи. Внутри, словно снег с грязью, перемешались чувства: я радовалась, что на столе лежал другой ребёнок, и в тоже время меня захлестнула волна стыда.
Истерика прошла только в такси, и меня сразу же грозовой тучей обволокла смертельная усталость. Я прислонила голову к стеклу и смотрела, как мимо проносится жизнь: мамаши в распахнутых плащах, шлёпающие по лужам дети, мужчины, покупающие тюльпаны и пушистые ветки мимозы.
Как мне теперь жить, моя весенняя девочка?
Мне следовало купить тебе всю тележку этого проклятого мороженого.
Таксист остановился, и я вывалила собственное тело из машины, как камаз вываливает собранный в городе снег. До моих ушей донесся окрик «мама!». Вздрогнув, я посмотрела на крыльцо. На ступеньках стоял полицейский и держал за руку растрёпанную рыжую девчушку. Мою малышку.
Наверное, я должна была побежать к ней, прижать к себе сильно-сильно, до боли в рёбрах, – так обычно происходит во всех фильмах. Вместо этого ноги подкосились, я упала на четвереньки и зарыдала. Отчаянно, безудержно, открыто. Будто во мне треснул лёд – взорвался! – и потоки талой воды хлынули наружу.
Марта обняла мою голову.
– Прости, я потеряла шапку, – пролепетала она. Я зарылась лицом в её рыжие волосы. От них по-прежнему пахло молодой травой и мокрыми ветками.
– Неважно, родная. Всё неважно.
Моя девочка рядом. Я знаю, теперь у нас всё наладится.
Об Авторе: Наталия Самотой
Наталья Самотой. Окончила факультет журналистики ВГУ. Работала копирайтером, занималась рекламой, литературной корректурой романов в жанре "Фэнтези". Пишет стихи и прозу. Дебютировала в «Гостиной».