Инна ЛИСНЯНСКАЯ. Из книги «В ПРИГОРОДЕ СОДОМА»
Только подумай, за что мне такое счастье —
Угол иметь в лесу и письменный стол
И наблюдать, какие певчие страсти
Держит в зелёных объятьях берёзовый ствол.
Сосны скрипят, как птиц перелётных снасти,
И серафический слышится мне глагол.
Время делю я всего на четыре части
Года: мне страшен вечности произвол.
Вряд ли б смогло по истории сдать экзамен
Дерево, даже пригодное для икон.
По-настоящему прошлому верен камень —
В память свою как человек влюблён.
Памяти опыт, как всякий опыт, печален —
Больше от следствий не жду никаких причин, —
Нет ничего свежее древних развалин,
Нет ничего древнее свежих руин.
Крошево дня вкруг памятных мест, а ночь-то
В мраморном крошеве звёзд. Под летнюю сень
Сведенья эти приносит мне птичья почта,
Хоть воспеваю только наглядный день.
Господи Боже, спасибо Тебе за то, что
Угол мне дал в лесу и письменный пень.
2001
ПРИ СОДОМСКИХ ВОРОТАХ
Не минуй мои ворота, заходи, я накормлю,
Даже водкой напою,
даже песенку спою
Про Содом тот многогрешный, тот, который так люблю,
Что никак я не спалю
память бедную мою.
Там была я при воротах виноградною лозой, —
Лунной ягодой светясь,
я над ангелом вилась
И пред дьяволом стелилась. Но Господнею грозой
Не спалилась, а спаслась,
стражей втоптанная в грязь.
След от праведника глубже, чем от гневного огня, —
И от лужи до песка
шла я многие века.
Но по городу Содому, где сгорела вся родня,
Одинокая тоска
хуже камня у виска.
Нет, минуй мои ворота, не заглядывай в мой дом,
Где я разумом больна
от навязчивого сна.
А Содом стоит на месте, хоть оброс железным мхом,
Да стеклом из-под вина,
не допитого до дна.
2001
ТЕАТР ОДНОГО АКТЁРА
Кажется, живу я по привычке
На подобие часов.
Но когда меж птичьих голосов
Пролетает голос электрички,
Вижу, как в проходах поездов,
В тех вагонах, где не слишком густо,
Порывая с ремеслом,
Нищенство становится искусством
И играет времени излом,
Где горит без пламени Содом.
Кто имущий здесь, а кто убогий
С жуткой былью на устах ? —
И не важно здесь, что бард безногий,
В тамбуре был на своих ногах
И затаптывал табачный прах.
Кто не знает про суму и посох?
Но вот этот, этот на колесах
Одного народа театр
Вышибет из глаз твоих раскосых
Не слезу уже, а едкий натр.
Кто проситель здесь и кто даритель?
Что есть — почва, что — сума?
Неужели я — сторонний зритель,
И меж птиц, поющих задарма,
Не схожу ни с ритма, ни с ума?
2001
* * *
Где стена крепостная и где глашатая медь?
Где озёрная отмель и цитруса позолота?
Оглянувшись на прошлое, можно окаменеть,
Как случилось совсем недавно с женою Лота.
От всего Содома остался столп соляной, —
То ли городу памятник, то ли Господней воле.
Получается, — взгляд назад может стать виной,
А одна слеза — может стелою стать из соли.
Человечеству страшный пример подают небеса, —
Так разрушена Троя и взорвана Хиросима.
Да и где пограничная, собственно, полоса
Между тем, что прошло, и тем, что проходит мимо,
Между тем, что проходит, и тем, что ещё грядёт?
Разве лучше содомских грядущие горожане?
Неужели на семьдесят градусов поворот
Головы неповинной — великое ослушанье?
Я греховней супруги Лотовой в тыщу раз —
Но вопросы мои заметут, как следы на дороге, —
А куда не скажу — на обочинах автотрасс
Дьявол в смокинге чёрном и ангел в лиловом смоге.
2001
ДЫМ
В рюкзачок впихнула я манатки,
Погасила лампу в коридоре
И ушла из дому без оглядки.
За спиною полыхало море
И земля пожаром нефтяным —
Тенью от него стелился дым.
Я была служанкой в доме Лота,
(Но об этом умолчал историк),
Лот мне указал не на ворота,
А на сточный выход через дворик,
Я же, вылезшая из дерьма,
Не сошла ни с тропки, ни с ума.
Да, я уходила без оглядки
На людские вопли, что надсадней
Треска брёвен и кирпичной кладки.
Чем правдивей, — тем невероятней:
Дым один шёл впереди меня
В неизвестность нынешнего дня.
И сейчас, склонясь над мемуаром,
Ни одной строкой не поперхнулась,
Только дым, отброшенный пожаром,
Тенью стал и совестью моей, —
Я на город свой не оглянулась,
Я содомских грешников грешней.
2001
Память — горящая спичка в соломе,
Но на соломе давно мне не спится, —
Ужасы снятся.
Падшие ангелы в новом Содоме,
Если не воры и не убийцы, —
Сущие агнцы.
Боже, почто обратил ты в уголь
Город, которым не правили воры
Или убийцы?
— Чтобы твой ужас не шёл на убыль! —
Звёздные мне отвечают просторы
Голосом птицы…
А серафим с обгорелой ключицей
Водит по воздуху, как по странице,
Пальцем увечным:
Бог увидал, что пожар — не в науку,
И заменил Он мгновенную муку
Трепетом вечным.
2001
ПОСЛЕДНИЙ СОН
В мелкий дождик Илья-пророк облака на днях истолок —
Дождь идёт, толчёным стеклом освещая мой потолок,
Или то хрусталь над столом третьи сутки уже горит,
Или сплю я бредовым сном, но блестящим, как антрацит.
Кем-то брошен на мой порог умирающий голубок —
Чёрным углем из под крыла кровеносный мерцает ток.
Нет, не голубь, — я умерла, нет, не вестник, а я мертва!
Бьёт и дождик в колокола, что желанная весть жива.
Даже дождик наискосок — сну безумному поперёк —
О спасенье благовестит!.. До весны ещё долгий срок —
Ещё осень нам предстоит, ещё будет зима навзрыд
Завывать над одной из плит, где содомский мой сон зарыт.
2001
ПРАВДА
Ах, мой пастырь, у правды много обличий,
То — голубкой белеет, то алой розой
Расцветает, то глазом становится бычьим,
Наливаясь ревностью и угрозой,
То прикидывается лисою домашней,
То царапается хуже кошки дикой,
То насущным хлебом желтеет на пашне,
То судьбу обвивает, как повиликой.
Всех обличий правды счесть невозможно,
Как людских добродетелей и пороков
Счесть нельзя. И о ней говорить осторожно
Не хочу, ибо ты — один из пророков
Той земли, чей Содом в одночасье взорван,
Той земли, где впервые зарделось Слово.
Пред тобой я — овечка, но с дерзким взором,
Но к ненужной жертве почти готова.
2001
КУКЛОВОД
И те, кто в пути,
И те, кто сидят по домам,
Простите меня, простите меня, простите! —
Ведь, как ни крути,
Мне легче живётся, чем вам, —
В руках у меня от кукол молящихся нити.
Я тот кукловод,
Кто, дёргая нити строк,
Свою заглушает боль, печаль избывает…
За целый народ
Страдает только пророк,
Но где он, которого камнями побивают?
Простите меня
За остывшие угли молитв, —
Что взять с кукловода? И всё-таки знайте, —
Что не было дня,
Когда бы куклы мои
За вас не молились…
2001
ИМЕНА
Я пишу лишь о том, о чём я вслух не рискну —
В моём горле слова — словно дрожь по коже,
Мой язык в нерешительности ощупывает десну,
Потому что мне каждое слово, что имя Божье.
Оказалось: у Господа много земных имён —
Имена земель и пророков, песков и племён,
Певчих птиц имена, имена калик и поэтов,
Имена деревьев в лазоревом нимбе крон,
Имена далеких морей да и тех предметов,
Чей во тьме ореол то розов, то фиолетов.
Как же можно такое кому-то высказать вслух,
Нарекать Божьим именем здешних имён избыток?
Но какой с меня спрос? — жизнь моя — тополиный пух,
Тень малиновки, пыль с кукловодных ниток,
А вернее всего — обветшалой жалости свиток.
2001
ВДАЛИ ОТ СОДОМА
Я выдохнула память. И для вдоха
Теперь нужна мне новая эпоха
Или хотя бы — новое окно
В иной пейзаж, где лавр дорогу славит,
Где солнце заходящее оставит
На мне своё родимое пятно.
Оно похоже на почтовый штемпель
Да и на пломбу на вагоне “мебель”,
И на тавро, которым метят скот, —
Хочу быть кем угодно, чем угодно,
Но лишь бы с мёртвой точки безысходной
Мне сдвинуться и высмотреть исход.
А он, наверно, там, где был вначале,
Где позже мирру с тёрном повенчали.
На кой мне ляд, однако, та страна,
Иль град, где пощадили только Лота?
Мне выйти всего-навсего охота
За крестовину этого окна!
2001
МЕЖ ПРОШЛЫМ И ГРЯДУЩИМ
Всякий день — мой первый и последний.
Потому меж рёбер и меж строк,
Меж заутреннею и вечерней
Бьётся сердце-мотылёк.
Неужели всё, что сердцу нужно —
Вне родимых рёбер и псалмов?
Ах как слепо бьётся! — в мир наружный
Рвётся, будто из оков.
А снаружи пламенем ползущим
Пахнет почва… Сердцу невдомёк,
Что оно меж прошлым и грядущим —
Нервной вечности комок.
2001
Об Авторе: Инна Лиснянская
И́нна Льво́вна Лисня́нская (24 июня 1928, Баку — 12 марта 2014, Хайфа) — русская поэтесса и прозаик. Отец — врач Лев Маркович Лиснянский, погиб во время Великой Отечественной войны. Мать — Раиса Сумбатовна Адамова, инженер[1]. После школы друзья отправили стихи Лиснянской в Литературный институт. Пройдя с блеском творческий конкурс, от сдачи вступительных экзаменов решительно отказалась, несмотря на уговоры Николая Тихонова. Позже в течение года (до рождения дочери) училась в Бакинском университете. Публиковала с 1948 года оригинальные стихи и переводы из азербайджанской поэзии. Первый сборник стихов «Это было со мною» выпустила в Баку в 1957 году. В 1960 году переехала в Москву. Участвовала в неподцензурном альманахе «Метрополь» (1979), вместе с Семёном Липкиным и Василием Аксёновым вышла из Союза писателей СССР в знак протеста против исключения из него Виктора Ерофеева и Евгения Попова, в течение 7 лет публиковалась только за рубежом. Премии журналов «Стрелец» (1994), «Арион» (1995), «Дружба народов» (1996), «Знамя» (2000); Государственная премия России (1998), премия Александра Солженицына (1999) — «за прозрачную глубину стихотворного русского слова и многолетне явленную в нём поэзию сострадания», премия «Поэт» (2009). "В её стихах часто повторяются темы свободы, предательства, страха и одиночества. В своей вере и своём поэтическом существовании Лиснянская как бы исполняется удивительной силой, помогающей ей справиться с трудной судьбой: «ушлют, не уйдём, убьют, не умрём»[2]. Первый муж — поэт Григорий Корин (их дочь — израильский прозаик Елена Макарова, род. 1951). В 1967 году познакомилась с Семёном Липкиным, за которого в начале 1970-х годов вышла замуж. Последние годы жила в Хайфе. Умерла 12 марта 2014 года. Похоронена на Переделкинском кладбище, рядом с мужем Семёном Липкиным[3].