* * *

 

Стихи, если в них не лукавить

во имя нелепых идей, —

попытка хоть что-то поправить

в неправедной жизни своей.

Стихи это, в принципе, — чудо.

Такое не многим дано.

А кто их диктует? Откуда?

Тебе-то не всё ли равно?

Ведь если ты даже посредник,

вбирающий малую часть,

то где-то ведь есть собеседник,

тебе не дающий пропасть.

 

* * *

О. Левитану

 

Как много застолий уже миновало.

Хрусталь благородный тем тоньше звучал,

чем ниже я брался за ножку бокала,

чем меньше вина я в него наливал.

За что же мы выпьем? Налей, но немного.

Чтоб истину видеть. На самое дно.

Не стоит искать никаких аналогий.

Мы просто сидим и смакуем вино.

Добавили льда. Пусть в кувшине высоком

он тает. Не стоит грустить о былом.

Немного «Баккарди» с грейпфрутовым соком

прекрасно снимают похмельный синдром.

 

* * *

И говорить, и говорить,

и говорить… Беседы нить

петляет, путается, рвётся…

Что ж после спора остаётся,

когда мы подведём итог,

распотрошив словесный кокон? –

газеты скомканный клочок,

десяток несуразных строк…

На самом деле весь клубок

на них держался, но – размотан.

 

Пусть не газета. Ну возьми

и выбери любое СМИ,

то, на которое подсели,

как на иглу, тогда поймёшь –

мысль изреченная есть ложь

и в самом деле.

 

О чём я это? Говорят –

был Тютчев славный дипломат.

Жаль, я читал одни цитаты.

И все умны, как на подбор.

Да только вот, с недавних пор,

всё ж – скучноваты

немного.

 

Умом Россию не понять,

да и не стоит понимать.

Ей Богу!

 

* * *

Здесь переправа ровно полгода –

от ледостава до ледохода.

От половодья до ледостава

здесь кроме брода нет переправы.

Впрочем, и брод только в жаркое лето.

Если дожди, — даже этого нету.

Так и тоскуем двумя берегами.

Сколько ж воды утекло между нами

справа налево и слева направо –

от ледохода до ледостава.

 

* * *

 

Ещё листвы в помине нет,

но все кусты в зелёной дымке.

Идёт по кладбищу в обнимку

с красивой девушкой поэт.

Зашли случайно. Так бывает.

И вот, нисколько не скорбя,

он эпитафии читает

и даты смерти примеряет

то на неё, то на себя.

 

А ведь не стоит примерять…

Ты помнишь – в стародавней сказке

не то кольцо никак не снять,

не то перчатку. Для острастки

пора б её перечитать,

чтоб не играть своей судьбою.

 

Но мы всё сравниваем. Нам

так неуютно быть собою.

И эта жизнь – не по зубам.

 

* * *

 

Главное – вовремя отключить запасной

парашют нагрудный, когда основной

громко хлопнет куполом и зависнешь

в тишине. Даже ветра не слышишь

и летишь, опускаясь минуты три

ветра внутри.

 

Убедись лишний раз – земля кругла,

проверяя стропы, как удила,

поворачивая то влево, то вправо

этот плоский мир. Сверху видим мы

шкурку глобуса, блюдечко без каймы,

изумруды и яхонты без оправы.

 

Убедись – воистину мир текуч

Посмотри, как стремительны тени туч,

неподвижно зависших над головою.

 

Как похоже мёртвое и живое.

 

* * *

 

…но это сон,

а сон не поддаётся пересказу.

 (А. Сопровский)

         

 

Всплываешь утром из глубин

ещё в присосках сна –

полусадко, полудельфин,

поднявшийся со дна,

и не раздавлен, и не смят,

а полупотрясён,

что невозможно вновь назад

вернуться в этот сон,

где стало равным средь теней

твоё земное я.

Но всё реальней, всё прочней

мембрана бытия.

 

* * *

 

Жизнь недостойна посмертного слепка,

но не даёт от неё ускользнуть,

так приржавела – не разогнуть,

тело с душою сколовшая скрепка.

Так приросла, что уже – навсегда…

 

Мы ко всему привыкаем некстати.

Нас и запомнят по ржавым следам

в правом углу чуть повыше печати, 

прямоугольной, лиловой, куда

вписан набор канцелярской цифири…

 

Ну а без номера где же тогда

ждут в этом мире?

 

 

* * *

Каждому нужен свой формат…

Каждому нужен свой проект…

Господи, разве я виноват,

если проекта нет?

Так – небольшой эскиз, –

беглый набросок, чтоб

вспомнить где верх, где низ,

яма или сугроб.              

Абрис – не карта. Тут

не угадать масштаб

местности. Карты врут.

Я и всегда был слаб

в точных науках. Что ж –

не избежать утрат        

даже проверив ложь

точных координат.

Даже найдя просвет,

нишу, живой пробел,

где конкурентов нет,

много ль ты преуспел,

время тараня лбом,

чтоб изменить расклад,

действуя наобум,

двигаясь наугад?!

 

* * *

Татьяне

 

Всю жизнь ходить на поводке

другой конец которого

зажат у женщины в руке,

не проявляя норова.

Всё из-за губок, из-за глаз,

из-за Эрота лучника,

который делает из вас

простого подкаблучника… 

Судьба и вправду – нелегка.

Но плачусь лишь для виду я,

и всем другим, без поводка,

нисколько не завидую… 

 

* * *

Маме

 

Я путаю где тот, где этот свет.

Мать целый день бормочет, пребывая

там, где меня всего скорее нет.

Вот и опять глядит не узнавая,

и даже улыбается в ответ.

Но мне ли? Не уверен. У неё

свой мир. Он моего ничуть не хуже.

Да, иногда бывает, что наружу

вдруг выглянет, нарушив забытьё.

Но ненадолго. Ей куда милей

общение с десятками теней.

Не зря ж она беседует всё время

с отцом своим, в блокаду умершим и с теми,

кого я и не видел никогда.

 А этот мир ей скучен и сюда

она теперь является всё реже.

Она другая. Это мы – всё те же.

 

* * *

 

Анхель де Куатье,

Харуки Мураками…

Простите, не слыхал, — я развожу руками.

Акунина и то – прочёл до середины,

как список кораблей в поэме, столь старинной,

что автора, увы,

не помнят даже греки.

Не помните и вы

об этом человеке.

 

Он по миру бродил,

слагал свои поэмы.

Я многое забыл,

запомнил только тему –

украдена жена,

всё связано с любовью…

Там, под конец, волна

подходит к изголовью,

грохочет…

Впрочем, нет, —

я путаю, похоже.

То был другой поэт.

Его забыли тоже.

 

* * *

За то судьбе скажи спасибо,

что в карте жизни всех названий

уже не различаешь, ибо

бумага вытерлась до ткани,

до полотна, до основанья,

до непрочтенья, до зиянья,

читай – до дыр на самых сгибах.

 

За то благодари фортуну,

что отрочества не случилось,

что вслед за детством – сразу юность.

А зрелость где?

Скажи на милость.

 

Ах, молодость – ты затянулась

и недоперевоплотилась.