Дальномер памяти прибор не настолько надежный, насколько нам всем хотелось бы. «Призма времени» на то и призма, чтобы множить наши сомнения в абсолютной точности воспоминаний. Но как мне «неочевидно видится» сквозь этот волшебный кристалл, первым или «возможно первым» было стихотворение похожее на манифест:

 

Торопись! Уже пятнадцать лет
ты живешь на этом свете!
Оглянись! Какой же след
оставляешь ты на сей планете?!

Что там было дальше, уже не помню. Но знаю достоверно, что претензии я к себе предъявила в этом тексте, который всерьез считала стихами, нешуточный. Значит, задумывалась о бессмертии и хотела «оставить след».

Все смертны, следовательно и я умру – эта мысль в юности поражает в самое сердце и часто становится побудительной причиной для попытки остановить эту неумолимую и неминуемую минуту любым доступным смертному путем. И по размышлении понимаешь, что ты просто обязан создать нечто «на все времена».

Ну, например, написать свой «полонез Огинского»! И тогда, если ты вдруг перестанешь быть на этом свете – жизнь твоя продлится в бесконечности. И ты будешь каждый день звучать из радиоприемника, пока твой дальний потомок, как ты когда-то (помнишь, в пятом классе?) будет делать уроки за круглым столом, покрытым голубой бархатной скатертью. И настольная зеленая лампа с мраморным подножием переживет тебя, ну, разве это не обидно! Это если ты помедлишь и не решишь, что делать, куда бежать, чтобы убежать от неизбежного.

В мои времена лучше всего было бежать в библиотеку. И там уж попытаться выучиться великому –  у великих.

 

И вот я бегу, уже не в переносном, а в прямом смысле этого слова, по едва просохшим после весенней распутицы улицам Луганска. Я почти не касаюсь земли, словно несет меня неведомая сила. Словно какой-то солнечный вихрь взметнул и понес меня над флигельками и особнячками, над покрытыми первой пушистой зеленью садами и огородами.

Я бегу из школы домой на улицу Школьную,  дом 33 «а», в наш с мамой дом с расцветающими в саду нежно-розовыми абрикосовыми деревьями.

Бегу, чтобы успеть записать то, что вдруг вспыхнуло и разгорелось в самой моей сердцевине, а теперь вот звучит и бьется в голове, а может быть даже в душе или в сердце. Ведь сегодня –  12 апреля 1961 года –  нам на уроке сказали, что в космос полетел первый человек на планете. Подумать только!

Выросли крылья у человека –
Сказ обновился о юном Икаре!
То, обгоняя течение века,
В космос врывается Юрий Гагарин.

Там было еще четыре строфы, но я их сейчас уже не помню. На следующий день я уже читала это стихотворение в школе на уроке литературы.  И любимая моя учительница Вера Павловна Музыченко тут же отвела меня на радио и я читала эти строчки в прямом эфире, и меня слышал весь город, а может быть даже вся область (!). А по области-то родни живет видимо-невидимо! И вот все они разом – меня услышат.

А 14 апреля на первой полосе газеты «Ворошиловградская правда» это стихотворение было опубликовано. Сейчас мне даже неловко, что я не помню его наизусть. Хотя наверняка оно было «слабенькое» и далекое от совершенства. Но вот  первые четыре строчки помню и теперь уже поздно их править и поправлять. Они ведь не только  – моя личная история, а получается, что история теперь уже исчезнувшей страны.

Хочу заметить еще тот уникальный факт, что с первой этой публикации (а было мне тогда 15 лет), как много позже выяснилось, начислялся и мой профессиональный писательский стаж. Да. Так было заведено в СССР – с первой публикации в официальной печати. Но кто в пятнадцать лет задумывается о таких прозаических вещах! Кто в любом возрасте в состоянии прозреть толщу неведомого нам  будущего!

А вот радость, переполнявшая меня в тот день, когда я летела домой на крыльях любви к своей стране и ко всему человечеству, когда будущее виделось и ощущалось именно – как легкокрылое парение над миром с выходом в бесконечный космос, запомнилась на всю жизнь. Это состояние, как я теперь догадываюсь, не просто запечатлелось в памяти и душе, но словно бы даже стало некоей доминантой моего поэтического мироощущения.

Но в тот же год, в конце девятого класса школы, я всерьез  заболела туберкулезом, была отправлена на целый год в прикарпатский санаторий, где ощутила себя умирающей героиней Ремарка. И там уже появились другие мотивы и мотивировки для написания стихов. Одно из них прочно вошло в цитатник некоторых моих поэтических друзей: «Шестнадцать лет, шестнадцать лет. / А смерти нет, а смерти нет…»

Вот-вот. Вот именно. Беги! Убегай. Торопись. Взлетай, пока есть силы. Тогда и смерти не будет. Не догонит!

Так я думала в пятнадцать лет. Так думаю и сейчас.

 

10 декабря 2016

Лондон