RSS RSS

Александр КАРПЕНКО. К 30-летию со дня смерти Ивана Елагина

Портрет И. Елагина работы С. Бонгарта

Часть 1. «КУРГАН»  ИВАНА ЕЛАГИНА [1]

 

     Иван Елагин – выдающийся поэт второй волны эмиграции. Это человек широкого дарования, у которого в семье стихи писали и отец, и даже дед. Но мне хотелось бы особо отметить эго поэтический вклад в развенчание культа личности Сталина. Я не припоминаю голос такой мощи, повествующий об этих страшных страницах нашей истории, который прозвучал бы именно в стихотворных строках. Осип Мандельштам – да, он пострадал от усатого генералиссимуса. Но, кроме строк про кремлевского горца, у него нет ничего, что бы рассказывало нам о геноциде лучших людей, произошедшем в СССР в 1937-м году. Он просто не успел. А вот Елагин, которому в то время исполнилось 19 лет, и у которого был расстрелян отец, запомнил этот кровавый год на всю оставшуюся жизнь – это он носил в пересыльную тюрьму передачи своему отцу. В сущности, его книга «Курган» целиком посвящена этой трагической теме. Хотя сам поэт не пострадал лично, бульдозер времени прошёлся по самым близким людям Елагина, и он уже не смог ни забыть, ни простить это до конца своих дней. Мало кто знает, что в талантливой семье Матвеевых – Елагиных стихи пишет ещё и двоюродная сестра Ивана Елагина – известный поэт и бард Новелла Матвеева, и дочь от первой жены, поэтессы Ольги Анстей, Елена Матвеева.

     Название книги Елагина «Курган»  точное, но «непрямое». Первая ассоциация – насыпь, захоронение солдат, воевавших за родину и павших в неравном бою. Но 37-й год – разве это курган? И вообще, время – это текучесть мгновения, а холмы и курганы – вещи пространственные. Но поэт превращает объект в метафору, в некий пространственно-временной континуум, то же самое он делает и со звёздами, об этом речь пойдёт впереди. Курган Елагина, безусловно, условен, но поэт бережно похоронил в нём всех павших в борьбе со сталинским режимом. Виноват ли лично Сталин во всех этих смертях? Возможно, нет. Не нужно дополнительно чернить злодея, он и так чёрен. Сталин создал условия, при которых низменные наклонности людей получили небывалую пищу для своей деятельности. Иван Елагин прямо пишет, что их управдом получил в личное пользование жилплощади репрессированных. А сколько таких управдомов было по всей стране! Об этом же говорит и Михаил Булгаков в «Мастере и Маргарите».

     Искренность и основательность свидетельств Ивана Елагина подкреплена тем немаловажным обстоятельством, что он в годы разгула репрессий был юношей, молодым человеком, у которого обострено чувство справедливости. А тут у него расстреливают собственного отца. И сам он чуть не попал под жернова режима. Но его спасли от расправы друзья.

 

А в институте всё я рассказал друзьям,

Я навсегда прощался с ними,

Я думал, что меня сошлют в Сибирь, а там

Сгноят в каком-нибудь Нарыме.

 

И вечером, один, сидел я в тишине.

Окна темнела крестовина.

Ждал, что придут за мной, но с шумом вдруг ко мне

Ввалились Жорж, Борис и Нина.

 

У каждого из них какой-то тюк в руке.

«Бери-ка теплые вещицы!» –

«Достали кое-что! Не дело налегке

Тебе по холоду тащиться!»

 

Но брать мне не пришлось тех сказочных даров.

Причиной опасений ложных

Была, как раз в ту ночь, проверка паспортов

У элементов ненадежных.

 

Страна, где прошлого тепла еще зола,

Страна, где волны страха катят,

Там хватит, может быть, на сто столетий зла,

Но и добра на сто столетий хватит.

 

     Две последних строки – на мой взгляд, глубокий и чеканный по слогу «вердикт» на все времена русскому народу. Противоположности – смыкаются! Не было бы палачей, – возможно, не было бы в народе и столь крепкой дружбы, и такого отчаянного человеколюбия.

     Посмертная реабилитация пострадавших – дело важное и нужное. Тем не менее, Иван Еленин мягко, уже с высоты почтенного возраста, иронизирует над подобным «восстановлением справедливости». Действительно, разве новые указы о помиловании способны воскресить ему отца? И те, кто подписывали расстрельные приговоры, благополучно живут, получая государственную пенсию. Разве это справедливо? Они даже не покаялись! Да, пожалуй, именно покаяние, как со стороны этих людей, так и со стороны государства, могло бы разрешить прискорбную ситуацию. Но – вы не поверите – эти люди и не думали каяться! Скажу больше: палачи до конца своих дней были убеждены в том, что они казнят настоящих злодеев и настоящих врагов народа. Вот что действительно страшно!

 

                Мы далеки от трагичности:

                Самая страшная бойня

                Названа «культом личности» –

                Скромно. Благопристойно.

 

     Читая трагический сборник стихов Ивана Елагина «Курган», составленный при жизни самим автором, невольно смотришь на историю России новыми глазами. Почему разные люди так расходятся во взглядах на сталинское время? Разгадка проста. Кто-то пострадал, кто-то нет. Кто-то потерял родителей или родственников, кого-то беда вообще обошла стороной. Кто-то вообще до сих пор называет Сталина «великим вождём» и «творцом Победы». Иван Елагин прямо говорит в своём стихотворении, о том, что история смягчила трагедию конца тридцатых годов прошлого века. Я думаю, что и не было никакого «культа личности». И без Сталина это продолжалось бы в таких же масштабах. Была уголовная, бандитская беспредельщина партийной верхушки и НКВД.

     На мой взгляд, в своей книге «Курган» Иван Елагин коснулся метафизических вершин справедливости. Причем он вроде бы и не вопиет, как библейский Иов, но впечатление – сильнейшее. В сущности, поэзия Ивана Елагина представляет собой вселенскую исповедь, идущую от человека судьбы, тонко чувствующего эпоху. Он ещё достаточно сдержан в своих оценках – помогает то, что стихи были написаны не сразу, по горячим следам истории. Когда прошлое болит в человеке годами, а то и десятилетиями, постепенно приходят нужные слова. Елагин выступает за людей, в широком, вненациональном смысле, и против большевистской системы. Но в стихах мы не обнаружим политики. Всё решается чисто поэтическими средствами. И это превращает исповедь поэта в некий надмирный голос:

 

Год пыток, год смертей, год сталинских расправ,

Процессов, массовых расстрелов,

Вожди беснуются, стране хребет сломав,

И бед на сотни лет наделав!

               

Год ссылок и разлук, арестов и тревог,

Год всероссийского погрома!

Я вспоминаю блеск начальственных сапог

И грозный окрик управдома.

 

     И горько отзывается в сердце поэта знаменитая соломоновская истина о том, что «всё проходит»: «Неужели мы всё забыли?». Безусловно, память живёт дольше в участниках и очевидцах тех страшных событий. Иным – нет дела до этих проблем, особенно новым поколениям. У них – свои «погромы», одно перебивает другое. Афганистан затмевает репрессии, Чернобыль – Афганистан, Чечня – Чернобыль – и так до бесконечности. Это не спасает правду российской истории, но помогает людям жить дальше. И только одинокий голос поэта ничего не забывает, он – совесть народа, он – колокол, который звонит по жертвам, которых забыло время.

 

О Россия – кромешная тьма…

О, куда они близких дели?

Они входят в наши дома,

Они щупают наши постели…

 

Разве мы забыли за год,

Как звонки полночные били,

Останавливались у ворот

Чёрные автомобили…

 

И замученных, и сирот –

Неужели мы всё забыли?

 

     Стихи Елагина о репрессиях разбросаны тут и там по его двухтомнику (М., «Согласие», 1998), и я втайне благодарен поэту за то, что он объединил их в книге «Курган». Не могу сказать, что «тематические» книги стихов всегда являются наилучшим решением, однако в данном случае Иван Елагин просто-напросто сэкономил время исследователей, проделав за них скрупулёзную работу собирателя. А ещё Иван Елагин иронично противопоставляет советскую «бесчеловечность», когда людей сбрасывают в общую могилу, американской «человечности» когда строятся кладбища для любимых животных. К слову, Россия (Советский Союз) далеко не одиноки в своём пренебрежении к человеческим ценностям. Если у нас невозможно найти могилы Цветаевой и Мандельштама, то в Австрии не сыщешь могилу Моцарта, во Франции – великой актрисы Адриенны Лекуврер. Думаю, этот скорбный перечень можно продолжать ещё долго, и он мало зависит от географии. А кладбища для животных? Ну, пускай, во вне это не вызывает особого протеста. Животных любить проще, они бессловесны, и люди, не умеющие любить себе подобных, успешно реализуют свою потребность любить и быть любимыми на домашних животных. 

     Но мы немного отвлеклись – вернёмся, пожалуй, к гражданской лирике Ивана Елагина. Поражает разнообразие творческого диапазона поэта, даже в пределах его гражданской лирики. Поэт то выписывает прошлое в мельчайших деталях, то, наоборот, ударяется в метафизику, где каждая деталь норовит стать символом. В чём, на мой взгляд, ценность гражданских стихов Ивана Елагина? В том, что, несмотря на их бескомпромиссность, поэт не безапелляционен в своих мыслях, у него много тонких рассуждений, а порой проскальзывает даже ирония. Всё это, без сомнения, обогащает этот достаточно пафосный жанр. Например, Елагин творчески развивает философию общего дела Николая Фёдорова.

 

Но в бушующих блёстках

Всплывает из пены взволнованной

Паренёк из киоска

Со стаканом воды газированной.

 

И пока океаны

Миражи свои не растратили,

Человек всё стоит у каштана,

А вокруг человека приятели.

 

И над ним распростёрта

Та ветка – шумит, как шумела.

Воскрешение мёртвых

Наше общее с деревом дело.

 

     Елагин писал эти строки, когда ещё не был изобретен способ воскрешения мертвых путем клонирования клеток. И поэт позиционирует стихотворчество как чудесный способ воскрешения ушедших. Нарисовал картинку, где они ещё живы – и так они уже никогда и никуда не уйдут с этой картинки. Так он и папу своего любимого оставил жить навсегда на странице стихотворения. Отец – это тот человек, который стоит у каштана. А паренёк со стаканом газировки – его сын, будущий поэт Иван Елагин.

     Поэт находит причину забвения трагедий: это вездесущее и неумолимое время. Дистанция делает преступления давно минувших дней музейными экспонатами:

 

         Когда-нибудь страшные русские были

         Представят в музеях. Как школы и стили.

 

         Расплещут великую кровь по картинам,

         А критики звать её будут кармином.

 

         И мы понимаем, что Иван Елагин – это поэт-визионер,

         ему доступно как близкое, так и далёкое наше будущее.

 

      

 

Часть 2-я. ЗВЁЗДЫ ИВАНА ЕЛАГИНА

 

     Иван Елагин проводит в своей (так и подмывает сказать: военной) лирике мысль о единстве жертв и их семей. Безвинно убиенных – и лучшей части русского народа, которая им сочувствует, а порой – и спасает. И, конечно, чаще всего он делает это сквозь образ своего отца, поэта Венедикта Марта. Стихотворение «Звёзды», как мне кажется, не только в книге «Курган», но и в лирике Ивана Елагина вообще занимает особое место. Чтобы длинное стихотворение не развалилось на отдельные куски, нужна особая энергетика, «цемент» духа. Звёзды – самое яркое юношеское впечатление поэта, связанное с родным отцом. И, когда отца не стало, что-то трагическое произошло и со звёздами. Не со звёздами вообще, а конкретно с теми звёздами, которые являлись поэту в юном возрасте. В сущности, пьеса  Елагина «Звёзды» – это плач по потерянному раю детства. Но, в отличие от романов Пруста, здесь романтическое переживание героя разрушается насильственным вторжением действительности. Причём для лирического героя не важно, кем растоптаны его мечты, его юношеское счастье – диктаторским режимом, войной или просто временем. Он это воспринимает как мистическую атаку враждебных сил на человеческую душу – на самое святое, самое сокровенное, что есть в человеке. Поэтому так тревожно, с неизбывной болью звучит у Елагина это стихотворение о звёздах. Сначала поэт говорит о своём отце словно бы отстраненно – «мне в ту ночь поэт седой и нищий небо распахнул над головой».  Потом уже обращение адресовано напрямик к отцу, завязывается разговор с ним, ушедшим в неизвестность. Лично у меня складывается впечатление, что Иван Елагин, когда писал это стихотворение, думал о «Стихах о неизвестном солдате» Осипа Мандельштама – и хотел написать, как минимум, не хуже, чем у старшего классика. И я думаю, ему это вполне удалось. Стихотворение производит очень яркое впечатление. Для Елагина отец равен «неизвестному солдату». Обрывки воспоминаний чередуются у поэта с величественной космогонией, то разрушительной, то, наоборот, созидательной. Вот, например, как поэт описывает свою юношескую «прививку духа»:

 

Колыхались звёздные кочевья.

Мы не засыпали у костра.

Шумные тяжёлые деревья

Говорили с нами до утра.

Мне в ту ночь поэт седой и нищий

Небо распахнул над головой,

Точно сразу кто-то выбил днище

Топором из бочки вековой!

И в дыру обваливался космос,

Грузно опускался млечный мост,

Насмерть перепуганные сосны

Заблудились в сутолоке звёзд.

 

«Вот они! Запомни их навеки!

То Господь бросает якоря!

Слушай, как рыдающие реки

Падают в зеленые моря!

Чтоб земные горести, как выпи,

Не кричали над твоей душой,

Эту вечность льющуюся выпей

Из ковша Медведицы Большой!

Как бы ты ни маялся и где бы

Ни был – ты у Бога на пиру…»

Ангелы завидовали с неба

Нашему косматому костру.

 

     То ли отец говорит с юным поэтом, то ли некий голос свыше. Высокая непонятность поэзии Елагина очаровывает слушателей. Получается «двойное» слушание, со стереоэффектом: герой слушает отца, читатель слушает исповедь героя.   

     Открываю страничку Википедии, желая поближе познакомиться с отцом поэта, Венедиктом Мартом. На страничке Википедии – почему-то ни одного доброго слова об отце. Пил, буянил, дружил с Есениным, переводил китайскую поэзию… Но как же тепло говорит о своем отце Иван Елагин! В стихотворении «Звёзды» прекрасно показано лирическое единство отца и сына, а над ними словно бы витает святой дух – поэзия. Образ отца возникает и в других стихотворениях Елагина – таких, как «Товарная станция», «Передача». Сын предан своему отцу и в радости, и в несчастье, он пронёс эту любовь к отцу, растерзанному сталинистами, через всю свою долгую жизнь. В сущности, в стихотворении «Звёзды» Иван Елагин рассказывает все ту же историю: как забрали отца, как он это переживал. Он восстанавливает в памяти по крупицам все мельчайшие подробности, и у меня складывается впечатление, что это вовсе не ретроспекция и не реконструкция – просто Елагин этого никогда не забывал и никому ничего не простил.

 

Рукописи, брошенные на пол.

Каждый листик – сердца черепок.

Письмена тибетские заляпал

Часового каменный сапог.

Как попало комнату забили,

Вышли. Ночь была уже седа.

В старом грузовом автомобиле

Увезли куда-то навсегда.

 

Ждем ещё, но всё нервнее курим,

Реже спим и радуемся злей.

Это город тополей и тюрем,

Это город слез и тополей.

Ночь. За папиросой папироса,

Пепельница дыбится, как еж.

Может быть, с последнего допроса

Под стеной последнею встаёшь?

Или спишь, а поезд топчет вёрсты

И тебя уносит в темноту…

Помнишь звезды? Мне уже и к звёздам

Голову поднять невмоготу.

 

     Стихотворение настолько западает в душу своей энергетикой, что не сразу понимаешь, как автору удаётся достичь такого глубокого впечатления. Бытовые зарисовки продолжаются у Елагина символистическими вкраплениями, вроде этого: «истаскало время наизнанку вечности принадлежащий плащ». Есть в этом произведении и элементы творчества других великих русских поэтов. «Хлынь, война!» – это поздний Мандельштам. А «Мы живём, зажатые…» – это уже Маяковский, «Товарищу Нетте». В результате получается какая-то невероятная оркестровка. И ведь не скажешь, что это полистилистика – всё стихотворение производит очень цельное, устойчивое впечатление! Это именно Елагин, а не кто-нибудь другой! Я не раз обращал внимание, что наиболее авангардными получаются те стихотворения, которые не претендуют на новое течение в литературе и авангардом себя не называют. Непривычное художественное мышление и даёт новые всходы на ниве поэзии. «Звёзды», если можно так выразиться, «курганом» возвышаются над другими стихотворениями Ивана Елагина, вошедшими в этот сборник. Поэт по своим художническим принципам напоминает мне великого актёра Олега Даля, который обнаруживал вулканический темперамент далеко не в каждой своей роли. Иногда он умел спрятать его так, что никто не мог догадаться об этом. Вот и Иван Елагин всюду следует за художественной задачей конкретного стихотворения. Исповедальность присутствует везде, а вот мощная энергетика – выборочно, там, где это необходимо по замыслу. И язык поэта столь же разнообразен. Но в стихотворении «Звёзды» происходит парад планет в душе поэта, здесь все маленькие ручейки стекаются в один мощный речевой поток. Елагин сумел объединить здесь всё, что зрело и накапливалось в его душе годами. В то же время, здесь присутствует некая матрица – то, что и сделало его большим поэтом. Детские тайны, постепенно ставшие человеческой сущностью зрелого поэта:

 

Ну, а звёзды. Наши звёзды помнишь?

Нас от звёзд загнали в погреба.

Нас судьба ударила наотмашь,

Нас с тобою сбила с ног судьба!

 

Наше небо стало небом чёрным,

Наше небо разорвал снаряд.

Наши звёзды выдернуты с корнем,

Наши звёзды больше не горят.

 

В наше небо били из орудий,

Наше небо гаснет, покорясь,

В наше небо выплеснули люди

Мира металлическую грязь!

 

Нас со всех сторон обдало дымом,

Дымом погибающих планет.

И глаза мы к небу не подымем,

Потому что знаем: неба нет.

 

     Перед нами проходит, спрессованная в мгновение, вся жизнь поэта. Здесь сходятся два полюса – любовь (в данном случае к отцу и к потерянному раю детства) и почти что ненависть – к миру с его «металлической грязью», растоптавшему всё святое в душе героя. Зло не персонифицировано, и это очень мудро – это и люди, творившие неправедные репрессии, и война, всё, что разрушает и разъединяет людей. «Имя им легион», как говорится в Писании. Трагедийное звучание «Звёзд» достигает у Ивана Елагина такого эпического размаха, что заставляет вспомнить Расина, Софокла и Еврипида, хотя они и творили в другом жанре. Мистический символизм судьбы. Так бывает – никто в самом стихотворении не гибнет, а – трагедия. Гибнут звёзды. Это как раз тот самый случай, когда гибель природы страшнее гибели человека, потому что природа – это душа человека. А что такое человек, живой, но лишённый души? «Тяжёлые звёзды» – так назвал Иван Елагин свой итоговый сборник стихов. Звёзды, «вырванные с корнем», оказались слишком тяжелыми для человека.

 

               

         Из альманаха «Встречи»

           Последняя публикация

                  Ивана Елагина

 

ИВАН ЕЛАГИН

 

СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

 

                *   *   *

Здесь чудо всё: и небо, и земля,

И звёздное шуршание мгновений.

И только чудом смерть назвать нельзя –

Нет в мире ничего обыкновенней.

                                                                Январь 1987 г.

 

*   *   *

Родина! Мы виделись так мало,

И расстались. Ветер был широк,

И дорогу песня обнимала –

Верная союзница дорог.

 

Разве можно в землю не влюбиться,

В уходящую из-под колес?

Даже ивы, как самоубийцы,

С насыпей бросались под откос!

 

Долго так не выпускали ивы,

Подставляя под колеса плоть,

Мы вернемся, если будем живы,

Если к дому приведет Господь!

 

              *     *     *

Мне незнакома горечь ностальгии.

Мне нравится чужая сторона.

Из всей – давно оставленной – России

Мне не хватает русского окна.

 

Оно мне вспоминается доныне,

Когда в душе становится темно –

Окно с большим крестом посередине,

Вечернее горящее окно.

 

              *     *     *

Уже последний пехотинец пал,

Последний летчик выбросился в море,

И на путях дымятся груды шпал,

И проволока вянет на заборе.

 

Они молчат – свидетели беды,

И забывают о борьбе и тлене

И этот танк, торчащий из воды,

И этот мост, упавший на колени.

 

Но труден день очнувшейся земли,

Уже в портах ворочаются краны,

Становятся дома на костыли…               

Там города залечивают раны.

 

Там будут снова строить и ломать.

А человек идет дорогой к дому.

Он постучится – и откроет мать.

Откроет двери мальчику седому.

               

          СКРИПАЧ

 

Звуки тончайшей выточки

Соскальзывали с плеча,

Как будто тянул он ниточки

Из солнечного луча.

 

Лежала на скрипке щека еще,

Дрожала еще рука,

И звук всплывал утопающий

За соломинкою смычка.

 

И ноту, почти паутинную,

Он так осторожно сужал,

Что скрипка казалась миною,

Которую он разряжал.

 

              *     *     *

Там улица кончалась. Там

Река поблескивала снизу.

Луна с карниза по карнизу

Плелась за нами по пятам.

 

И лестница упала там,

До самой пристани, до самой

Волны сутулой и упрямой,

Надоедающей бортам.

 

А мы стояли у перил,

У срезанного края кручи,

А ветер тучи перерыл,

И посбивал деревья в кучи.

 

И прядь волос – твоих волос –

Мне ветер даровал как милость . . .

Как время не остановилось?

Как сердце не оборвалось?

 

                *    *    *

Н. Ж.

 

Их было много – золотистых ливней.

Тебя ломали страстные струи,

Но с каждым днем глядели всё наивней

Глаза ошеломленные твои.

 

Я шел на них! И падал под ударом!

(Господь, глаза ее умилосердь!)

Так тянутся к автомобильным фарам,

Несущим ослепительную смерть.

 

Я шел на них! А ветер плыл гигантом

И оставлял на мокрых тучах шрам,

И в сумерках бродячим музыкантом

Ходила осень по пустым дворам.

 

Я знал, что поздно! Знал, что ставка бита,

Что счастье изменяет игроку!

Но я бросался счастью под копыта,

Чтобы остановить на всем скаку!

 

И знал: его уже не остановишь!

Мелькнет! Ударит! Рухну! Наповал!

Из всех небесных, всех земных сокровищ

Я только глаз твоих не целовал.

 

              ОСАДА

 

Опять сумасшедшие хлопья

Ликуют, ныряют, парят,

Целуют чугунные копья

Твоих обреченных оград!

 

Усталый, голодный, военный –

Ты скорчен в предсмертном броске,

И бьется затравленной веной

Нева у тебя на виске!

 

                *    *    *

Там небо приблизилось к самой земле,

Там дерево в небо кидалось с обвала,

И ласточка бурю несла на крыле,

И лестница руку Днепру подавала.

 

А в августе звезды летели за мост.

Успей! Пожелай!.. Загадай! Но о чем бы?

Проторенной легкой параболой звезд

Летели на город голодные бомбы.

 

                *    *    *

Не помышлять, не думать об уюте,

Не отогреть чернила на столе,

Туманен кабинет, и столбик ртути

Давно остановился на нуле.

 

В сугробах двор, и окна в снежной мути,

И узенькие ветки в хрустале.

И долго мы признательны минуте,

Случайно пересиженной в тепле.

 

Но ты – поэт. Гляди в лицо пурги,

И стисни мозг, и нервы напряги!

Пусть колет лед по этим нежным нитям!

 

И что нам лед? Ты только лиру тронь –

И он расплавится. Тугой огонь

И в этот раз мы у богов похитим.

 

                *    *    *

В тяжелых звездах ночь идет,

И город в новый снег наряжен.

И вот уже минувший год,

Как нож, по рукоятку всажен.

 

Встречаю годы, как ножи,

Да здравствует семидесятый!

На звездах, ночь, поворожи

И с новым лезвием сосватай!

 

Уже к ножу питая нежность,

Уже собой не дорожа,

Я пью за остроту и свежесть,

За дружбу розы и ножа.

 

ПАМЯТИ СЕРГЕЯ БОНГАРТА

 

Ну вот, погостил и ушел восвояси,

За друга в пути – мой сегодняшний тост.

Он с нашей планеты уходит по трассе

Поэтов, художников, ангелов, звезд.

 

Я знаю – ему и сейчас не до смерти.

Я знаю, что смотрит он пристально вниз,

Туда, где остался стоять на мольберте

Последний набросок – прощальный эскиз.

 

Сережа, мы в Киеве, в темной квартире.

Когда-то с тобою мы встретились здесь.

На старой газете картошка в мундире,

А в кружках какая-то горькая смесь.

 

И всюду подрамники, кисти, окурки,

И прямо с мольберта глядит с полотна

Парнишка в распахнутой лихо тужурке,

Склоненный в тоске над стаканом вина.

 

Так вот в чем искусства могучее чудо:

С такою тоскою глядит паренек,

Таким одиночеством дует оттуда,

Что глянешь – и ты уж не так одинок.

 

Мы выросли в годы таких потрясений,

Что целые страны сметали с пути,

А ты нам оставил букеты сирени,

Которым цвести, и цвести, и цвести.

 

Еще и сегодня убийственно-густо

От взрывов стоит над планетою дым,

И все-таки в доме просторном искусства

Есть место стихам и картинам твоим.

 

И ты не забудешь на темной дороге,

Как русские сосны качают верхи,

Как русские мальчики спорят о Боге,

Рисуют пейзажи, слагают стихи.

 

                *   *   *

Я эмигрировал на озеро,

В столпотворение берез.

На край земли меня забросило,

А на какой – не разберешь.

 

Весь день сижу на лодке с удочкой,

В воде качаю небосвод.

Я эмигрировал из будничных

Занятий, помыслов, забот.

 

Тут у меня медведь в наместниках!

Я восхитительно уплыл

От телевизорных наездников,

От их фасонистых кобыл,

 

Уплыл от телефонных взломщиков,

От радиопроповедей.

Вверху над рощей – месяц ломтиком,

И ломтик лодки на воде.

 

Покачивают ветки гнутые

Березы над водой седой,

А я с тенями ветки путаю,

Я небо путаю с водой.

 

И я сливаюсь с тенью лодочной,

Замазан сумерками сплошь.

Я на воде почти что точечный.

И не старайся – не найдешь.

 

                *    *    *

Владимиру Шаталову


Пока что не было и нет
Похожего, подобного,
Вот этот Гоголя портрет —
Он и плита надгробная.
 
Портрет, что Гоголю под стать,
Он
 — Гоголева исповедь,
Его в душе воссоздавать,
А не в музее выставить,
 
Его не только теплота
Высокой кисти трогала,
Но угнездились в нём места
Из переписки Гоголя.
 
И Гоголь тут
 — такой как есть,
Извечный Гоголь, подлинный,
Как птица насторожен весь,
Как птица весь нахохленный.
 
И это Гоголь наших бед,
За ним толпятся избы ведь
И тройка мчит, чтоб целый свет
Из-под копыт забрызгивать,
 
Или затем, чтоб высечь свет,
Копыта сеют искры ведь!
О Русь, какой ты дашь ответ
На Гоголеву исповедь?
 
Иль у тебя ответа нет,
Кто грешник, а кто праведник?
Есть только Гоголя портрет.
Он и портрет, и памятник.

                                                1987

 

     

                                                      

    

 



[1] Елагин  Иван. Курган. – Frankfurt am Main: Посев, 1987.

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Александр Карпенко

Александр Карпенко – поэт, прозаик, композитор, ветеран-афганец. Член Союза писателей России. Закончил спецшколу с преподаванием ряда предметов на ан-глийском языке, музыкальную школу по классу фортепиано. Сочинять стихи и песни Александр начал еще будучи школьником. В 1980 году поступил на годич-ные курсы в Военный институт иностранных языков, изучал язык дари. По окончании курсов получил распределение в Афганистан военным переводчиком (1981). В 1984 году демобилизовался по состоянию здоровья в звании старшего лейтенанта. За службу Александр был награжден орденом Красной Звезды, афганским орденом Звезды 3-й степени, медалями, почетными знаками. В 1984 году поступил в Литературный институт имени А. М. Горького, тогда же начал публиковаться в литературных журналах. Институт окончил в 1989-м, в этом же году вышел первый поэтический сборник «Разговоры со смертью». В 1991 году фирмой «Мелодия» был выпущен диск-гигант стихов Александра Карпенко. Гастролировал по городам США, выступая с поэтическими программами на английском языке. Снялся в нескольких художественных и документальных фильмах. Автор семи книг стихов и прозы, а также более ста публикаций в Журнальном и Читальном залах. Телеведущий авторской программы «Книги и люди» на «Диалог-ТВ».

Оставьте комментарий