* * *

Е.С.

 

Луч на ходу считает меня сквозь прутья

тонкой решетки, прозрачен и невесом,

солнечно так целует мне лоб, висок,

нос, подбородок, веко, ладонь, носок

правого сапога, капюшон от куртки.

Если бежать быстрее, мелькать рябей,

быстро дышать, поверхностно и смешливо,

чувствуешь, как колотится слева символ

страсти и нежности, пробуя быть счастливым

солнцу, деревьям, воздуху и себе.

* * *

я дико я безумно я тебя

когда бы ты когда бы я когда бы

меня перебирают и знобят

пустые дни один сплошной декабрь

стоит спиной с часами на стене

и подбородком ощущает плоскость

холодных плит кто помнит обо мне

кто слушает все эти отголоски

когда-нибудь когда мы все умрем

и станем ближе я еще сильнее

безумнее спинее чем вдвоем

вот так вот так пока не посинею

пока меня совсем не разорвет

я буду помнить и не успокоюсь

пока мне глиной не забили рот

той глиной из которой то есть то есть

той из которой вырастет салют

печальным деревом и упадет в окошко

и светится на пальцах и люблю

и буду помнить и не успокоюсь

 

 

* * *

Между нами много воздуха и воды,

времени, расстояния, скорости света,

снега, людей, деревьев, чужой беды,

жизни и смерти.

Рук не хватает, и я отпускаю из

самую мысль, что это преодолимо,

я понимаю – нельзя говорить вернись

самым любимым.

Можно прощать, попрощаться, чуть постоять

вслед уходящему, лучше успеть до ночи,

все, что попросишь, милый мой, жизнь моя,

все, что захочешь,

на – раскрываю ладошку – бери, дарю

все, чем владею, так делают все, кто любит,

первому встречному мытарю-январю,

пусть так и будет.

 

 

* * *

Были у Соломона: мудрость, перстень и подоконник,

на который падал луч из окна перед смертью

и можно было прочесть, что ничего не пройдет, и спокойно

он смотрел в холодильник тьмы и на подлокотник

опирался рукою, пустой несметно.

Были у Соломона: музыка, юные девы – те, что

грели его телами, но это в прошлом.

Было тепло, душновато, немного тесно,

весело или грустно, но, если честно,

так, ничего хорошего.

Были у Соломона другие. Не помогая

вспомнить их имена, он смотрел прозрачно

в небо и там смеялась ему другая,

первая, нулевая, до всех, ага, я

знала ее, почему она, знала, плачет.

Были у Соломона: мудрость, перстень и подоконник,

тьмы холодильник, юные девы, другие,

вечный фейсбук в телефоне и подлокотник

кресла, неба квадрат, текущего вдаль рекою

сквозь телефон могильный.

Не было у него ни мудрости, ни кольца, ни

надписи на кольце, ни всех этих женщин,

ни ожиданья смерти своей, ни царства,

ни сладкогласого юноши, ни отца его,

ни дня рожденья.