Валентина СИНКЕВИЧ. Чиннов, Иваск, Странник
ИГОРЬ ЧИННОВ – МАСТЕР ГРОТЕСКА (1909-1996)
Это поэт многогранный. Ранний и поздний Чиннов – поэты весьма разные. Ранний явно подражал «парижской ноте»:
Порой замрет, сожмется сердце,
И мысли те же все и те,
О черной яме, «мирной смерти»,
О темноте и немоте…
Позже у него появилась тяга к гротеску, к игре словами и к некоей неуемной звукописи, часто ведущей к алогизмам, к некоей бессмыслице. Например, «И нежно запорхают васильки / Средь васильков нам предлагают виски…» Или совершенно озорная строчка: «Как Ока, как Ока, как Ока…» Но трудно не заслушаться богатыми аллитерациями и ассонансами, которые он буквально обрушил на одно из своих известных, характерно гротескных стихотворений:
Голубая Офелия, Дама-камелия,
О, в какой мы стране? – Мы в холодной Печалии)
(Ну, в Корее, Карелии, ну, в Португалии).
Мы на севере Грустии, в Южной Унынии,
Не в Инонии, нет, не в Тоскане – в Тоскании.
И гуляет, качаясь, ночная красавица,
И большая купава над нею качается,
И ночной господин за кустом дожидается.
По аллее магнолий Офелия шляется.
А луна прилетела из Южной Мечтании
И стоит, как лунатик, на куполе здания,
Где живет, где лежит полудева Феврония
(Не совсем-то живет: во блаженном успении).
Там в нетопленом зале валяются пыльные
Голубые надежды, мечты и желания
И лежит в облаках, в лебеде, в чернобыльнике
Мировая душа, упоительно пьяная, –
Лизавета Смердящая, глупо несчастная,
Или нет – Василиса, нет, Васька Прекрасная.
* * * * *
Игорь Владимирович Чиннов родился в 1909 году в имении бабушки под Ригой. Его отец, потомственный дворянин, юрист по образованию, страстный библиофил, привил сыну любовь к литературе. Мать происходила из старинного рода Корвин-Косагорских. Чиннов пошел по стопам отца: получил в Латвии юридическое образование. В 1944 году бежал от советских войск в Германию, где жил до 47-го года. Затем переехал в Париж, а в 53-м году вернулся в Германию. В 1962 году он эмигрировал в США. Здесь стал профессором-славистом, преподавал русскую литературу в ряде американских университетов. После выхода на пенсию со званием Professor Emeritus он переселился во Флориду, в Дайтона Бич, где скончался в 1996 году.
Игорь Владимирович был прекрасным собеседником, интересно рассказывал о своих встречах со знаменитыми авторами, а знал он почти весь литературный Париж! Неутомимо цитировал наизусть строки стихов, притом не только своих. Он был невысокого роста, полноват, с головой яйцевидной формы, говорил слегка в нос, несколько жеманно.
Чиннов – автор девяти прижизненных поэтических книг: первая – «Монолог» – опубликована в 1950 году в Париже, следующие семь вышли в США, а последняя – «Эмпиреи» – в 1994 году в Москве. Там посмертно появилась его десятая книга – «Алхимия и ахинея». Это редкое название, как поэт говорил профессору Джону Глэду, опубликовавшему интервью с Чинновым в своей книге «Беседы в изгнании» (1991): «Все мои книги названы словами латинского или греческого корня – всегда одно слово».
И дальше о своем творчестве: «Я подчеркивал, так сказать, традицию человеческой культуры, в частности традицию, идущую из античности. Для меня это существенно – отсюда моя верность греко-латинской европейской традиции. Я русский поэт, люблю Россию, но вместе с тем люблю нашу общеевропейскую цивилизацию и культуру». И: «Некоторые считают, что мы, эмигрантские поэты, лишенные России, – как бы уже не говорим от ее имени. Я все-таки думаю, что мы говорим от имени вечной России…»
Он мечтал еще при жизни «вернуться в Россию стихами». Возвращение, хотя и под занавес, ему удалось. Вот одно из типичных чин-новских стихотворений на эту тему, написанную с характерной для него иронией. Эпиграф дан Тредиаковского: «Начну на флейте стихи печальны, / Зря на Россию чрез страны дальны».
В Россию – ветром строчки занесет…
Эх, эмигрантские поэты!
Не ветром, а песком нас занесет.
И стаю строчек у глухих ворот
Засыплет временем – бесчувственным, как лед,
Как злые зимние рассветы.
Засыплет нас… Но вдруг – раскопки?… Лес, толпа…
Осина бьется на опушке
И возле черепков слепые черепа,
Как позабытые игрушки.
Потертый череп отражает свет,
А ребра – как рога оленя.
И мелкий щебень радостей и бед
Биограф зачерпнет (зачем, не надо, нет!)
На черном дне реки забвенья.
Но тот, который был когда-то я,
Судом потомства, может статься,
В уютном уголке небытия
Не станет интересоваться.
Игорь Владимирович был долголетним автором и членом редакционной коллегии «Нового журнала», печатался во многих серьезных зарубежных периодических изданиях, начиная с парижских «Чисел». Последние два стихотворения, написанные им незадолго до смерти, он продиктовал мне по телефону, еще успел держать корректуру, но альманаха «Встречи» с его стихотворениями, вышедшего в конце 1996 года, уже не увидел.
Предсказания двух поэтов, умерших в одном и том же году, не исполнилось: Бродский не пришел умирать на Васильевский остров, а прах Чиннова не покоится во Флориде. В его сборнике «Автограф» есть такие строки:
…Ни тоски, ни обиды,
Не вернемся домой.
Падай с неба Флориды
Пепел серенький мой!
Нет, какие могилы?
(Галка, осень, дожди…)
На Ваганьковском, милый,
Не позволят, не жди.
Прах Игоря Владимировича Чиннова покоится в Москве на Ваганьковском кладбище.
ПЕРВЫЙ ЦВЕТАЕВЕД ЮРИЙ ИВАСК (1907-1986)
Я его помню еще с незапамятных времен, когда после войны мы жили в соседних бараках в дипийском лагере со звериным названием «Цоо камп». Лагерь располагался в британской зоне оккупации, в Гамбурге, лежавшим тогда в груде развалин. В каком-то уцелевшем здании города находились православная церковь и при ней дом, где регулярно устраивались лекции и концерты. Адрес дома запомнился, вероятно, потому, что интеллигенция, а ее в лагере было довольно много, говорила друг другу: «Вы собираетесь идти на Миттельвег, 113? Там сегодня (или завтра) выступает такой-то или такая-то». Все мы почти всегда «собирались идти». Это был наш, своего рода, уход от реально-сти – прошлой и настоящей.
Объявления о культурных мероприятиях в доме на Миттельвег, 113 вывешивались на стенах административных бараков. Однажды я прочла объявление о лекции Юрия Иваска о Марине Цветаевой. Кто она – я не имела понятия. Но Юрия Павловича Иваска я видела каждый день: худой (все мы тогда – молодые и старые – по понятным причинам не страдали от ожирения), высокий, волосы с огненным оттенком, светлая кожа, слегка веснушчатая. И вот, еще в 1948 году, я впервые узнала от Иваска о поэте Марине Цветаевой. Почти ничего из того, о чем он тогда говорил, я не слышала, голос у лектора был слишком тихий, но меня как током обожгли дошедшие последние строки какого-то короткого стихотворения Цветаевой: «Мне доныне / Хочется грызть / Жаркой рябины / Горькую кисть». Это стихотворение из цикла «Стихи о Москве» я нашла уже в Америке; оно до сих пор символизирует для меня знакомство с творчеством Марины Цветаевой и с именем поэта и историка литературы Юрия Иваска.
Он родился в 1907 году в Москве. Отец его был эстонско-немецкого происхождения, мать из рода московских купцов. В 1920 году семья покинула Россию и поселилась в Эстонии, где Юрий Павлович получил высшее образование. С 1944-го года по 1949-й он жил в Германии, затем эмигрировал в США, где преподавал русскую литературу в нескольких американских университетах, а с 1969 года до выхода на пенсию был профессором Массачусетского университета в Амхерсте, городе, в котором более столетия назад жила знаменитая американская поэтесса Эмили Дикинсон. Иваск очень любил ее стихи, и она оставалась для него как бы живой: «Осеннееясная чеканка / Ладошки звездной на виду. / Эмилия – сестра-беглянка, / Я с вами под руку иду». А вот как видел поэт зимний Амхерст:
Проделки увальней-морозов,
Замедленный скрипучий путь.
Блаженно-дальне-бледно-розов
Закат – и жизни не вернуть.
На лыжи легкие мальчишек,
Безмолвие библиотек.
И все-таки еще излишек,
Ну, духа – и пушистый снег.
Юрий Иваск был долголетним и верным другом Марины Цветаевой. Он чутко вслушивался в цветаевские слова: «понять и принять», относящиеся, наверно, не только к ее творчеству. Он не отвернулся от нее даже тогда, когда в Париже отвернулись от жены «предателя» слишком многие. Перед отъездом Цветаевой в Россию Иваск был две недели в Париже и виделся с ней почти ежедневно: «Она жила тогда с сыном в жалком отеле». Цветаева попросила Иваска взять на сохранение ее архив. Он благоразумно отказался: «Не отдавайте, Марина Ивановна. Я живу в Печерах, в Эстонии. Вот-вот грянет война, и нас оккупирует Красная армия. Лучше отдайте Елизавете Эдуардовне Малер, профессору Базельского университета». Цветаева так и поступила. Архив, где находилась рукопись «Белого стана» (о Белом движении), который поэтесса завещала издать «хоть через 100 лет», но по старой орфографии, пролежал в университете 39 лет, до первой публикации в 1957 году в Мюнхене, вторая вышла в Париже в 1971 году. Обе по старой орфографии и со вступительной статьей Иваска, откуда взяты приведенные мною цитаты. В России «Белый стан» вышел через 70 лет после его написания.
Каким-то чудом Юрию Павловичу удалось сохранить адресованные ему цветаевские письма. Их биографическая ценность неоспорима. Ни одна серьезная биография поэтессы не обходится без цитат из этих писем. Есть у него короткое стихотворение, его поэтическое видение Марины Цветаевой:
Темная птица, Парка. Весталка.
Или монашка. Или гадалка.
Руку простерла, Или крыло.
Облако мглою обволокло.
Невмоготу. Темно. Тишина.
На ухо мне шепнула она:
Райские ягоды стерегу.
Рано еще. Ау. Ни гугу.
Или начало стихотворения «Поэмы без героя Анны Ахматовой» в ритме и размере ахматовской поэмы:
Из Тринадцатого, седого
И веселого года слово,
Будто масленичная весть.
Повесть-совесть о том, что было:
Что знобило и что казнило,
Выживало и в памяти есть…
В Америке Иваск занимался литературоведением, был «придворным» рецензентом «Нового журнала». Особой популярностью пользовалась серия его статей «Похвала российской поэзии», публиковавшаяся в этом журнале. Он автор шести прижизненно вышедших поэтических книг: Первая – «Северный берег» была опубликована в Варшаве еще в 1938 году. Последняя – «Я – мещанин» вышла в год смерти поэта – в 1986 году. В этой книге «особенно усиливаются барочные элементы его поэтики: игра контрастов “высокого и низкого штиле”, глоссолалии, звукоподражания, интерес к юродству», – сказал в «Словаре поэтов русского зарубежья» (СПб., 1999) автор статьи об Иваске поэт Дмитрий Бобышев. Иваск составил антологию поэтов первой и второй (впервые) эмиграций – «На Западе» (Нью-Йорк, 1953). И редактировал журнал «Опыты». К сожалению, с 1953-го по 1957 год вышло всего девять номеров этого замечательного литературного издания.
Также он учредил секцию чтения стихов на конференциях престижной слависткой преподавательской организации с длинным названием, сокращенно – AATSEEL (American Association of Teachers of Slavic and EastEuropean Languages). Конференция устраивается ежегодно в университетских городах США, обычно в больших фешенебельных отелях. И вот среди профессорских ученых выступлений звучат русские стихи, которые читают не только поэты-педагоги, но и приглашенные председателем секции зарубежные поэты.
Юрий Павлович Иваск умер в Амхерсте от сердечного приступа.
ПОЭТ, «ПОЗНАВШИЙ ТАЙНУ МАЛОГО ТВОРЕНЬЯ»
Князь Дмитрий Шаховской (Странник, 1926 г.)
Так охарактеризовал свое творчество в стихотворении «Спичка» поэт, писавший под псевдонимом Странник:
Усталый человек взмахнул рукой
И горький дым глотает по привычке.
И нет во всех мирах души такой,
Которая жалела бы о спичке.
Но, может быть, есть всё же сын земной,
Познавший тайну малого творенья, –
Пусть будет он, хотя бы, только мной,
И дар его – одним стихотвореньем.
Сейчас мне вспомнилось, как более полусотни лет назад, я поехала в Нью-Йорк на первое американское выступление уже тогда знаменитого Евгения Евтушенко. Еле достала билет и еле протиснулась в зал, переполненный американской и русско-эмигрантской публикой. Последняя, в те далекие времена, была только первой и второй волны – третья никому не снилась даже в самых фантастических снах. После чтения стихов публика наперебой задавала вопросы неутомимому (до сих пор) поэту. На вопрос – кого из эмигрантских поэтов он знает, Евтушенко, не задумываясь, назвал два имени: Иван Елагин и Странник. Имя Странника прозвучало неожиданно в устах советского поэта. Архиепископ Иоанн, в миру князь Дмитрий Шаховской, поэт Странник – аристократ, первая эмиграция, для Советского Союза не столь одиозная, как вторая, но все же!
Странник был известен далеко за пределами его последней земной обители – Калифорнии. Биография его необыкновенна, она на редкость соответствует его литературному псевдониму.
Дмитрий Алексеевич Шаховской родился в 1902 году в Москве. Умер в 1989 в Сан-Франциско. В несовершеннолетнем возрасте он участвовал в Гражданской войне на стороне Белых, в 16 лет был контужен и после госпиталя демобилизован. Затем он поступил радистом на пассажирский пароход, на котором приплыл в Константинополь. Оттуда попал во Францию. Учился в Бельгии, в Лувенском университете на философско-словесном факультете. В Париже, где жила его родная сестра – писательница Зинаида Алексеевна Шаховская, будущий редактор газеты «Русская мысль», Шаховской редактировал журнал «Благонамеренный» (в нем публиковалась Цветаева). В 1926 году он поехал на Афон, там принял монашеский постриг и был наречен Иоанном. Затем служил в европейских православных церквях (Франция, Сербия, Германия), позже переехал в Америку, получил сан Епископа и со временем – сан Архиепископа Сан-францисского. Владыка Иоанн автор многих богословских трудов и также автор ряда поэтических книг и сборников. В Советской России он был более всего известен своими религиозными радиобеседами «Голоса Америки».
Многое о нем, как о человеке, можно найти в довольно большой книге (318 стр.) «Странник. Переписка с Кленовским»(1). В ней необыкновенно четко вырисовывается портрет двух одаренных людей, пусть поэтически одаренных неодинаково, но глубоко верующих и религиозных.
С Владыкой Иоанном мне не удалось встретиться лично. У нас была лишь небольшая переписка, и в 1984 году я опубликовала в «Новом русском слове» рецензию на его последний сборник стихов «Удивительная земля» (1983). Странник печатался в поэтическом альманахе «Перекрестки». Однажды, вместе со стихами он прислал мне ксерокопию двух коротких писем Надежды Мандельштам, отметив, что они будут для меня интересны (их я приведу в конце этого очерка). Он также подарил мне несколько своих книг с дарственными надписями. Вот одна из них на титульном листе книги «Переписка с Кленовским» (пунктуация оригинала):
Поэту Валентине Синкевич, от меня – самое доброе пожелание, а от Вашего друга по искусству, – эта книга и – время ее к Вам посылки.
Странник. Большая эта книга
с маленькой в контакте.
1 сент. 1981. Калифорния
«С маленькой в контакте» – речь идет о небольшом сборнике «Поэма о русской любви», изданном в Париже в 1977 году. Там есть такие строки:
С младенчества Россию я люблю.
С Америкой сдружил я жизнь мою.
Две с т р а н н о с т и в себе соединяя,
Я Странником себя лишь называю,
И потому не говорю – пою…
Адресат Странника в «Переписке с Кленовским» – известный поэт второй волны эмиграции (псевдоним стал затем его настоящей фамилией), сын художника-пейзажиста Иосифа Евгеньевича Крачковского. Дмитрий Иосифович родился в 1893 году в Петербурге, умер в 1977 году в небольшом баварском городе Траунштейн.
Знакомство двух поэтов разных эмиграций и судеб вначале было лишь эпистолярным, затем Владыка Иоанн нередко навещал чету Кленовских, проживших долгое время в немецком старческом доме. Их переписка очень скоро переросла в тесную дружбу – творческую и просто человеческую. Кленовский стал поэтическим мэтром Странника. Это он посоветовал поэту-пастырю взять псевдоним Странник для своих поэтических публикаций. «Странствия» – первый сборник стихов под этим псевдонимом вышел в 1960 году в Нью-Йорке. Он был написан во время «странствий» поэта по городам Америки и по странам Европы, и Малой Азии.
О возникновении долголетней дружбы двух поэтов в предисловии к «Переписке» Странник пишет, что «вскоре после войны, меня с ним познакомило одно из лучших религиозных стихотворений русской поэзии: “Свет горит во мне и надо мною”». Это семистрофное стихотворение называется «Всевышнему». Вот его первая строфа:
Свет горит во мне и надо мною –
Мрака нет и нету пустоты!
Звездным небом и моей душою
Ты твердишь, что существуешь Ты!
И предпоследняя строфа этого же стихотворения:
Как же я Твое не вспомню имя,
Сущего, Тебя не назову!
Жизнь проходит тропами глухими,
И тобой, щедротами Твоими –
Только ими! – я еще живу.
Я тоже узнала, что есть поэт Дмитрий Кленовский по одному из его стихотворений. Узнала, что он представитель второй волны эмиграции, был единодушно признан «своим» строгими пиитами первой волны.
История такова. Жила я в те давние годы в Гамбурге, в одном из лагерей для перемещенных лиц. После окончания войны, когда еще звучал в ушах «Бомбы истошный крик» (Иван Елагин), и еще становились «дома на костыли» (снова Иван Елагин), вдруг читаешь такие строчки:
Если кошка пищит у двери
И ты можешь ее впустить –
Помоги обогреться зверю,
У плиты молока попить.
Что в этих строчках? Поэтическое мастерство? Необыкновенные образы? Редкие рифмы? Нет, не мастерство – образы, рифмы, та или иная замысловатая лирика. В этих простых строчках есть душа, доброта, необходимая во все времена, но особенно в те, уничтожавшие веру в доброту. Это больше, чем литература. Но и в то время нашелся поэт, сказавший доброе слово, попросивший пожалеть даже зверюшку, тоже несчастную и беззащитную.
Странник пишет в предисловии к «Переписке»: «Бывает, что за стилистическими упражнениями и даже мастерством, мы видим поэта. И так он ведет свою строчку, и иначе, и опускает, и поднимает ее, и позванивает аллитерациями, а поэзия лишь мошкой малой летает около стихов».
Основные качества поэзии Странника, конечно же, не нужно искать в поэтическом мастерстве. Корни его поэзии в другом. Тяга к высшему: небо, Бог и религия. Любовь к земле, «удивительной земле», и ко всему на ней, ко всему прекрасному, данному ей свыше: люди, природа, поэзия:
Стучится кровь к сердцам ленивым,
Летит земля сквозь тьму орбит,
А василек на белых нивах
О небе с нами говорит.
И открывая нам несмело
Дорогу к радостным слезам,
Он прячет худенькое тело
И васильковые глаза.
Притом Архиепископ Иоанн был человеком «от мира сего» и далеким от религиозного фанатизма. Он не запугивал свою паству адскими муками за многия наши человеческие прегрешения. Был и против религиозного насилия. Говорил в стихах:
За горло взявши, в рай тащить нельзя,
Уж это пробовали многократно.
В концлагерь только так ведет стезя,
Не возвращающая нас обратно…
Но все-таки в поэзии своим «основным» героем Странник называет небо:
Но главный мой герой – не человек.
Я человека чту, люблю, но все же,
Так мало человек поправить может,
Хотя испортить может целый век.
Над человеком есть и небо тоже,
Над человеком есть и звездный бег,
И небо есть над звездами иное…
Считаю небо основным героем…
Человек, действительно, может испортить «целый век». Для подтверждения этих слов не нужно рыться в древних, пыльных архивах: в памяти сразу же возникают две одиозные фигуры – Гитлер и Сталин.
Так же была у Странника глубокая любовь к России – восторженная, ностальгическая и сопереживающая. Вот плач над немой, подцензурной его Россией:
Над русским словом все еще стоит гроза,
Она идет еще и над Россией.
Мне трудно ямбу посмотреть в глаза
Страдальческие, русские такие.
Без слов дрожит любви моей слеза,
Поля и города лежат немые…
Или:
Мы не ждем никого, не ищем.
Но вдали, где светел восток,
Над одной далекой крышей
Покосился живой дымок.
И для нас это утро сада,
Вдалеке чуть заметный дым…
Ничего иного не надо,
Пусть достанется все другим.
«Дым отечества» для этого поэта был, действительно, «сладок и приятен». И мысли поэта в стихах должны быть выражены простыми, четкими человеческими словами. Он повторял это часто и убежденно. Вот одно из многих его высказываний на тему простоты и четкости мыслей и слов:
Он все еще стоит, чудесный русский лес,
Его листва зазеленела снова.
Словам простым, как и всему простому,
Теперь мы придаем все больший вес.
И хорошо, что новым стало снова
Простое человеческое слово.
Странник, Архиепископ Иоанн Сан-францисский дожил до 87 лет. В антологии «Вернуться в Россию стихами» (1995) Вадим Крейд пишет: «За 18 лет дней до кончины, очнувшись от забытья, больной объявил о точном дне своей смерти». Точный день – 30 мая.
* * * * *
Вот два кратких письма Надежды Яковлевны Мандельштам, адресованные Владыке Иоанну.
Письмо № 1:
«Владыко (4) Иоанн! Мне было очень лестно получить от Вас записку. Рада Вам сообщить, что я верующая (православная в 3 поколениях) – дед со стороны отца был кантонистом (читали у Лескова?). Церковница, с детства. По национальности я еврейка. Мандельштам тоже был верующим. Он крестился не из-за университета, как пишут у Вас, а потому, что не мог жить без Христа. Горько это разделение – никогда не получу от Вас благословения.
Ваша Надежда Мандельштам
12 мая 1979 года
Письмо № 2:
«Владыко Иоанн! Мне лестно Ваше внимание. Я его, конечно, отношу к тому, что я вдова Мандельштама. Вы меня зовете за океан, а я еле выползаю на кухню своей квартиры. Мне очень больно, что мы не увидимся, но сколько людей я уже не увидела. Чудо, что я дожила до 90 лет и еще в своем уме. Спасибо за деньги. Вера мне купила в валютном магазине продуктов.
Я смертно устала от этой жизни, но верю в будущую. Там я надеюсь выцарапать глаза О. М. за то, чему он меня обрек. Книги Вера мне дала.
Н. М.
Под письмом Надежды Яковлевны приписка Архиепископа Иоанна:
«Примечание: Если первое письмо датировано точно: 12 мая 1979 г., то это второе надо датировать прибл. Годом позже.
К сожалению, со второго письма Надежды Мандельштам почти невозможно сделать копию: бледные буквы еле различимы.
____________________________
Примечания:
1.Странник. Переписка с Кленовским. Под ред. Ренэ Герра. – Париж:
Альбатрос,1981. 318 с.
2. Ренэ Герра (прим. В. Синкевич)
3. Разрядка автора
4. Владыко – не опечатка, а некогда седьмой, звательный падеж русского языка. В середине XVI века он был окончательно упразднен, но остался в православных богослужениях и иногда в обращении к духовным лицам высокого сана (прим. автора).
ФОТОКОПИЯ ПЕРВОГО ПИСЬМА
НАДЕЖДЫ МАНДЕЛЬШТАМ
Ирина Панкевич. Нью-Джерси, CША.
«Петроградский дворик». Живопись по шелку.
Об Авторе: Валентина Синкевич
Валенитина Синкевич, поэтесса, эссеист, литературный критик и издатель, родилась на Украине, в Киеве, в 1926 году. Детство ее прошло в г. Остре, на Украине. Во время войны Остер был оккупирован немцами, и 16-летняя Валентина в 1942 была насильно депортирована в Германию в качестве «остарбайтера» (вывезена в трудовой концлагерь). После окончания войны до 1950 находилась в лагерях для перемещенных лиц во Фленсбурге и Гамбурге. В 1950 году вместе с мужем, художником Михаилом Кaчуровским, и маленькой дочкой, попадает в Америку. Валентина начала писать стихи еще в детстве, но опубликовалась впервые только в 1973 г., когда вышла из печати ее первая книга стихов «Огни». С 1983 года Валентина Синкевич была главным редактором альманаха «Встречи» (до 1983 — «Перекрёстки»). Она является также составителем антологии русских поэтов второй волны эмиграции «Берега» (Филадельфия, 1992). Валентина публиковалась в ряде антологий и сборников, а также печаталась в периодических изданиях России и Америки. Она является одним из авторов-составителей «Словаря поэтов русского зарубежья» и автором около 300 очерков, рецензий и критических статей, автором шести сборников поэзии и двух книг литературных статей и воспоминаний.
Дорогая Валентина Алексеевна, рад встретиться с Вами в Гостиной. Спасибо за эссе – узнал много нового. И форма замечательна. Спасибо.