* * *

Снег погас – и все померкло –

Ветка, улица, карниз.

Город, сшитый не по мерке,

На плечах моих обвис.

 

Ни следа, ни силуэта

Угадать уже нельзя,

Вместо линии и света –

Лужи, камни да земля.

Все, что мило, все, что любо,

Глянешь искоса – не то, –

Давит, как сырая шуба,

Как намокшее пальто.

 

Был ли город? Где ты, Шлиман, –

Откопай его скорей.

Манны, Господи, пошли нам

Вкруг пустынных фонарей,

 

В тишине – глухой как будто –

Имя наше назови

И пошли нам сон под утро –

Краткий отдых от любви.

 

* * *

Из трав, от ветра пошедших в пляс,

Из лужи, из глины сырой

Господь слепил тебя в первый раз,

А я леплю во второй.

 

Из мрака, из талого снега, слез —

Ловлю губами, леплю,

Плечо проступает, щека и нос,

И губы, то бишь люблю.

 

Из мха, где комар заложил вираж,

Где прель под еловой корой,

Господь слепил меня в первый раз,

А ты слепил во второй.

 

Уже проступил под твоей рукой

Затылок, висок, плечо:

Я не видала себя такой

Ни разу. Еще, еще!

 

* * *

Перед тем как отправиться в дальний путь,

Положи-ка голову мне на грудь,

Подожди минуты две или три,

А о том, что услышишь, не говори –

Ни о том, как сердце мое стучит,

Ни о том, как об пол звенят ключи,

Ни о снеге, летящем быстрей стрижа,

Ни о том, как губы мои дрожат,

Не смотри на замерзшие катера,

Не шепчи беззвучно: пора, пора –

Ведь за это время и жизнь пройдет

С легким шорохом, будто бы невский лед,

Проплывающий медленно под мостом

Из реки в залив, из сейчас в потом.

 

* * *

Надо же, старая перечница, смотри-ка,
Ты еще хочешь жить, любить,
Продаешь квартиру, полную окостенелых криков
Страсти, горя, ненависти – любых.

Вот она, жизнь, откалывается кусками
Ладожского льда, уплывая с шорохом по Неве,
Крутясь под мостами, обещая вернуться – песенка городская,
Застрявшая в ухе, горло царапающая. Не верь!

Ах, ты не хочешь сидеть, перебирая прошлое,
В мамином кресле, сливаясь с обоями, но пока
Ты спишь, будущее – железной горошиной
Под дырявой периной толкает тебя в бока.

Неужели ты думаешь заклясть это каменное болото,
Обойти со спины извивающуюся страну,
Все ее скользкие шеи, ядовитые зубы, вышедший из моды
Пыточный реквизит? Ну-ну.

Ты думаешь, новые стены не будут к тебе суровы,
Из соседних окон на тебя не нахлынет мгла?
Здесь на каждой стене – непросохшие пятна крови,
Запомни, куда бы ты ни пришла.

Этот город пропитан смертью – не до идиллий,
А сестренка любовь – попрошайка, дворничиха, швея:
Разрывая объятья, из каждой комнаты кого-нибудь уводили.
Кто знает, чья теперь очередь. Может быть, и твоя.

 

* * *

Дается человеку человек,

Чтоб голос на ветру не расточался,

А тек в ушную раковину. Свет

Из облака течет в преддверье часа,

 

Когда на Арарат ступает Ной,

И скачет царь Давид перед ковчегом.

Пространство разговаривает мной

С самим собой, со звездами и с веком.

 

Но темный и печальный разговор

От облаков отскакивает глухо,

А как шепчу тебе любовный вздор –

Так сам Господь мне подставляет ухо.

 

* * *

Ничего без тебя бы не было –

Ни деревьев, ни света белого,

Ни беленого потолка,

Ни растаявшего «пока»

 

В складках ситцевого Литейного –

Словно крестика след

                                         нательного

С мелкой крапинкой голубой,

Поцелованного тобой.

 

Ничего без тебя бы не было –

Ни на лавочке пьяных дембелей,

Ни кустов в снеговых чехлах,

Ни пятнадцатого числа.

 

Ничего и нет. Кухня вымыта.

Из-под рук вырывается имя твое –

Словно пламени язычок.

И становится горячо.

 

* * *

Никакого я не имею права

Ни на голос твой, ни на твой смешок.

Растекается темноты отрава,

Ночь пихает деревню в пустой мешок

 

С затхлым духом, плесенью по сусекам

И слезой, выползающей на ветру.

Тощим елкам холодно, словно зекам

В продувном бараке. Глядит в дыру

 

Золотая звезда рождества Христова,

И, поймав на себе ее тихий взгляд,

Забывает узник, что арестован,

И не слышит криков: «Назад! Назад!»

 

Ну, а я – сквозь поле в полночной саже,

Сквозь внезапно раздавшиеся кусты

Дотянусь – и глажу тебя, и глажу,

Забывая, что руки мои пусты.

 

* * *
Ночь. Березы висят, как дымы,
В твердом воздухе, срубленном крепко,
Средь наждачной мерцающей тьмы
И в грудной настороженной клетке.

Тучи, поднятые, как мосты,
Сосны, вбитые в землю, как сваи.
В доме духи огня и воды,
Словно сердце и мозг, оживают.

Стены дышат, стреляют не в такт,
Появляются белые знаки
На окне. Я прижмусь к тебе так,
Как замерзшая буква к бумаге.

 

* * *
Нам в Рождество дарован свыше снег,
И черное, как видишь, стало белым.
И ходит благодарный человек,
Большой свече уподобляясь телом.

Шаги скрипят, и в валенках тепло,
И праздничной резьбой какой­-то мастер
Одел и сад, и крышу, и стекло.
И Ель идет навстречу – Богоматерь.

И тает воск лица, и рук, и ног,
Бегут колеса звезд, мелькают спицы,
И кажется, вот­-вот родится Бог
Во тьме души. И мир от слез двоится.