В жаркий солнечный день на первом этаже старинного  деревянного дома на улице Ворошилова в Куйбышеве царила суета.  Была середина июля, и ожидался приезд моей мамы из Ленинграда. Я же был доставлен к бабушке с дедушкой  из Северной столицы ещё в самом начале лета, получив перед этим табель с годовыми отметками за пятый класс и замечанием по поведению. 

Первый этаж гудел, как встревоженный улей. Моя бабушка с дочкой – тётей Ирой, приехавшей с мужем в родовое гнездо из соседней Сызрани,  пекли беляши и пироги с вишней.  Жена младшего бабушкина сына, моего дяди Саши, была на подхвате. Сам же дядя Саша вместе с мужем тёти Иры мыл во дворе свой Москвич 401 для встречи моей мамы на вокзале. Дяди постоянно требовали новых тряпок, отвлекая стряпух. Несколько мелких детей, моих младших двоюродных братьев и сестёр, крутились под ногами у взрослых. Я тоже хаотично перемещался, но делал это более степенно. Дедушка Петя, большой шутник и балагур, мастер на все руки, сидел у окна и комментировал происходящее. Про моего деда можно долго рассказывать. Хотя бы про то, как он прогорел до революции со своей мельницей или про то, как он в купе поезда  Санкт- Петербург – Москва выиграл в преферанс у купцов сумасшедшие по тем временам пятьдесят рублей. Купцы играли по пятачку за вист. А в картёжной компании у деда по пятачку называли ставку пять сотых копейки. Вот дед и сел играть. Потом, правда, ужаснулся. Корова стоила три рубля… А ещё,  дед работал до революции мастеровым на  Путиловском заводе и каким-то чудом попал в полицейские  списки участников революции 905 года. При советской власти уже после Отечественной войны эти списки раскопали в архивах,  и из Москвы прибыл художник рисовать портрет деда для музея Революции. Дед хохотал. Он был всю жизнь беспартийным и ненавидел любую власть. Особенно советскую. А портрет в музее повесили…

      Когда всё было почти готово к встрече, кто-то вспомнил, что нет цветов.

      – Сашок, сгоняй-ка на базар за букетом, -  сказала одна из моих тёток.  – Вот тебе пятнадцать рублей на букет.

      – Вот до чего советская власть довела. За цветы пятнадцать рублей просят. Это ж полбутылки водки.  Сволочи они там, в Москве, – по- своему прокомментировал дед.

      Велосипеда тогда у меня ещё не было, и я отправился к трамвайной остановке на Красноармейской улице.  По дороге с высоких деревянных крылечек смуглые черноволосые женщины наперебой предлагали жареные семечки. Без запаса семечек в кармане у меня в Куйбышеве, в отличие от Ленинграда, появлялось чувство какой-то не- укомплектованности. Это, как у курильщика без пачки сигарет в кармане , или у охотника в лесу с ружьём и без патронташа. Стакан жареного продукта был пересыпан в карман и, щёлкая семечки, я шёл к остановке. Редкие в середине дня прохожие тоже не брезговали семенами подсолнечника. Лёгкий не освежающий ветерок гонял по тротуару  обильную  шелуху туда- сюда. В тени подворотен и немногочисленных деревьев с запылённой листвой лениво лежали бродячие собаки. Их высунутые красные языки несколько разнообразили пейзаж. Кошек почему-то не было видно. Вот и остановка. Тут шелухи ещё больше. Громыхая всеми своим частями и позванивая,  подошёл полупустой трамвай, таща за собой  хвост пыли. Через несколько остановок был базар. Фрукты, овощи, мириады мух. За прилавками -  разомлевшие от жары  торговки в разноцветных светлых  платках, сплёвывая шелуху, вяло переговаривались. Покупателей было мало.  А вот  и цветы! И розы, и какие-то большие ромашки, и что-то большое розовое, синее, жёлтое. За большой букет роз, как я услышал, проходя мимо, просили двадцать рублей. За букет из каких-то  разноцветных цветов просили десятку. Моё внимание привлёк изумительный букет, составленный из разных цветов, больших и маленьких. Букет был  размером почти полметра и несколько приплюснут. За него просили пятнадцать рублей.

      – Удобно будет нести, – мелькнула мысль.
      – Тётенька! Отдайте, пожалуйста, мне этот букет за четырнадцать рублей. У меня больше нет, – жалостливо заныл я.
      – Клава, не торгуйтесь, – сказала соседняя торговка. – Видите, у мальчика горе.
      – Конечно горе, – подумал я. – Знал бы, семечки не стал покупать.

   Бережно прижимая к себе букет, я отправился к трамваю.  На этот раз в вагоне народу было много,  и ехал я на подножке вагона, заслоняя собою от ветра драгоценный букет. Ехал, разумеется, без билета.

   Первой, кому я попался на глаза, с гордостью войдя в дом, оказалась жена дяди Саши. Она, посмотрев на мой букет,  всплеснула руками и вместо ожидаемого мною восторга закричала:

      – Ты что принёс!  Кого мы сегодня хороним? Зачем ты  похоронный венок купил,  идиот!  Нет, вы только посмотрите!

   На крик прибежало остальное женское население: бабушка и тётя Ира. В три пары рук они стали раздербанивать мой букет, складывая цветы в большой бабушкин медный таз для варенья. В таз налили воды. В тазу плавали мои цветы, по бокам грустно свисала декоративная зелень. Я сидел поодаль,  и мне хотелось плакать.

   До выезда на вокзал оставалось минут сорок. Мои дяди, помыв машину, стали устанавливать массивный дубовый стол посередине комнаты. По-молодецки крякнув, они сдвинули стол, попутно наполовину опрокинув ножкой стола таз с цветами.  Часть цветов в луже воды сиротливо лежала на полу. Что-то с цветами  опять пошло не так. Наступило угрюмое молчание. Спас положение дядя Саша Катляр, муж тёти Иры, уроженец города Киева, полковник медицинской службы, венеролог и невероятный хохмач. Он с загадочной улыбкой спросил у деда:

         – Пётр Иванович. А Вы знаете, что это такое: – власть лежит, вода бежит?

         – Это, уважаемый  Пётр Иванович, прокурору делают клизму.

   Первым в голос захохотал дед. Потом засмеялись женщины. Они сидели у таза и складывали новый букет.

   На вокзал мы приехали вовремя. Медленно останавливались запылённые вагоны с грязными от паровозного дыма стёклами. А вот и мама! Целуя меня, она восторгалась букетом, который я ей вручил.

      -Это Сашок сам купил на базаре, – сказал дядя Саша, мамин брат, пряча улыбку. – Он уже у тебя  большой!