Зеркальные острова

 

1.

На дальнем пастбище –
молчаливый пастух,
в бороде его
узелки древних песен.
Тычутся овцы в землю
зеркалами снов своих.
Убитый ягнёнок
шепчет имена свои
травам и цветам,
плачет сердце его
дождём,
стучит
в окна мои…

2.

Долгая, долгая память –
синее небо, жёлтая рожь…

Остался
шёпот скошенных лугов
в последней мелодии солнечного лета,
отражается
в глазах ещё молодой осени…

 

3.

Может быть,
пёстрые циннии слышат,
как распадаются горы
на бусы – новым планетам…
Может быть,
корни всех лун помнят,
как безупречны их судьбы
в рабском служении силе…
Может быть,
знают улитки,
сколько дорог умещается
в розе ветров…

Мы говорим «может быть»
бесконечно по кругу…
Мы говорим и растём
на слезах своих
непобедимо
зеркальными островами…

 

4.

Вечер осенних яблок
тих и спокоен,
упирается
воздушными колоннами
в мечты
о других мирах.

Н-е-о-ч-е-л-о-в-е-ч-е-н-а
механика Мира,
если не видеть
себя –
глазами вселенной…

Разбитые амфоры
прошлого.
Текут из них
чёрные зеркала –
ради движения.
Текут нефтяные реки,
бликуют в зрачках
живых…

Кто-то бросает сети
на ветер,
чтобы поймать слова
молитвы,
кто-то кладёт монеты
на веки –
любимым, –
чтобы спастись
от чувства
вины…

Вечер осенних яблок…
Смотрю
на собак Брейгеля,
на ворон Ван Гога,
вглядываюсь
в «бедствия войны» Гойи.
Тома Кутюр говорит:
всему один конец –
«ужин после маскарада»…

Где-то…
совсем рядом
солдаты
охотятся на цыплят,
целятся в них,
не ведая, что
вечные пчёлы
хранят свой мёд
во всех сердцах…

 

 

 

 

 

Дневниковое

между случайной рифмой
и дрожью осеннего листа
живёт иногда
моя аритмия

*
чем ближе к себе человек,
тем шире шаг его тени

*
гудит шмель, цепляется
за рукав кофты –
настойчиво, неизбежно,
словно оспаривает
моё одиночество

*
пожилой мужчина –
с мёртвым взглядом –
кормил уток в парке,
подзывал их по-детски:
птичка, птичка…

*
иногда чужие дороги
пересекаются во мне,
принимая за свою,
и тогда моё лицо
становится
маской бездорожья

*
был холодный, почти ураганный ветер,
но в дневнике шёл дождь –
это плакали
самые старые камни небосвода,
подсчитывая головы
новорождённых…

*
если не привязываться
к себе,
можно взлететь над домом
и наблюдать, как рассвет
подбирает ключи к каждой двери

 

 

* * *

Там, где парады военные, я умираю,

в землю забитая былью солдатских сапог.

Клоуны смерти вещают из ближнего рая:

знай свой шесток!

Их позвонки – эполеты величья и славы –

чёрные, с выводком душ.

Падают головы с неба великих держав и

падают яблоки мира – в ладони кликуш.

Мальчик смеётся – в губную гармошку – на фронте,

в ямочках щёк окопалась военная пыль.

– Всё в нём – не хуже, чем в каждом известном архонте, –

шепчет ковыль…

 

* * *

Просила подаяния степная ночь,
но глину
творец месил,
лепил он птиц – рассвету.
Так близко от протянутой руки
прошёл и сгинул.
Дышал чабрец,
ждал лунной вести,
но нет ответа.
Степная ночь вязала узелки –
за словом слово,
а звёзды –
алкали хлеба…
То был мой сон
словами нарисован,
но причастился
облаткой неба.
То был мой дом –
бытийствующий дух,
но Покрова` – от зарождения,
от воздыхания, не сложенного вслух,
от первочтения…

 

* * *

Не смотрю я ни вдаль, ни вокруг,
ни на звёзды, ни в зеркало.
Осень – самый бессонный мой друг,
говорю: до утра не померкла бы…
Говорю…
Отглаголило яркое лето,
вновь – не поздняя осень –
зимним ветром пока не отпета,
золотится, ещё плодоносит…
Только ночью простынная степь
холодна, но землица – невинна.
Ей – не выть-сиротеть,
ей – не жилы тянуть,
к ней – не грех – в сердцевину…