Татьяна Шереметева. Отрывок из романа «Маленькая Луна»
ГЛАВА 9
Ахматова
В Брюсселе жизнь шла своим чередом. Писающий мальчик продолжал свой скорбный труд, толпы туристов всё так же упорно искали на близлежащих улицах писающую девочку. А в общих предбанниках городских туалетов уже вполне взрослые мальчики стояли у писсуаров и занимались примерно тем же, что и их знаменитый маленький собрат. По первому разу напрягает, потом становится как-то всё равно: их муниципалитету виднее.
Я ходила по большой городской площади, заставленной поддельным антиквариатом из Китая, и искала что-нибудь для души. Но душа демонстрировала норов и несговорчивость, и ничего для неё я не высмотрела. Бесконечные вазы и каминные часы, настольные лампы и пастушки не вызывали желания поселить их в моей спальне.
Зашла в магазин поблизости. Он был похож на лавку старьёвщика: ходить нельзя, можно пробираться боком. На втором этаже неожиданно для себя вытащила из-за древнего комода старую картину. Сквозь слой пыли можно было различить желтоватый фон и полуодетую женщину на бордовом диване. Чёрная чёлка, горбатый профиль. Боже мой, неужели это Ахматова?
«Бензина запах и сирени, Насторожившийся покой… Он снова тронул мои колени Почти не дрогнувшей рукой».
Или ещё, я же помню! «О, как сердце моё тоскует! Не смертного часа ль жду? А та, что сейчас танцует, Непременно будет в аду»…
Да. Непременно будет в аду…
Через две минуты я уже стояла на первом этаже перед продавцом.
– Mai non, madam! C’est pas Okhvatova ! 1
– Я очень сожалею, мадам, но это портрет неизвестной, писал его наш соотечественник в начале сороковых.
Ну, конечно: Ахматова, Модильяни и забытая в ворохе хлама бесценная картина… Смешно.
Но портрет не отпускал, он хотел, чтобы я его купила. Через пятнадцать минут я тащила на себе упакованную картину и пугала прохожих стихами, которые бормотала на ходу. Оказывается, они всё время жили во мне, оказывается, я помню их. И всё остальное – тоже.
На главной «обжорной улице» Rue des Bouchers я заказала луковый суп и мидии. Суп принесли в керамическом горшке, запаянном толстым слоем сыра. Мидии были в огромной круглой миске. Я ела не торопясь, и почему-то меня радовало всё, что я видела вокруг себя.
В моём самом любимом фильме, поставленном моим самым нелюбимым режиссёром, есть финальная сцена: вечер пятый, Тамара Васильевна сидит и ждёт Ильина. Он уже уехал, об этом ей сказал племянник Славик, это видела смешная Катя, об этом же ей сообщил Трофимов. Все отметились, а она всё равно ждёт. Сидит, руками в диван вцепилась, и ничто не может сдвинуть её с места. И Ильин возвращается. А она даже не удивляется, потому что она знала. И постепенно чёрно-белое окружение обретает цвет.
Мне казалось, что пространство вокруг меня тоже обретало цвет. Боже мой, сколько жизни вокруг меня, а я её не замечаю.
И почему так грустно смотрит в свою тарелку вон та – с хорошим маникюром и уложенными волосами – старуха? Может быть, она вспоминает, как когда-то была здесь не одна, а с любовником, и они в очередной раз решали, что так жить больше нельзя и нужно наконец расстаться. А потом вставали из-за стола и, взявшись за руки, шли на улицу, понимая, что всё равно не смогут этого сделать и что им ещё долго придётся мучить друг друга.
А может быть, когда-то она привела сюда своего пятилетнего сына, и они долго выбирали, что такого вкусного взять. И когда её малыш уронил на пол своё красивое пирожное и заплакал, старуха эта, тогда без уложенных волос, тогда ещё молодая, заказывая своему ребёнку новый десерт, думала: как хорошо, что в её силах помочь ему в его маленьком детском горе. И её мальчик был тогда счастлив, а теперь ему сорок лет, он страдает от хронической депрессии, много пьёт и помочь ему не могут даже врачи…
А вот пара. Напоминают подростков, а на самом деле давно взрослые. Одинаковые стрижки, одинаковые шарфы, обмотанные вокруг шеи, одинаковые рюкзаки. Сидят, ждут свой суп, разговаривают. Но главное происходит под столом. Там их ноги переплелись, там у них – любовь.
Рядом с моим столом стоял упакованный в бумагу портрет. Значит, я тоже была не одна. Через два дня мы с «Ахматовой» перебрались в Вену.
На мой взгляд, в венских кондитерских круассаны в миндальной стружке лучше всего запивать густым, горячим какао. А потом, отдохнув после первой очереди удовольствия, можно переходить, например, к марципанам, но уже с кофе. О талии и джинсах, находящихся в постоянной и унизительной для каждой стороны зависимости друг от друга, в эти минуты лучше не вспоминать.
Венский шницель – это, как мне кажется, не еда, это часть местного фольклора. Поэтому я сосредоточилась на более изысканных кулинарных шедеврах. «Карп по-сербски» – это то, что должен попробовать человек, приехавший в Вену лечить свою вселенскую хандру, синяки и накопившееся раздражение от себя самой и своего ближайшего окружения.
Мне нужны были положительные эмоции, я за ними сюда и приехала, я заслужила… Думать, чем же я заслужила такое, было хлопотно. Поэтому я вспомнила, что человеку не нужно заслуживать своё маленькое, отдельно взятое личное счастье. И оправдываться мне было не в чем и не перед кем.
Но портить себе эту поездку подобными размышлениями я не хотела, и потому, гуляя по магазинам вдоль Марияхильферштрассе, конечно же, стала думать именно об этом.
Когда случается что-то хорошее, человек обычно считает, что это не просто так, а потому, что он это заслужил, что это ему награда за всё пережитое, и ещё потому, что силы небесные находятся с ним в особой, отдельной от всех прочих связи. Поэтому счастливые перемены в жизни мы воспринимаем как подтверждение своей собственной богоизбранности, о которой мы-то сами всегда подозревали, просто никому не рассказывали.
Примеряя совершенно непригодные для Москвы бежевые замшевые сапоги, которые продавались со здоровенной скидкой, я пришла к выводу: на все счастливые перемены в нашей жизни мы смотрим как на закономерное подтверждение нашего безусловного права на это счастье. Всё плохое воспринимается как несправедливость или, в лучшем случае, как ошибка судьбы. Главное, чтобы эта ошибка не носила системный характер.
Благословенный город, с нешуточными имперскими амбициями, доставшимися тебе от прошлого, и такой уютной атмосферой сегодняшних дней, как хорошо, что я оказалась на твоих улицах! И как хорошо, что я была не одна, что в номере меня ждала «Ахматова».
В Москву я вернулась с надеждой, что в моей жизни всё ещё наладится. Ведь силы небесные видят, что это было бы справедливо. Тогда я ещё не понимала, что справедливость – это исключительно субъективное понятие и что у каждого она – своя собственная.
Об Авторе: Татьяна Шереметева
Из Москвы. Окончила филологический факультет МГУ. Последние годы живет в Нью-Йорке. Публикуется в литературных журналах России, Германии, США, Канады, Израиля, Украины и Беларуси. Автор книг: – Сборник «Грамерси-парк» – Сборник «Посвящается дурам» – Роман «Жить легко» – Роман «Маленькая Луна» Литературный редактор журнала “Elegant New York”. Член жюри международных литературных конкурсов. Член Американского ПЕН-Центра и Национального союза писателей США. Награды: Победитель и дипломант Германского Международного Литературного конкурса «Лучшая книга года» 2015, 1016, 2017, 2018гг., Лауреат Международного конкурса им. Дюка де Ришелье: «Алмазный Дюк» 2016г. и Гран-при «Бриллиантовый Дюк» 2017, 2018гг. и др.
Уважаемая Татьяна!
С удовольствием прочитал этот симпатичный отрывок из, полагаю, ещё более симпатичного романа.
Я не вполне согласен с рефлексией Ващей героини относительно отношения к, скажем так, “белой полосе” жизни, как к чему-то заслуженному. Возможно, потому что я мужчина. 🙂
А вот отношение к фильму (тоже очень люблю) Михалкова (терпеть ненавижу) полностью разделяю.
Что же касается портрета ААА, то здесь ощущаю интересную и приятную перекличку с композицией Лены Строгановой “Анна и Амадео”.
Спасибо Вам огромное. С нетерпением жду публикацию романа.
Всего Вам самого доброго. Да, и с Новым Годом!
Саша.
Немного смутило “Mai non, madam!”. Если на французском, правильнее “Mais non, madame!”.