RSS RSS

Лиана АЛАВЕРДОВА. Отрывки из книги «Бабушкины воспоминания в интерьере семейной хроники» (Нью-Йорк, 2020)*

Лиана АЛАВЕРДОВА

Передо мной разлинованная тетрадь для сочинений, которой пользуются американские школьники. Обложка в чёрно- белую крапинку, похожая на мрамор, так называемая marble notebook. Бабушка, мать моей мамы, стала записывать свои воспоминания уже в эмиграции, в глубокой старости, когда ей было за девяносто. Тетрадь оказалась исписанной примерно на две трети. Воспоминания шли то протокольно-хронологичные, то в произвольном порядке; повествование то ответвлялось, то сужалось до перечня давно забытых имён и фамилий родни, помогая будущим генеалогическим изысканиям, но удивительным образом не давая никакого представления о персональных трудностях и собственно внутреннем мире моей дорогой бабушки. Казалось, она на замечает или не придаёт значения тому, сколь много усилий было потрачено на то, чтобы жить и справляться с невзгодами, тревогами и бедами, выпадавшими на её долю. Во вступлении бабушка пишет: «Написать о своей родне и о своей жизни подтолкнула меня моя внучка Лиля. Она слышала от меня часто воспоминания о доме, моих родителях, братьях, дядях, сёстрах. И эти рассказы она просила меня записать: всё, что хранила моя память. Эти свои воспоминания я посвящаю своим внукам Лиле и Вадику. Пусть они помнят обо мне и о моих близких. А если захотят — расскажут своим детям или прочитают им. Ваша мама, бабушка. Генриэтта Бабиор».

Счастливица! Она не узнала о смерти своего внука и сына, которые ушли через четыре года после её смерти, заторопившись, за ней. Ей верилось, что воспоминания наши кому-нибудь да пригодятся. Что ж! И я неисправимая оптимистка. Оттого и пишу. Когда мне было двадцать лет, я б не поверила, если мне кто-нибудь предсказал: настанет день, и я буду писать о бабушке. Она была рядом со мной всегда, сколько я себя помню. Ребёнком я замечала её так же мало, как шифоньер в спальне или куст во дворе, раз в году цветущий белыми цветами. Она казалась частью интерьера моей жизни, того круга, который охватывает нас невидимым обручем, ограничивающим жизненное пространство повседневного опыта, частью мой жизни, её непременным атрибутом, но не главной героиней. В центре круга стояла, конечно же, моя персона, с любовными переживаниями и духовными поисками, юными мечтаниями и витаниями в эмпиреях. В те годы гораздо привлекательнее для моего воображения была византийская императрица Феодора. Сегодня Феодора представляется мне распутной и дрянной особой. Зато бабушка… В её задачи входило готовить еду, мыть посуду, убирать со стола и накрывать на стол, ухаживать за внуками и стариками – родителями и мужем, стирать белье, стелить постели и в том числе – заплетать мои жидкие косички. Последнее занятие доставляло мне живейшее неудовольствие, но ею неукоснительно исполнялось, как и все другое, что входило в сферу ее обязанностей. Семье своей она служила верой и правдой всю жизнь.

Бабушка моя родилась и выросла в Баку, в семье ашкеназийских евреев. В книге я подробно пишу о своих корнях, как и о ее молодости, но сейчас расскажу только о том, что происходило в годы войны. Работала Генриэтта в ту пору в школе, преподавателем физики, и была заместителем директора по учебной работе.

В 1941 г. началась война. Генриэтта, словно капитан корабля, первой приходила в школу и затемно, последней, ее покидала. Малолетняя Надя не засыпала, пока мама не придет домой из школы: боялась, вдруг по дороге маму захватят немцы? Успокаивалась, только услышав знакомые шаги на лестничной клетке, поворот ключа в замке и мамин голос. Город наводнили беженцы. Война больно ударила по жилищным условиям Аркадия и Генриэтты. Целое семейство так называемых «ростовских» вселили в одну из спален. Не успев появиться на новом месте, буквально только зайдя в квартиру, «ростовские» ознаменовали свое прибытие пропажей серебряной ложки. Попытки стремительного дознания со стороны моей бабушки оказались тщетными: ложка бесследно исчезла, а прозвище «ростовские жулики» прочно закрепилось за новыми соседями. В силу обстоятельств, о которых пойдет речь ниже, внедрением одной семьи дело не ограничилось. Через какое-то время «ростовские жулики» исчезли, но вместо них в комнате поселилась обозначенная в семейных рассказах «армянка». Второй спальней завладела семья военных. После них пришла местная семья с отцом семейства-эпилептиком, чьи внезапные припадки внушали страх маленькой Наде. Затем, когда семья с эпилептиком испарилась, место было занято азербайджанской семьей из четырех человек: мать, отец и сын с дочкой. Квартира превращалась в коммунальный бедлам. Уже невозможно было пользоваться ванной комнатой, принимая душ, как в былые времена. Мыться стали ходить в так называемую «московскую» баню через дорогу. На кухне обе газовые плиты были важным стратегическим ресурсом, переходившим из рук в руки. Постепенное «уплотнение», используя жаргон того времени, былой вполне приличной кооперативной квартиры произошло не в один день, и ему способствовал поступок моей бабушки, о котором я не могу не поведать.

Немцы рвались к Баку, к бакинской нефти. Жизнь, и раньше не баловавшая изобилием, стала скуднее и тяжелее в разы. Генриэтта исхудала, иссохла: одежда на ней болталась, грудь высохла, даже месячные прекратились от голода. Но она упорно работала, учительствовала в своей 151-й школе Баку и там же администрировала, будучи одновременно завучем (с февраля 1945 г.). Болела мать, требовали внимания маленькие дети. Бабушку ничего не остановило, однако, когда директор школы Радыгина спросила, как и у всех педагогов поочередно, не поедет ли она копать противотанковые рвы. Радыгина вполне ожидала самоотвод, так как у большинства отказывающихся были уважительные причины. Генриэтта же не выискивала причин для самоотвода. Директор Радыгина, по воспоминаниям бабушки, вскричала: «А ты, Генриэтта, чего? У тебя ж мать больная и двое малышей!» Я сомневаюсь, что Радыгина и в самом деле «вскричала», как описывает бабушка. В конце концов, это касалось не ее лично, да к тому же она была заинтересована в отчете перед вышестоящими инстанциями, что, дескать, вот, набрала добровольцев по зову партии и правительства. Вскрикивала она или только подняла вопросительно брови, теперь уж не у кого уточнять. «Ничего, – ответствовала непоколебимая Генриэтта. – У меня есть мама и муж, они будут с детьми». Услышав о том, что Генриэтта едет рыть окопы, к ней присоединились две незамужние коллеги, биолог и литератор. Так они втроем и поехали.

Переночевали у Генриэтты, жившей вблизи железнодорожного вокзала. Утром отправились в путь и через четыре часа были на месте. На ужин их ожидало царское пиршество: полная тарелка перловой каши, килограмм хлеба и чай. Они уже забыли, когда последний раз ели досыта. Предусмотрительная Генриэтта сказала товаркам: весь хлеб не ешьте, а то можно и заболеть. Спать женщины разместились на верхних полках барака: Генриэтта сказала, что на нижние полки непременно что-нибудь будет сыпаться. Итак, тюфяки из соломы, а подушки из ваты, и крепкий сон после того, как намашешься лопатой!

Биологичка Елена еще успевала и погуливать: по вечерам после работы встречалась с каким-то военным. Да так встречалась, что в дождь приходила сухой! «Под шинелью, небось, не мокро?» – вопрошали подружки и заливисто хохотали. Дородную и высокую преподавательницу литературы Марию Ивановну посылали днем за обедом. Надеялись, что с учетом ее габаритов всей тройке дадут порцию побольше. Она приносила в ведре суп с мясом, а наутро давали хлеб и кусок колбасы. Староверка Мария Ивановна колбасу отвергала. Как-то она все ж решила поступиться принципами и съела колбасу на завтрак. Последовала Божья кара: разболелся живот. Марью Ивановну отправили на подводе в городской госпиталь.

Генриэтта била киркой в землю, а Мария с Еленой выбрасывали землю из ямы. Казалось бы, чего проще? А каково поработать киркой и лопатой городским училкам? Многие ли выдержат и не заноют? Но характер у моей бабушки был, как кремень, и жалоб от ее никто не слыхивал. Наверное, были и кровавые мозоли, болели плечи и руки, но она никогда об этом не говорила, не вспоминала. На кону было самое важное –жизнь. Если б немцы прорвались к Баку, то ни Генриэтте, ни ее семье было бы не выжить. Теперь уже не спросишь, в какой мере знали они о том, что фашисты вытворяли с евреями на оккупированных территориях. То, что стало общеизвестным десятилетия спустя, в годы войны замалчивалось. Целенаправленное уничтожение евреев камуфлировалось под «гибель советских граждан». Гитлер уничтожал евреев в открытую. Сталин хотел уничтожить как евреев, так и память о погибших.

Не думаю, что патриотический порыв моей бабушки был оценен ее мужем: Аркадий явно был недоволен тем, что жена уехала и оставила двух маленьких детей на его и тещино попечение. Тут-то и произошла роковая беседа в потемках между ним и ростовской «врагиней». История умалчивает, что такое наговорил мой любимый дедушка о своей жене, но одно очевидно: сведения эти были настолько нелестного свойства, что невольно услышавший их Алик (мой будущий дядя), лежавший в постели, изгрыз край пододеяльника от ярости. Когда Генриэтта вернулась, то растерзанный край пододеяльника стал документальным подтверждением неблагополучия ее семейных отношений. Если за дознание бралась моя бабушка, то трудно было избежать ее напора. Алик «раскололся». Результатом было решение, которое, возможно, давно назревало. Именно эта жалкая капля переполнила чашу терпения Генриэтты. Выплеснулась накопившаяся горечь обид. Собрав в охапку детей и книги, что составляло ее приданое и самое ценное, приобретенное ею за годы замужества, Генриэтта ринулась вон из мужниной квартиры. Куда ей было податься, как не к родителям? Их квартирку она некогда приобрела на свои средства, с ними продолжала жить ее любимая сестра Идочка. Туда Генриэтта и направила свои стопы.

РАЗВОД

Итак, Генриэтта ушла с детьми к своим родителям и не просто ушла, а развелась. Развод моей бабушки – дело темное. Детали процесса мне неизвестны, и долгие годы бабушка, мама и вся семья на эту тему не распространялись. Развод этот еще более обострил так называемый «квартирный вопрос». Если к моменту ухода Генриэтты не вся квартира находилась в распоряжении ссорящихся супругов, то ее уход имел своим следствием утрату еще одной комнаты. Представляю, в каком душевном состоянии находился мой дед! Не только его любимое семейство его покинуло, но в квартиру, созданную под его неусыпным наблюдением, вселили чужих людей без надежды от них когда бы то ни было избавиться!

Все тяжелые военные годы Генриэтта жила с родителями, а Аркадий жил один. Он продал ковры, пианино марки Циммерман, но все равно голодал. По его словам, он опух от голода. Однажды кто-то сказал Алику и Наде, что их отец болен. Они были в то время в детском лагере в Пиршагах, рядом с Баку. Мать работала летом в лагере и дети были при ней. Когда дети узнали, что папа болен, они стали откладывать изюм, что получали на сладкое. Этот изюм они и принесли ему в больницу Семашко. Надо было знать, как они голодали в то время, чтобы понять значимость этого скромного дара! Алик говорил: «Не люблю воскресенья! В школе хоть что-то дают есть, а тут между завтраком и обедом ничего не получишь!» Летом и осенью выручала бакинская зелень: щавель, шпинат, петрушка, укроп. Можно было сварить зеленый борщ, хотя он почти не насыщал.

Но даже в это голодное трудное время Генриэтта не забывала о родне. Когда стало известно, что ее дядя бежал на восток из Минска от наступавших немцев и оказался один на один с холодной российской зимой, бабушка единственную меховую шапку своего сына Алика послала дяде Соломону. В Баку, рассудила она, зимы не такие суровые, можно обойтись и без меха.

Родители Генриэтты тоже жили бедно. Кстати, даже и после войны они так и не обзавелись телефоном, прожив без него всю жизнь. В 1960-ее они заполучили некий газовый аппарат, провозвестник холодильника. Женя, сестра Рахили, жила побогаче (у нее муж работал в торговле). Как водилось при социализме, пронизанном коррупцией, такой человек по определению не мог бедствовать и голодать. В годы войны Рахиль (Руша) просила у сестры:

– Дай мне картофельные очистки.

– Зачем тебе?

– У соседей есть овечка, я им отдам.

Никакой овечки не было и в помине. Картофельные очистки Рахиль мыла, перемалывала через мясорубку и жарила из них оладьи, которые голодные дети обожали.

В этой же семье Генриэтта подрабатывала репетиторством, занимаясь со своим кузеном. Она приходила после работы голодная, худая, уставшая. Тетя наливала племяннице детскую тарелочку супа. Семейство это щедростью не отличалось! Но Генриэтта была выше мелочной мстительности. Она оставалась великодушной и родственной.

Муж тетки, товаровед Гриша, подворовывал и боялся ареста. Иногда тетка прибегала к Руше и просила сестру припрятать деньги или ценности. Страшным призраком маячил ОБХСС и надо было быть начеку. Та с религиозным рвением сохраняла доверенный ей скарб, а затем отдавала все до копейки. Как-то тетка попросила и Генриэтту спрятать у себя кулек с ценностями. Генриэтта положила все в платяной шкаф, а потом, когда гроза пронеслась, муж тетки их забрал. И вдруг Генриэтта увидела в шкафу случайно завалявшуюся 500 рублевую облигацию! Что делать? Не приведи господь, родственник подумает, что она себе забрала? На следующий день утром Генриэтте нужно было со своими детьми и со школой ехать на дачу. Ни свет ни заря вскочив, она помчалась к тетке, скорее вернуть облигацию. Товаровед подивился. Он, похоже, понятия не имел, сколько у него хранится в закромах.

В свою очередь, когда однажды Генриэтте нужны были деньги, она отдала тетке в залог золотой кулон с моисеевыми десятью заповедями, подарок ее бабушки. Деньги она, конечно же, вернула, но золотого украшения так и не увидела.

По-видимому, честность была отличительной особенностью только одной из сторон этого партнерства. Сынок тетки, Арик, вырос непутевым пьяницей. Уроки моей бабушки не пошли ему впрок…

Щепетильность Генриэтты проявлялась и в том, что она не хотела, чтобы ее дети ходили с бабушкой Рушей к богатой ее сестре Жене. В нарушение запрета однажды такой поход все же состоялся. Дети резво бежали домой, а бабушка медленно вразвалку шла следом. Не успели дети переступить через низенький порог и сойти в темный полуподвал, в квартиру бабушки Руши, они увидели поджидавшую их мать. «Где были, у Жени?» «Да» – проблеяли они. «А я вам запретила туда ходить! Почему не послушались?» Генриэтта схватилась за ремень. Дети забегали вокруг стола, она за ними. Разгневанная Генриэтта запустила ремнем и попала в глаз Наде. На этом вспышка гнева оборвалась. Тут и бабушка подоспела. Охи и ахи, раскаянье и слезы…

Вообще Генриэтта отличалась способностью бурно реагировать на малейшие отклонения от нормы, житейски говоря, «из мухи делать слона». Однажды позвонил директор школы, где учился Алик, и сказал, что Алик (ее Алик!), опоздал в класс и (о ужас!) не нашел ничего лучшего, чем попасть в класс, взобравшись по водосточной трубе. Бабушка устроила такой скандал и траур в доме, что незначительное происшествие это запомнилось ее детям на десятилетия.

Жили они на то, что зарабатывала Генриэтта и что милостивое государство со своей стороны выделяло каждому члену семьи. В военные годы 200 граммов хлеба получала «иждивенка», не работающая бабушка, 300 граммов хлеба полагалось на ребенка (Алику и Наде), 400 граммов получала Генриэтта как служащая, а деду Абраму, когда он работал на трубном складе, полагалось 700 граммов хлеба, которые он съедал сам, ни с кем не делясь. Помогало и то, что подкидывала в годы войны младшая бабушкина сестра Идочка, деля свой солдатский паёк. Карточки отоваривать было некому. Для этого надо было стоять в долгих очередях. Десятилетнего Алика стоять в очереди одного не пускали от греха подальше. (В отличие от него, мой папа отоваривал карточки. Однако и это не помогало: он так голодал, что однажды подобрал корку хлеба с земли, разодрав себе десна и заработав стоматит. В другой раз он с товарищем пошли на мельницу и подбирали зерна, рассыпавшиеся между рельсами, которыми тут же набивали свои ребячьи рты).

Лакомством считался гематоген (сушеная бычья кровь), продаваемый в аптеках, но для этого надо было иметь деньги. Жмых, которым кормили животных, шел в еду и людям. В военные годы и мой отец, и моя мать были постоянно безнадежно голодны.

Однажды бабушка Руша предложила маленькой Наде перед ее днем рождения: «Хочешь, я продам твоих кукол и испеку тебе пирог?» «Хочу!», обрадовалась внучка. Так и поступили. Куклы были проданы на толкучке, Кубинке, где на вырученные гроши удалось приобрести муку и яйца для пирога.

Дед Абрам связался с коммивояжерами и уехал в какую-то Апшеронку, то есть по сути дела был на подножном корму, сам по себе. Какое-то время он стал работать мелким конторщиком на Биби-Эйбате на окраине города. Руша постоянно болела. Идочка училась в местной консерватории. Оттуда на войну не брали. Но она и еще ряд сокурсников добровольцами пошли в армию. К счастью для нашей семьи и для самой Идочки, в боевых действиях ей принимать участия не пришлось. Она проработала радисткой в Сальянских казармах (под Баку) до конца войны. Солдаты, у которых была родня неподалеку, собирали хлеб и каждый день отдавали его какой-нибудь из мамаш, специально приезжавших за пайком. Бывало, баба Руша приводила Алика к казарме, Идочка (о запретная радость!) выносила свою миску борща, и Алик мог поесть настоящий солдатский борщ. Однажды бабушка пришла вне очереди. Как же было ей тяжко узнать, что ничего она с собой захватить не может, что все отдали другой матери, пришедшей ранее. «Сытый голодного не разумеет!» – бросила Рахиль в сердцах дочери. Та, услышав несправедливый упрек, залилась слезами.

Генриэтта отдавалась работе, пропадая в школе с утра до ночи. Если не школа, то репетиция парадов и демонстраций со школьниками. После работы, когда заканчивались классы второй смены, то есть вечером, она шла к некоей безграмотной мамаше домой, обучая ее грамоте. Как же: в Азербайджане была объявлена кампания по ликвидации неграмотности, и Генриэтта не могла не быть в первых рядах. Низкий звучный голос её, по словам учеников, когда она говорила на первом этаже, был слышен на четвертом. Полутонов ни в поведении, ни в самовыражении Генриэтта не знала. Более того, не задумывалась об их существовании!

Командир! Она была администратором сталинского времени, образцом человека, фанатично преданного идее служения двум богам: педагогике и семье. В теологии такой тип верования назывался бы дуализмом, но в отличие от зороастризма, где Бог добра и Бог зла разведены по противоположным концам моральной оси координат, оба божества Генриэтты располагались на положительном полюсе. Два приоритета, педагогическо-общественный и семейный, все время колебались на чаше весов. Годы спустя, когда пришла очередь Надежде рожать сочинительницу этих записок, она позвонила матери в школу. Генриэтта немедленно сообщила дочери, что принимает экзамены, и не простые, а государственные! На это Надя резонно возразила, что ждать она не может и повесила трубку. Тогда Генриэтта все ж примчалась сопроводить дочку в родильный дом на Баилов. Родильный дом этот, так хорошо известный бакинцам, носил имя женщины, не испытавшей радость материнства, Н.К. Крупской. Еще один, довольно малый и невинный абсурд из многочисленных нелепостей советской действительности.

Честолюбие моей бабушки было таково, что и в поздние годы, уже 90-летней старушкой она любила вспоминать о своих педагогических коллизиях и подвигах и делиться с ними в беседах с терпеливыми слушательницами, каковыми чаще всего были ее помощницы по быту. Но при всем служебном рвении Генриэтты ее нельзя было назвать карьеристкой. Когда директора 36-й школы в 1949 г. сняли с занимаемой должности, Генриэтте объявили, что ее назначают на эту должность. Она работала завучем в 151-й школе и была вполне довольна своей участью. В назначении был и элемент большой неловкости: Генриэтта была знакома с бывшим директором школы, куда ее направляли. Решительная Генриэтта воспротивилась и поехала объясняться в Бакинский Отдел Народного Образования (БОНО). Явившись на прием к заведующей БОНО, она спросила, почему ее назначают директором в другую школу, забирая оттуда, где она проработала много лет. Та указала на райком как на инстанцию, откуда поступил приказ. Неугомонная Генриэтта сказала, что пойдет в райком. И пошла. Пришлось ей объясняться с первым и вторым секретарями. Генриэтта привела аргументы против назначения: она плохая хозяйственница и не может заниматься ремонтом школы. На это секретари стали ей перечислять ее заслуги в работе. «Ваш директор Радыгина уезжала каждый год на два-три месяца, а школой занимались Вы. Как же Вы тогда справлялись?» Наконец, Генриэтта выложила свою припасенную, как она полагала, козырную карту, и спросила: «Я еврейка, вы это знаете?» Двухглавый секретариат рассмеялся и ответил: «Идите и продолжайте работать в 36-й школе так, как Вы раньше работали в 151-й». Трудно представить себе подобный разговор в Америке, где желающие получить работу доказывают на интервью, что они лучше всех подходят для вожделенной вакансии. Довод о еврействе здесь бы вообще не сработал: работодателю затрагивать вопрос о национальности, расе, возрасте и вероисповеданию строжайше воспрещено, а то судебных разбирательств не избежать! Еще труднее вообразить подобную беседу в России или Украине, особенно в 1949 году! Бабушка, как и многие евреи тогда, не ощущала в Баку антисемитизма. Судя по фамилиям, которые фигурируют в воспоминаниях моей бабушки, начальники – директора школ, РОНО, БОНО, райкомовские партийцы – были сплошь либо русскими, либо армянами. Десятилетия спустя интернациональная политика партии привела к тому, что все руководящие должности стали занимать представители титульной нации. Но это будет уж потом, при развитом социализме…

__________________

* Книгу можно приобрести здесь

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Лиана Алавердова

Лиана Алавердова живет в Нью-Йорке. Ее стихи, статьи, переводы с английского и азербайджанского языков неоднократно публиковались в журналах, газетах и альманахах в России, Германии, США, Украине, Канаде, Азербайджане, включая «Знамя», «Дружба народов», «Знание-сила», «Слово/Word», «Новый журнал», «Литературный Азербайджан», COLLEGIUM, «Шалом» и др. Лиана Алавердова – автор двеннадцати книг стихов и документальной прозы (популярная психология, литературная критика, публицистика, мемуары). Она заведует библиотекой Kings Bay, одним из отделений Бруклинской публичной библиотеки. Лиана является волонтером Американского фонда превенции суицида (AFSP).

5 Responses to “Лиана АЛАВЕРДОВА. Отрывки из книги «Бабушкины воспоминания в интерьере семейной хроники» (Нью-Йорк, 2020)*”

  1. avatar Anna Nemerovsky says:

    Спасибо, Лианочка, за доставленное удовольствие. Светло и печально…
    Аня Н.

    • avatar Лиана says:

      Дорогая Анна, спасибо! Только что увидела Ваш комментарий и спешу поблагодарить. Ценю Ваше внимание.

  2. avatar Аня Хигер says:

    здравствуйте! спасибо за воспоминания! Из Бабиоров помню Тому и Вику – троюродных сестер моей матери Беллы Хигер, они были дочерьми Алика, да?. Мама была дочерью Гени Хигера. Ирина Хигер дочь Воли моя двоюродная тетка. Приятно наткнутся на родственников, даже если очень дальних.

  3. avatar Liana says:

    Спасибо, дорогая Анна! Только что увидела Ваш комментарий.

  4. avatar Liana says:

    Дорогая Анна! Я очень рада тому, что Вы откликнулись. Я думала о Вашей семье и не могла найти следов. Для меня это большая радость – получить весточку от Вас. Вы можете мне написать либо на Фейсбук, либо на Одноклассников, если у Вас есть там аккаунт? Вот нечаянная радость!

Оставьте комментарий