Вера ЗУБАРЕВА. О Повестях Белкина. Вступление
Первым русским романистом был провозглашён Булгарин, который также публиковал и нравоописательные очерки. До него в этом жанре дебютировал В. Нарежный в 1812 г., издав подражание Жиль Блазу Лесажа.
Здесь следует упомянуть и фигуру Антония Погорельского. В критике того времени его имя было поставлено рядом с именем Булгарина. Дело в том, что Погорельский выступил с резкой критикой Выжигина, назвав это произведение «утомительным» и полным «противоречий и несообразностей». Он развернул дискуссию о романе как жанре, определив сверхзадачу романов так: «Цель романов вообще есть двоякая: нравиться и научать». Это противоречило задачам Булгарина, сформулированным им в предисловии. Булгарин пытался «поучать» своего читателя.
В книге Двойник (1828) Погорельский от лица Двойника писателя высказал мысли, касающиеся разработки литературного характера. Еще одним существенным вкладом Погорельского в повествовательный жанр были инновации, связанные с образом повествователя. Его Диалог писателя и Двойника, где Двойник олицетворяет рациональное начало, а писатель – художественную интуицию, отражает механизм творческого процесса. Разделение писателя на две физические ипостаси в «Двойнике» делает и творческую лабораторию Пушкина зримой. У Погорельского ни одна из ипостасей не доминирует.
Пушкин не только был знаком с творчеством Погорельского, но и с восторгом относился к его произведениям, публикуя их на страницах «Литературной газеты». Аналитические и художественные находки Погорельского не прошли мимо него. Его повествователь в Повестях Белкина выстроен по той же модели писателя и Двойника, где писатель представлен фигурой Белкина, а Двойник – Пушкина.
В литературоведении принято считать, что Белкин оттенён назидательностью и серьёзностью, тогда как Пушкин «стирает “указующий перст” своего “предшественника” лукавым юмором».1 Безусловно, пушкинский юмор идёт параллельно серьёзному тону Белкина, но не только чувством юмора отличается Пушкин. У его «двойника» несколько функций в Повестях. Во-первых, он показывает несостоятельность самого жанра, в котором работает Белкин. Во-вторых, он вводит в повествование контекст литературной борьбы и литературного процесса. В-третьих, он формирует подтекст на основании этого контекста и при помощи деталей биографического характера кодирует признаки реальных лиц и событий. Свою художественную задачу он выполняет изящно и с хорошим чувством юмора.
Всё, что прямо связано с сюжетом и стилем повествования – белкинское, остальное (подоплёка, контекст и подтекст, архитектоника и пр.) – пушкинское. В этой связи вспоминается чудо-белочка из Сказки о Царе Салтане. Там она не только чудо-зверёк, но ещё и сказительница («белка песенки поёт»). «Песенки» петь — это её функция, сочетающаяся со щёлканьем «непростых» орешков, у которых и скорлупа, и ядро драгоценны. Повести Белкина представляют собой такие непростые орешки, имеющие несколько уровней, выстроенных вокруг ядра. Стала ли белочка родоначальницей фамилии Белкина? Вполне возможно, если учитывать, как давались имена арзамасцами. Конечно, могло быть и реальное лицо с аналогичной фамилией. Как утверждают С.С. Ипполитов и В.И. Тюпа, в мае 1830 г. Пушкин познакомился с неким Федором Степановичем Белкиным, соседом Гончаровых.2 Наша задача понять, почему из всего множества фамилий выбор пал именно на эту. Ведь реальное имя (или лицо) — это всего лишь товар на прилавке писательской памяти, предложение на авторский спрос. Ясно, что фамилия Белкина отвечала задачам автора, наиболее удачно укладываясь в пушкинскую концепцию.
В примечаниях к вступительной части От издателя Пушкин приводит инициалы «особ», от которых Белкин услышал свои истории. То же делает и Двойник Погорельского, только не в примечаниях, а в развёрнутой форме, анализируя и повествователя, и его сюжет.
— Не согласитесь ли вы со мною, что есть некоторое сходство между этими двумя историями? — продолжал Двойник. — Что до меня касается, то мне кажется, что происшествие с графинею Ст** не что иное, как подражание Цицерону, раскрашенное, преувеличенное и приноровленное к новейшему вкусу. (курсив мой – В.З.)
Истории, которые пересказывает Белкин, так же включают в себя известные сюжеты, в частности, шекспировские. Об использовании шекспировских сюжетов в Повестях существует обширная литература. Наиболее оригинальной представляется концепция М. Елиферовой,3 где развивается идея о том, что шекспировские сюжеты в Повестях даются в пересказе Белкина, что снижает пафос известных сюжетов. Это и есть то самое подражание, «приноровленное к новейшему вкусу», о котором писал Погорельский. Белкин переделывает Шекспира на свой лад и переделывает, добавим, под впечатлением стиля своего кумира – Булгарина.
Театр, по Станиславскому, начинается с вешалки. Пушкинский разговор о жанре начинается с рассказчика. Как отмечал А. Бушмин, «Иван Выжигин и последующие романы Булгарина были рассчитаны на успех прежде всего у провинциальной дворянской, чиновничьей и мещанской публики, которой, по замыслу автора, они давали вполне благонамеренное и в то же время достаточно разнообразное и занимательное чтение» [Бушмин 1962: 259]. Благодаря Белкину, скрупулезно выписавшему чины своих рассказчиков, читатель получает представление о том, к какому сословию они относятся. Это опосредованно описывает и круг их читательских интересов.
Пушкина часто обвиняли в заимствовании сюжетов для повестей, забывая, что заимствования идут от рассказчиков Белкина и поданы в его, Белкина, оформлении. На этом образе повествователя Пушкин создает собирательный образ коммерческого писателя, использующего известные сюжеты отечественного и иностранного производства по типу того, как это делает Погореьский в Двойнике. Выделив характерные признаки нравоописания и перенеся их в белкинский рассказ, Пушкин формирует различные типы совмещений нравоописания с жанром действительности – от полного отторжения до творческой адаптации наиболее эффективных элементов коммерческого повествования.
В общем и целом, в Повестях обнаруживается столкновение двух жанров – нравоописательного в его различных проявлениях и в лубочном оформлении Белкина и литературы действительности, за которой стоит Пушкин. Один вид повествования вплетается в другой, и в результате белкинский терпит фиаско.
Предлагаемые статьи являются укороченной версией объёмной работы «Повести Белкина»: литература «действительности» и маслит (Вопросы литературы / 2019 / № 5. C.183-229). В статье повести проанализированы в той последовательности, в которой они писались. Дальнейшая перетасовка повестей и ее значение – это отдельная тема. Оригинальная последовательность дает лучшее представление об эволюции пушкинского замысла, о том, что было его первоначальной завязкой, кульминацией и развязкой.
__________
По публикации в Вопросах литературы / 2019 / № 5. C.183-229. Сокращённый вариант.
Об Авторе: Вера Зубарева
Вера Зубарева, Ph.D., Пенсильванский университет. Автор литературоведческих монографий, книг стихов и прозы. Первая книга стихов вышла с предисловием Беллы Ахмадулиной. Публикации в журналах «Арион», «Вопросы литературы», «День и ночь», «Дети Ра», «Дружба народов», «Зарубежные записки», «Нева», «Новый мир», «Новый журнал», «Новая юность» и др. Лауреат II Международного фестиваля, посвящённого150-летию со дня рождения А.П. Чехова (2010), лауреат Муниципальной премии им. Константина Паустовского (2011), лауреат Международной премии им. Беллы Ахмадулиной (2012), лауреат конкурса филологических, культурологических и киноведческих работ, посвященных жизни и творчеству А.П. Чехова (2013), лауреат Третьего Международного конкурса им. Александра Куприна (2016) и других международных литературных премий. Главный редактор журнала «Гостиная», президент литобъединения ОРЛИТА. Преподаёт в Пенсильванском университете. Пишет и публикуется на русском и английском языках.