РЕЛЬСЫ

Остановка находилась в десятке метров от перекрёстка. Они спустились, и трамвай, дребезжа, двинулся дальше. Она сделала шаг по направлению к месту, где одна улочка пересекала другую, к финишной прямой, но он удержал её за локоть.

– Подожди. Смотри, какое здесь небо.

Она подняла голову. Над старыми одноэтажными домами, над рыночными прилавками и снежной коркой на земле висело небо. Предзакатное, бледно-розовое, оно завораживало, лишая способности мыслить. Она подумала, каково это – увидеть такие цвета в окно, проснувшись под вечер и осознав, что человек, которого ждал, так и не пришёл.

– Здесь всегда так тихо…

– Сейчас везде тихо. Первый день года, все по домам, за столом сидят или отсыпаются.

– Да, ты права. Ладно, пойдём.

Они захрустели по снегу, завернули за угол, молча пошли между рядами домов. Она смотрела на занавешенные окна, на полузасыпанную траншею под белым покрывалом, а потом снова вперёд. Там всё отчётливее проступала арка входа.

– На самом деле здесь тише, чем в городе. Много стариков, а остальные утром в центр, вечером возвращаются и отдыхают. С моего детства ничего особо не изменилось. – Послушай, – вдруг вскинулся он, – если хочешь, поехали домой. Я потом сам приеду, ты даже не будешь знать когда. Я понимаю, что это глупо, что тебе тяжело, просто…

– Не надо, сто раз обсуждали, – она старалась говорить так, чтобы её голос не дрожал. – Я сама решила. Пришли уже.

Они остановились под аркой. За ней белели аллеи, на участках громоздились камни, принявшие новые формы под рукой человека. Он подтянул к носу воротник и переступил границу. Она повернулась ко входу спиной, ненадолго замерла, вытащила из сумочки сигарету. Выпуская дым, она смотрела на него, наклонившегося над чёрной плитой, сметающего снег с её поверхности, достающего из кармана яркую пластмассу цветка. Она слышала, как он шептал через годы, обращаясь к той, которую она не видела даже на фотографиях. Он говорил с прошлым. Возможно, о том, что, наконец, снова счастлив, возможно, просил благословения. Из глаз потекло, и она закрыла их.

Когда он коснулся её плеча, влага уже успела высохнуть. Не говоря ни слова, они двинулись к остановке. Вечерело, и в окнах домов то здесь, то там вспыхивал свет. Она думала о рельсах, по которым катилась жизнь, обманчиво ровных, ведущих из полузабытья прошлого в туман будущего. Она думала о том, о чём мог думать он. Вдалеке раздался звон трамвая, и они ускорили шаг.

              

КОГДА КОНЧИТСЯ НЕФТЬ

рассказ

– Думаешь, она когда-нибудь закончится?

Он молчал, глядя на выступавшую из тумана платформу. Очередной катер прорвал белёсую пелену. Носатая посудина остановилась у стены, раздался щелчок металла о металл. Катер покачался на волнах, потом снова щёлкнуло, и пришелец исчез в тумане. Всегда в неизвестность, никогда в сторону их утёса.

– На каком языке мы разговариваем?

– Что? – Ханна повернула к нему бледное лицо со следами недоумения.

– Мы не говорим, как раньше, не пользуемся словами, нам это только кажется. Странно. Столько времени прошло, а я лишь сейчас осознал.

Жером был прав. Ханна задумалась над тем, как они общались, но вскоре оборвала мысль. Здесь не существовало объяснений, как, возможно, и времени, о котором он говорил. Не билось сердце, лёгкие не втягивали воздух, тело не отзывалось на прикосновения. Касаясь себя, другого, поверхности под ногами, они ощущали только лишённую текстуры преграду. Ханна помнила, как в отчаянии билась головой о камень, месила его кулаками. Ничего. Ни боли, ни крови, лишь вода, платформа в тумане, катера и утёс. Она встала, подошла к краю. Сколько раз они пытались спрыгнуть, натыкаясь на незримый барьер.

– Они дошли.

– Дети?

– Да, – у платформы снова щёлкнуло. Сны были частью того немногого, что им осталось с той стороны. Когда темнело (на небе здесь никогда не зажигались звёзды), какая-то сила заставляла их растянуться на утёсе. Сознание отключалось, и приходили сновидения.

– Они дошли, – повторила Ханна.

Много ночей подряд ей снились дети, мальчик лет пятнадцати и его младшие брат с сестрой, по виду едва достигшие школьного возраста. Они шли по жуткой выжженной планете, пережившей последнюю войну. В полном одиночестве, если не считать одичавших собак и трупы людей, кутаясь в лохмотья, страдая от голода, они шли к Стене. За ней, Ханна откуда-то знала об этом, должен был лежать другой, уцелевший мир.

– И что там?

– То же самое. Стена во все стороны, до горизонта. Не такая уж и высокая, вся в выбоинах. Старший полез, цепляясь за них, добрался до вершины, а там только пепел и кости. Он заплакал, а потом крикнул малым, чтобы радовались, сейчас он спустится и всё им расскажет. На этом я проснулась.

– Ему же всё равно придётся сказать правду.

– Он делает их счастливыми, пусть и ненадолго. Слезет, наплетёт что-то про траву и цивилизацию. Дальше будут думать, как малышам забраться наверх. Может, они даже умрут до того, как всё откроется. Знаешь, мне кажется, это послание.

– В каком смысле?

– Послание мне, намёк на то, как я жила там. Лучше горькая правда, ничего нет дороже истины, откажемся от иллюзий. Когда сын в десять лет спросил меня о смерти – ему было так страшно, если ты бы видел – я сказала ему, что после ничего нет. Ни бога, ни реинкарнации, ничего. Он плакал, а я говорила себе – всё правильно, это пройдёт, нужно жить в реальном мире. И так всегда и везде. О чём я тогда думала?

– По-твоему, здесь всё же что-то вроде чистилища?

– Не знаю, может, и ад.

– Я тоже думал об этом. Ночью я опять шёл по городу. Там что-то праздновали, всё очень нарядное, толпы людей веселятся. Я вижу друзей, родителей, они зовут меня к себе, но остановиться не получается. Как будто ветер без конца бьёт в спину, и я иду и иду…

– Что это может значить?

– Значить… Не думаю, что много грешил там. Я просто хотел, чтобы меня не беспокоили другие, те же родные, друзья, чтобы дали мне прожить эту короткую жизнь максимально спокойно. Я не отказывал им в помощи, но тут же о них забывал. Их горести меня не трогали.

– Ты не кажешься чёрствым человеком.

– Ты меня не знала тогда.

Они молчали. Вода билась об утёс.

– Я вдруг подумала, – Ханна неотрывно смотрела в туман. – На платформе добывают нефть, ею заправляют катера, и они что-то везут туда. Может, новые души, может, добро и зло.

– Нефтью не заправляются в чистом виде, – тихо сказал Жером, – её сначала перерабатывают.

– Какая разница? Здесь всё по-другому. И вот я подумала. Нефть же не бесконечна, там её осталось всего лет на пятьдесят-шестьдесят, я где-то читала. Что будет, если она закончится и здесь? Конец света?

– Знаешь, – Жером почти шептал, – мне иногда кажется, что если я выберусь из города во сне, то выйду к обрыву. Спущусь, и внизу меня будет ждать такой же катер. Я сяду в него, и мы уплывём. Не знаю куда, но это всё, о чём я могу ещё мечтать.

Двое на утёсе смотрели вдаль, думая о том, приплывут ли за ними до того, как закончится нефть.

Идея этого короткого рассказа о посмертии (тема, к которой я неизбежно раз за разом возвращаюсь) возникла из всплывшего однажды в моей голове вопроса. Прыгая от нечего делать по интернет-ссылкам, я наткнулся на статью про нефть. Там, в частности, говорилось, что мировых запасов ресурса хватит ещё на несколько десятков лет. Я подумал о том, что мы будем делать дальше, взял ручку и написал этот текст.

               

КОГДА ЛЬЁТ ДОЖДЬ

– Все вы пишете про смерть, но сами умирать не хотите. Вы же тогда не узнаете, кому понравились ваши стихи. – Она отложила телефон. На улице шёл дождь, пора было собираться на работу.

– По крайней мере, мы не просчитываем целевую аудиторию, когда пишем. А тебе всё творчество нужно свести к схемам и моделям, – он оторвался от экрана, чтобы сделать глоток кофе. На погоду ломило голову.

– Эти схемы работают и приносят прибыль. Можно подумать, ты против гонораров. Экзистенциальный кризис легче переживать в своей машине, чем в ржавом трамвае. – Внутри было уютно, снаружи промозгло и холодно. Муж за рулём молча всматривался в полотно дороги, работали дворники.

– На машине не доедешь до истины. Человеку необходимо чистое искусство, чтобы он начал видеть суть вещей за декорациями, разве это нужно объяснять? – он спускался по лестнице, провожаемый взглядом жены, с её стынущим на щеке поцелуем, с мыслями о жалком пафосе последнего отправленного сообщения.

– Истина в том, что здесь и сейчас. Зачем тратить жизнь в поисках того, чего в ней нет? – дверь балкона отсекала офисный гул. С площади доносился звон колоколов.

– Зачем нужна такая жизнь? – он оторвался от строчек текста на мониторе. На столе лежали крошки табака из сломанной сигареты.

– Для радости, открытий, самореализации, любви, в конце концов, – на столике у кровати дымился слабый чай с мёдом и лимоном.

– Что такое любовь? – капельки зубной пасты попали на зеркало, и он вытирал брызги кусочком ваты.

– Наверное, партнёрство. Когда оба понимают, чего хотят и как этого добиться.

– А чувства? Те самые, безумие, головой в омут, будущего нет.

– Они были.

– Жалеешь?

– Не жалею, нет, скучаю иногда. Если хочешь, напиши об этом, женатый мужчина.

– Как получится. Может, однажды и прочтёшь, замужняя женщина.

В последнем окне на улице погас свет. Ещё один день подошёл к концу. Лил дождь.