Поэма Владислава Китика родилась под впечатлением дебатов по поводу возраста Одессы. Как отмечает автор поэмы, «в установлении новой даты (в свете последних изысканий предполагается, что Одессе не 227 лет, а 600) видится больше политических соображений, чем исторической истины. Зато есть много подтверждений, что этот край не был безлюдным, и вблизи нынешней Одессы действительно имелись различные поселения». Среди обоснованных предположений касательно возраста Одессы так же и версия Олега Губаря, известного одесского краеведа, по которой одно из поселений находилось в устье Куяльницкого лимана, сегодня уже прилегающего к разросшемуся современному городу. Оно назвалось Джинестра. В трудах профессора Андрея Добролюбского на это место указано как на якорную стоянку итальянских мореходов, впервые упомянутую в морских картах portolano генуэзским географом Пьетро Весконте в 1311 году. В передвижении на паруснике давние моряки ориентировались на прибрежные холмы, сверкавшие яркими зарослями желтого дрока, или по-итальянски – La Ginestra. Этот факт и взят за основу написания поэмы.

Вера Зубарева

1

Широк и пуст Куяльницкий лиман.
В Европе – Ренессанс.
И оживленье
Столярной страсти кораблестроенья.
Вот стаи полюбивших риск тартан
Из Генуи летят по белу свету.
Упрямый курс лежит норд-ост, куда
Все дни глядит напористый форштевень.
Кипит у борта бодрая вода,
Неясный путь надеждою душевен.

Стучат дождей веселые копытца,
Сияет в небе парусов гряда,
В основе авантюры – любопытство,
А не в нору загнавшая беда,
И не расчет на случай лапидарный.
Пусть дальше будет труд неблагодарный,
И от Фортуны не дождешься скидки,
Открытье начинается с попытки,
Что после назовут пассионарной.

2

…Но вот и берег впереди. Ура!
Видна в трубу Жевахова гора.
Как родина, светла земля чужая,
Здесь и пристало бросить якоря.
Лиман широк и пуст, и отражает
Уклон «монтаны» цвета янтаря.

Тем красота спасает бренный мир,
Что видит вечно свежими глазами.
Спустилось небо вместе с парусами,
И воплощен в живой ориентир
Стал дикий склон, усеянный цветами.

3

Ни Фритьоф Нансен, ни Седов, ни Беринг,
Ни те, кто так же с морем был на ты,
Наверно, никогда не брали пеленг,
Как на маяк сигнальный, на цветы.
А если б шкипер повернул назад,
Он мог манжет не хуже, чем в Брабанте
Носить, и пить ликующее кьянти,
И не сводить любвеобильный взгляд
С нескромной ножки ловкой синьориты.
Но был в плену другого алгоритма
Горячий темперамент корсиканца.
Пнув сапогом просоленные кранцы,
Он с чувством историческую речь
Экспромтом произнес: «Потоп и течь
Проклятой этой шлюпке! Обормоты,
Пусть вам ту часть обгложут кашалоты,
Которой протираете штаны,
И перца горсть туда от сатаны!
Сто каракатиц, двести в бок им палок!..»

«Черт побери», – тому почти аналог.
Но, был он лирик, парусный маэстро,
И потому, зачем, не зная сам,
Он, бороду подставив небесам,
Восторженно закончил: «La Ginеstra!»

4

В российском переводе это – дрок.
Но итальянец посчитал, что ирис…
Был капитан в ботанике несведущ.
Матросики молчали, но дивились,
Прогнивший парус резали на ветошь,
Свистящие ножи точили впрок,
Потом для пробы ими же и брились,
Потом Мадонной боцману клялись,
Что капитан воскликнул: «Флер-де-лис!».
И что на берегах чужой земли
Не ирисы, а лилии цвели,
О чем и есть отметка в портоланах.
Или тюльпаны? Не был знатоком,
Как сказано,
в ботанике туманной
Отважный шкипер. Просто моряком
Он значился, и мог быть под хмельком,
И перепутать лилию с тюльпаном.

5

Гора. За ней безмолвно степь лежит.
Но зря она казалась бездыханной.
На встречу с чужестранцами спешит
Отряд, что послан был ногайским ханом.
Здесь жадно ждет товаров и тартан,
Властитель этих солнечных угодий…
Торг состоялся! Хан при всем народе
Гостям заморским дарит ятаган.
И экипаж вниманьем окружен
Наездниц юных и татарских жен.
По воле их у скакунов гривастых
Монистами в степи звенят копыта,
Глаза наездниц ливнями промыты,
Их взгляды томны, бедра их круглей,
Чем очертанья парусов грудастых.
Какой моряк, хоть трижды дуралей,
Привычкам холостым не скажет: «Баста!»?

Что им дарили Генуи посланцы
Ромашки или спорный флер-де-лис?
Но смуглые от странствий итальянцы
С красавицами здешними сошлись,
Как аисты, в весеннем брачном танце,
И после судьбы их переплелись.

Событиям давнишним в унисон
Сегодня те же признаны каноны:
Есть принцип у любви, но нет закона, –
Во все века она сама – закон.
Кто чтит его, всегда во всеоружье.
Но и другие правила верны:
Торговые дела надежней дружбы
Склоняют мирно жить две стороны.

6

Оставив деву пить её кумыс,
Шёл капитан размашисто на мыс,
Мечтать, пуская дымные затяжки.
Он грел мечту сентиментальной фляжкой,
И устремлялась в будущее мысль
О том, что здесь не дикие шатры
Могли б стоять, а людные дворы
Шуметь, светиться окна в мезонинах,
Покой могли бы парки украшать,
А стены – благородная лепнина,
И памятники медные стоять,
И золотиться щедрая казна…

Жаль, нет воды здесь, но зато вина
Завозится в избытке каждый раз,
И строить новый город новоселы
Начнут уже заведомо веселым.
А что ещё построишь с пьяных глаз?

7

Едва успел увянуть флер-де лис,
Как вдруг невесть откуда, но взялись
Здесь коммерсанты, – видно, неспроста:
Как партитуру, расписали рейсы,
Вели контроль с учётом, и счета,
А, подсчитав, разглаживали пейсы.
И так хвалили новые места,
Что подались татары в европейцы.

8

И здесь однажды, распугав бычков,
Встал город. Заложив в свое начало
Смешенье стилей, лет и языков,
Знакомый вкус интернационала,
И шутки – безобидней мушки шпанской.
И аппетитный ветерок с базара.
В основу мостовых и тротуаров
Внедрен был камень неаполитанский. –
Хотя б на той же бывшей Итальянской…
Его еще не весь разворовали.
Но правда прошлых дней теперь в опале.
Однако итальянский ренессанс
В архитектуре оставляет шанс
Не забывать о тех, кто здесь бывали.
_____

Да, краеведы бьются не напрасно,
Чтоб стало ясно, кто оставил след
В истории. Их версии прекрасны
О том, что мы к Джинестре сопричастны,
В них нет вранья, а правда в них – секрет.
Но сожалений не было и нет.