* * *
Перекрести или перечеркни нас,
Вычеркни как номерок на обоях.
Мы никогда не вернемся в Чернигов,
Чтоб никому не напомнить о боли.

К теткам по маминой, кажется, линии:
Смуглой Марусе и светленькой Лилии,
Дом их в тенях кружевных и салфетках,
Где по утрам петухи нас бесили.
Нет ни Маруси, ни Лили сто лет как,
Знать бы тогда, что такое бессилье.
Чтобы они навсегда позабыли:
Кто мы такие, откуда, кем были.

Чтобы забыли нас, кто мы такие,
Речь нашу, вспухшую в горле как дрожжи.
Мы не вернемся ни в Харьков, ни в Киев,
Ни в Запорожье.

О расточительный как Дроссельмайер
Киев с подарками в каждом кармане,
С тесным прощанием, как перед смертью,
Будто листвой, осыпаемый медью.
Жизнь уязвима под курточкой куцей.
Что я могу для нее?
Не вернуться.

 

* * *
В какой ни укройся стране
Пальто или пледом,
Ты вроде бы счастлив, но не…
И счастлив при этом.

Ты думаешь: многого нет,
Но все поправимо.
Ведь вот же зарядка, таблет-
Ки, суп растворимый.

И можно, еще не темно,
Собраться, одеться.
И воздух, влетевший в окно,
Терзает, как в детстве.

Здесь мишка, набитый трухой,
Пришелся бы кстати.
Природа погоды плохой
Не без благодати.

Своя под рукою щека
Как будто бы глаже,
И как-то, ты знаешь, пока
Не верится даже,

Что этого может не быть,
Не так – так иначе,
Что могут тебя растворить
В соленой горячей.

 

* * *
Там, у нас (не “у нас”, ну что ты,
Там, конечно, “у них” давно),
В это время идут с работы,
Чтобы дома смотреть кино.

Теплотрасса укрыта паром,
Там до ночи сидят бомжи,
И собака бежит по шпалам,
А куда ей бежать, скажи.

Там когда-то и я бежала
Не очухавшись, втихаря.
Смерть показывала мне жало
Возле здания “Октября”.

Кто остался от нашей шайки,
Только свистни – и тут как тут?
Сгнили наши пальто и шапки,
Очень быстро они гниют.

Ищешь, ищешь того, кто выжил,
Там ли, здесь ли, у нас, у них:
По словам не узнать своих же,
Истерзавшихся и других.

Ни хоттабычей нет, ни волек,
Досмотри до конца и ляг.
Только толстое время-войлок
Затыкает любой сквозняк.

 

* * *
То мать жалел, а то жалел отца,
Они не ладили.
Но всё-таки решили сфоткаться
В Крыму, в Ливадии.

Они его вконец задергали,
Пока под пальмами
Другие дяденьки и тетеньки
Снимались парами.

Их нет, конечно, никого уже,
Ничё хорошего.
А он ходил влюблённый по уши
В экскурсоводшу их.

Она робела прямо ужас как
И шла на цыпочках
К скамейке Черчилля и Рузвельта
И… Тише, сыночка.

И мамин взгляд, внезапно ранящий,
Отцовский – будничный
Он помнит, но “не как вчера еще”,
А как бы в будущем:

Свой вид пожизненно заторканный,
Такой не лечится;
И ноги собственные тонкие,
И шорты в клеточку.

И как дорогою стошнит его
На эти шортики
После тяжёлой продолжительной,
Но жизни все-таки.

 

* * *
Зима, ты знаешь, у нас зима,
И утром тьма, и под вечер тьма,
И мне сейчас бы мои пимы,
Ходила бы в них по дому.
Да ну, какая у вас зима,
Да нет у вас никакой зимы,
Расскажешь кому другому.

У вас! Ну ты сказанула, мать.
Здесь холод входит по рукоять,
Такая зима у вас, не?
А если выйти и постоять,
То снегом завалит насмерть.

В такие зимы впадаешь в транс,
Войны боишься, включаешь газ
И греешься до ожога.
Считаешь спички и сухари,
И ночь ворочается внутри,
Всего, говорит, немного –
Ну, может, денька на три.

Ты знаешь, если придет война,
Мы станем числа, не имена,
И как там зовут “на вы” нас.
Волхвы, как будто все было зря,
Как три слепые поводыря,
Идут на рынок инвентаря –
Лопату купить на вырост.

Ты только легкие береги,
А то оставишь одни долги,
Не крест, а нолик на твой сугроб
Друзья водрузят повыше.
Болей, ругайся, терпи озноб –
И день холодный как стетоскоп
Кружок под лопаткой выжжет.