* * *
Мы повымерли, вы повыросли.
Знаю, будет горластая рать
Эту жизнь без любви и стыдливости
По карманам своим разбирать.

Сели вороны. Все насмешники,
Да ругатели, да лжецы.
Ты подай им себя лучше пешего
И коня приведи под уздцы.

Как жене для тебя воля мужняя,
Как собаке держанье цепи.
Ты подай им себя безоружного
И доспехи в реке утопи.

Ты послушайся! Тошно ли, муторно?
Никому не вернуться назад.
И положат нагого, разутого,
Видишь, прочие тихо лежат?

А не хочешь, так волком в леса беги.
Солнце выдаст, так прячься во мрак.
А поверь ты, что боги – твои враги,
Жертвы им – для всеобщих благ.

А не хочешь, так сердце врага добудь
На последнем изломе пути.
Хорошо бы вернуться когда-нибудь…
Хорошо бы подальше уйти.

 

* * *
Возможно все, хоть слов не трать –
За хлеб и плеть –
Заставить соловья молчать,
А жабу – петь.
И уж не спрашивай, зачем
Такая прыть.
Огнем покажется ручей
С приказом – пить.
Попробуй обойти искус,
Не вразумляя чернь и челядь.
Огнем покажется Иисус!
Вели же верить!
Заставить женщину терпеть,
Мужчину кланяться.
А если выход – умереть,
То, что останется?
Душа?
Как сталь закалена
В огне Везувия?
Душа – последняя цена
Безумия.

 

РАССТРЕЛ
                 Н. С. Гумилёву

Машина. Скрип её колёс.
“Что, доигрался в прятки- жмурки?”
И ошалело лаял пёс
На чьи-то кожаные куртки.

И нависала немота,
Как будто слушал кто-то лишний.
Изгибы глаз, изгибы рта –
Взглянули холодно и вышли.

Играй, артист! Веди с умом
Тебе порученное дело.
Возьми, как в остриё прицела,
В душе горящее клеймо.

…Он поднял руки в знак Весны,
Шла Осень в сине-серой шали.
Под башмаком её листы
Кроваво-красные шуршали.

А в листьях очертанья тел
Непоправимой свечкой гасли.
И гробом показались ясли.
И тишина
была
затем…

 

МЯТЕЖ

Проходят дни, текут часы,
Давно сошёл Ягода.
На Ош-Курье близ Усть-Усы
Январь …второго года.

Мы так худы. Назавтра мёртв,
Кто мясом нищий.
Мы так умрём, что даже чёрт
Костей не сыщет.

Я знаю, ты помочь готов,
О Боже мой!
Стреляй блатных, души воров
И режь конвой.

Возьми АКа, убей стрелка,
Мечом не сможешь.
Уходит в лес зэ-ка зэ-ка.
Помилуй, Боже!

Приятен лордам в Голубых
Закон конвенций.
А мы, принявшие на лбы,
Мы все туземцы.

На грудь, на спины, на бока
Статья, как знамя.
Возьми АКа, убей стрелка,
Уходим с нами.

 

ПОБЕГ

Под ногами их снег громогласно шуршал,
А дыханье казалось им свистом.
И крались они, еле и тихо дыша,
В предрассвете холодном и мглистом.

Позади полусонный и злобный конвой
Выводил населенье бараков,
И не знало оно, что пойдёт на убой
В кладовые подземного мрака.

Беглецы уходили, боясь фонаря,
Или оклика, или лая,
И, казалось, вертелась под ними земля
Бесконечно пустая и злая.

Что драконы поэту? Что хлеб кулаку?
Что сам царь монархисту-кадету?
Кто-то очень жестокий придумал тайгу
И страну растаёжную эту.

Кто-то страшный, безумный, но, Господи, кто?
Дайте имя, иль кличку, иль титул!
Может, дел гробовых меднолобый Нарком
Иль его наркоматская свита?

“Не кричи”, – осторожно шептала метель,
А не то оглянутся, услышат.
Имя названо. Имя как чёрная тень,
Что сидит на заборах и крышах.

Ему вороны сытые песни кричат.
Его славят в предгибельном миге.
Ему дарят улыбки счастливых девчат,
Монументы, портреты и книги.

 

МОНОЛОГ ТЧК ФАДЕЕВ

– Фадеев, глаза наши вытекли.
Ответь нам: не дёшево ль продан?
– Фадеев, спустите-ка критиков
На этих врагов народа.

Мы ради страны радеем.
Мы веруем без лукавства.
– И дня не пройдет… Фадеев.
Давно ли ты отрекался?

– Плечам твоим спину третью
С улыбкою можно вынести.
Для стольких ты – благодетель!
По совести и по милости.

Измерены в милях и тоннах,
Как пули, прошли по касательной!
Берггольц, Заболоцкий, Платонов…
Писатели! Боже… писатели!

Расстрелов пора календарная.
В глазах, как от марева – матово.
Терзаемая, благодарная –
Жила б ты в Париже, Ахматова!

Ну, что мне – единственным росчерком
Свободу родить, как дольник?!
Я бью Вас, насмешливый Зощенко!
Скажите, Вам – больно?!

Не бойтесь – найдётся Боткин –
Все вылечит, все устроит.
Фадеев, мне плохо от водки!
Не стыдно ли вам – в запои!

Я новый советский Горький!
Я им не какой-нибудь Пешков!
-Фадеев, поймите только,
Что надобно бить не мешкав!

Кто смел нас вписать в злодеев,
Еще пожалеет об этом!
-Зачем вы, товарищ Фадеев,
Грозите мне пистолетом?

 

* * *
В столице – жизнь!
Прекрасен вид,
Театров гордые чертоги,
Соборы, греческие боги…
На каждой улице стоит
И предка памятник гранитный,
И гипермаркет – всей семье,
Фонтан и скверик благовидный,
И ресторан, и ателье.
Уж если жить, то только в ней.
Метро, Wi-Fi и небоскрёбы.
Так много радости и злобы,
Так много денег и людей.

В глуши тропинки не мощёны,
И гнёзда птичьи высоки.
Там в каждом дереве иконы
Глядят без гнева и тоски.
Там нет религии и власти,
Рекламы, гигабайт, минут.
Там не раскидывают пластик,
Стихов не пишут, слёз не льют.
Там нет людей – горящих душ,
Едины с миром зверь и птица…
Увы, провинция не глушь,
И совершенно – не столица.

Там русский мат – венец культуры,
Там безработица, и грязь.
И вы, природные натуры,
О ком писать, как не о вас?
Как видел я поля и реки,
Погост, “Пятёрочка”, тюрьма.
И в поездах твои калеки!
И не сойти от них с ума?
Нет! Я бегу, ещё мне скучно
В привычном мире всех УКа,
Всех конституций добродушных,
Пока глядишь издалека.

Мне трижды бедность ненавистна,
Но трижды память отпущу.
Где небо серое нависло,
Грустит любой, как я грущу.
Уйду из времени и места,
Весь мир на миг переменя.
О том, что только мне известно,
Никто не скажет без меня.

 

* * *
Жил я просто, как ребёнок,
Как полено на костёр.
Ты решила – будешь тонок,
Да остёр.

Жизнь, постеленная ровно, –
Смерть, растянутая длинно.
Люди катятся, как брёвна,
Но бывает и – лучина.

Очень ясно, очень мило,
Соглашайся, что ж упрям!
Что ещё ты говорила?
Белый лебедь, Божий храм?

Пальцы щиплют, вижу цепки,
Бились долго, раз и – ах!
От полена только щепки,
Да занозы на руках.

Не клади мне в изголовье
Две ласкающих руки.
Утончение здоровья,
Утончение строки.

Утончение до нитки,
до иглы
До кривой твоей улыбки,
Где опущены углы

 

* * *
Ты, проповедь, красива, но горда
И выше прочих выбираешь место.
Когда бы не нужда и не беда,
Всё было бы в тебе неинтересно.

Ты, притча, не глупа и не скучна,
Но чересчур пряма и однобока.
Твой сладок вкус на языке пророка!
…Увы, устаревают времена.

Ты… исповедь, их младшая сестра…
Серди полотен красочных – унылая картина.
Ты сердцу гордому всегда была противна,
Как влажная зола костра.

…В моём младенческом бреду,
Когда вся жизнь была игрою
Не верил я, что тоже упаду –
Себя проклятьями покрою.

 

* * *
Увы, поэзия едва ли
Нам во спасение дана.
Смерть одолеет все печали.
И жизнь, рыдавшая сполна,
Рыдать разучится однажды,
Брюзжать научится, и вот
Непререкаемо и важно
Другим советы раздаёт.
Нас учат книги, но в итоге
Милее стол, клозет, кровать,
Мы устаём на пол-дороге
И остаёмся ночевать.

 

КРАПИВА

Что-то заболело
У травы колючей.
«Господи – помилуй,
Господи – не мучай.

Я едва живая,
Злоба чьей-то страсти
Душу выпивает,
Даже солнце застит.

Не тюрьма, так келья,
Только нет покоя.
Где я или с кем я,
Что со мной такое?

Мне бы чью-то жалость,
Да умерить ветер».
То ли показалось,
То ли бог ответил:

«Плачешь некрасиво,
Сеешь скорбь и снулость.
Просто ты, крапива,
До себя коснулась».